Корнющенко Дмитрий Ильич
"Метафизика ленты Мёбиуса"

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 5, последний от 13/10/2019.
  • © Copyright Корнющенко Дмитрий Ильич (tat.kornushenko@yandex.ru)
  • Размещен: 05/10/2006, изменен: 06/12/2016. 595k. Статистика.
  • Эссе: Обществ.науки
  • О судьбах России
  • Скачать FB2
    • Оценка: 3.92*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В книге-эссе рассматриваются проблемы исторического времени. Интегрируя многообразный исторический дискурс, автор показывает сложные взаимоотношения прошлого, настоящего, будущего в жизни как личности, так и общества. Ссылка на электронный формат находится внизу данной страницы, или по адресу: http://www.chapaevskpubl.narod.ru/cherkasovy.htm

    • Корнющенко Д.И.

       Цикл произведений "Воспитание по Ницше" состоит из следующих работ:
        -- Элитарная концепция Ницше
        -- Метафизика ленты Мёбиуса
        -- Ницше как воспитатель
      
       Примечание: порядок чтения определен в этом списке
      
       Предлагаем Вашему вниманию работу (2):
      

    Корнющенко Д.И.

    Метафизика ленты Мебиуса, 2006

    2-е издание, исправленное и дополненное

    Авторская редакция

      
       В книге-эссе рассматриваются проблемы исторического времени. Интегрируя многообразный гуманитарный дискурс: философию, историю и политологию, религию и мифологию, литературу, искусство и культурологию, оккультизм и эзотерику, психологию, -- автор показывает сложные взаимоотношения прошлого, настоящего, будущего в жизни как личности, так и общества.
       Делается попытка найти разрешение некоторых вопросов философии истории в новой парадигме. Принципиальное место в работе отводится топологической модели истории России в форме ленты Мёбиуса. Автор претендует на историософское подведение итогов XX века.
       Нетрадиционно рассматриваются архетипические истоки левого и правого радикального тоталитаризма. Метод ассоциативного анализа позволяет увидеть христианство и антисемитизм в неожиданном ракурсе.
       Книга-эссе завершает тему "ницшеанство как социокультурный феномен ХХ века", предложенную автором в трактате. "Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше", 1999.
       Книга "Метафизика ленты Мёбиуса" удостоена Почетного диплома Шестой Артиады народов России 2001г. в номинации "Литература. Лига мастеров: 2-е издание, исправленное и дополненное.
       Автор выражает сердечную благодарность Е. М. Гурееву за размещение в сети Интернет этой и других книг.

    No Д. Корнющенко

      
      

    Посвящаю эту книгу дорогим людям:

    - любимой жене Татьяне

       и:

    - памяти моего друга Федора Макарова.

      
      

    Авторское предуведомление

       Текст, предлагаемый читателю, имеет некоторую предысторию. В главном своем содержании, а именно, в трактовке взаимной зависимости и освобождении прошлого и будущего мое сочинение было представлено на международном конкурсе эссе, объявленном в 1998 г. изданием "Леттр Интернасиональ" (Франция) и организацией "Веймар -- культурная столица Европы 1999 года ГмбХ" (ФРГ) в сотрудничестве с Институтом им. Гете. Конкурсный вопрос был сформулирован так: "Освободить будущее от прошлого? Освободить прошлое от будущего?" Конкурс проводился на семи языках Объединенных Наций: на английском, арабском, испанском, китайском, немецком, русском, французском. Участие в конкурсе являлось анонимным.
       В ноябре 1998 г. я отправил свой опус в Берлин. Однако, в итоге в момент отбора эссе на заключительное жюри мой текст был отвергнут из-за несоответствия формальным условиям: я превысил максимальное число печатных знаков на 12 тысяч. О чем и был уведомлен в середине 1999 года секретарем жюри госпожой Мартиной Гшвильм.
       Официально считается, что я передал устроителям конкурса свое авторское право на публикацию. Но, ежели издание эссе состоится, то произойдет это за рубежом: в Берлине или в Париже, и вряд ли текст станет известным русскому читателю.
       При подготовке окончательного конкурсного варианта от многого пришлось отказаться, отбросить значительную часть написанного текста. Еще больше новых умственных выкладок, неожиданных параллелей, ассоциаций, просто любопытных мыслей появилось у автора уже после окончания работы над первым вариантом эссе. Мне кажется, что они будут интересны и читателю -- современнику рубежа двух столетий, двух тысячелетий, двух гигантских эпох.
       Поэтому я решил пренебречь юридическими формальностями и издать эту книгу в самый канун нового XXI века. Тем более, что это значительно расширенный вариант по сравнению с первоначальным текстом. Это -- другая книга.
       Но в ней сохранены основные черты эссеистского стиля, синкретически использованы аргументы и термины разных дисциплин: философии, психологии, культурологии, мифологии и религии, литературы, истории, политологии.
      
      
       Объем сочинения несколько превосходит размеры эссе современного типа и, скорее, приближается к сочинениям знаменитых эссеистов прошлого: М. Монтеня, Ф. Ницше. Р. Эмерсона, Г.К. Честертона и др. Разумеется, только в жанровом отношении. Я прекрасно знаю свое место. Однако: "мой стакан мал, но я пью из своего стакана".
       Чем же закончился вышеупомянутый конкурс эссе? Настоящим чудом: победительницей стала двадцатилетняя самарская студентка Иветта Герасимчук. Ее эссе имело символическое название "Словарь ветров". На пресс-конференции в Веймаре в декабре 1999 г., как рассказывал А. Битов, она признавалась, что ей некогда читать художественную литературу, что она читает только словари, энциклопедии.
       По какой-то странной причуде судьбы я проводил собеседование-экзамен с нею, еще девочкой, в 1992 г. при ее поступлении в Самарский колледж.
       Уже тогда мы были приятно поражены количеством и качеством прочитанной ею литературы -- художественной! -- ее оригинальными и свободными суждениями, и я предсказал ей незаурядные успехи на гуманитарном поприще.
       Мне остается только гордиться тем, что я не ошибся. Современная критика сравнивает эссе Иветты с сочинениями знаменитого французского философа Г. Башляра.
       И есть в этой творческой победе юной российской интеллектуалки особая символичность: в конкурсе участвовали многие российские яркие и широко известные умы (М. Эпштейн, например, вошел в первую десятку со своим эссе "Хроноцид"), но победа улыбнулась совсем иному типу человеческой мудрости.
       Этот артефакт современной духовной культуры говорит о наступающей смене парадигм в российской интеллектуальной элите. Приходят новые русские мальчики и девочки, "которым важно не миллион нажить, а мысль разрешить". (Ф. Достоевский). Они видят в резко меняющимся мире времени миллениума то, что, возможно, уже не доступно пониманию интеллектуалов старших поколений. И пусть не скорбят и не вопят, не юродствуют нынешние патриотические витии о гибели русской духовности, о погубленных ценностях прошлого (настоящие ценности не погибают!). Жива мысль, а все наше достоинство -- в способности мыслить. Эта девушка -- наш российский мыслящий тростник (Б. Паскаль). Если ее сверстники, все мы научимся достойно мыслить -- мы научимся достойно жить.

    Д. Корнющенко,

    академик АТП, член Российского философского общества,

    лауреат Шестой Артиады народов России.

      

    Глава I

    "Прошлое еще предстоит...."

    Р.М. Рильке.

       Много лет назад мой сын, вернувшись с военной службы, написал странное стихотворение:
       "И тогда я пришел
       И открыл старый дом.
       Моя прошлая тень
       Меня встретила в нем.
       Может, прошлого тень,
       Только что теперь в том:
       Я вернулся, ну, здравствуй,
       Потом все расскажешь!"
       Но дом встретил его неприветливо, недоверчиво, не признал в нем хозяина. Встреча, которой сын так долго ждал, не состоялась. Напряженное ощущение окружающего мира было характерно для его рефлексирующей натуры. Конец стихотворения был драматичен:
       "Что случилось потом,
       До сих пор не пойму.
       Только Бог это может
       Поставить в вину,
       И не знаю, был ли я прав
       Иль не прав --
       Я поджег родной дом,
       Потом скрылся в кустах."
       До трагической гибели сына оставалось 6 лет, он не мог предвидеть свою раннюю смерть, хотя часто писал о ней. Впрочем, не больше, чем другие поэты. Например, немецкий экспрессионист Георг Гейм, погибший почти в том же возрасте, что и сын, предсказал в стихах свою до крайности нелепую смерть. Поэзия сына была похожа и на поэзию Г. Гейма, "немецкого Рембо", и на поэзию Б. Поплавского, "русского Рембо". Сын не успел прочитать их стихи, оба поэта были изданы в России после его смерти. Но в ранней юности он читал стихотворения А. Рембо и был от них в потрясении. Что ж, любой, кто соприкасается с творчеством "проклятых поэтов" неизбежно принимает на себя часть этого клейма. Но что он хотел сказать или испытать, совершая этот метафизический акт: мысленно сжигая дом со своей тенью? Что ему пригрезилось? Освобождение настоящего и будущего от прошлого? Но какое прошлое могло быть у него, тогда двадцатилетнего? Не приблизил ли он все же свою смерть вот такой чрезвычайной мерой, как бы уничтожая дом вместе со своим прошлым? Нет ответа на эти вопросы ...
       Но когда я готовил к печати его посмертный сборник -- стихи, письма, дневники (он вышел в свет в год смерти сына под названием "Дай о тебе подумать, жизнь...") -- я встретил другое, противоположное по смыслу стихотворение:
       "Ты молча помолись о прошлом
       Оно достойно поклонения.
       Все, что встречает столкновенье,
       Люби, не предавай забвенью!"
       В творческой биографии сына, в его короткой жизни столкнулись два взаимоисключающих подхода к прошлому:
       - оно требует преодоления, от него нужно освободиться любой ценой, даже ценой потери, т.к. это препятствие для настоящего, приходящего из будущего;
       - и: оно требует не уничтожения, не забвения, а памяти и поклонения независимо от того, каким бы оно ни было -- освобождаясь от прошлого, мы уничтожаем будущее. Из его дневника: "Сколько стоит время... Оно ничего не стоит. Время -- это чистый лист бумаги, который надо заполнить, как емкость в которую нужно напихать как можно больше всяких событий и несобытий (пусть даже эта емкость -- помойное ведро)". -- Название книги Ф. Перлза "Внутри и вне помойного ведра" -- автобиография психолога.
       Гибель сына развеяла в ничто его прошлое, настоящее, будущее. Меня же заставила искать ту точку отсчета, с которой она становилась неизбежной. Будущее с его непреходящей болью вторглось в прошлое с единственным вопросом: когда? Я выстраивал все события жизни покойного сына в обратном направлении, чтобы уловить ту единственную причинно-следственную связь, имевшую роковой исход. Мне не удалось этого сделать. Знать все о почти 27-летнем человеке я не мог. Половинчатый результат был закономерен и спасителен для меня. Но я стал вспоминать многое из времени его детства.
       Цепь случайностей привела к тому, что я встретил женщину, когда-то любившую меня. Любил и я ее, не так сильно, как хотелось бы ей, но любил. Я нашел ее в огромном неуютном городе по вехам и приметам известным только мне одному. Назову ее "Икс". Госпожа Икс. Мы не виделись два десятка лет. Четверть века назад она с бессердечием молодой свободной женщины потребовала: оставь семью, люби только меня, я хочу быть первой! Иначе я перестану тебя любить! Есть и другие, не хуже тебя и большего достигшие. -- Но согласишься ли ты воспитывать моего сына (он был от первого брака, и моя жена стала ему второй матерью)? -- Нет! Я еще слишком молода, чтобы быть чьей-то матерью. -- Что ж, детей на любовниц не меняют, извини. -- Ну, тогда оставь меня в покое! -- Хорошо, оставлю. -- "А я потом долго плакала", -- скажет Икс мне через несколько лет. Но совсем мы не расстались. Я был значительно старше, чувствовал себя виноватым и перед женой и перед нею. Довольно долго я сопровождал ее, кое-что делал в целях ее образования и воспитания. И так -- до первого замужества госпожи Икс. От меня она получила множество книг, альбомов, пластинок -- редчайших по тем временам. И свадебный подарок -- гравюру с тайным смыслом, понятным только нам двоим (я постарался на славу, пожалуй, это лучшая моя работа). Как оказалось, гравюра сопровождала ее всю жизнь. Дарила и она мне книги и альбомы, и тоже редкие. До нашего решающего объяснения.
       Эту юную женщину нельзя было оставлять без некоторого присмотра. Любительница песен Б. Окуджавы, она частенько напевала:
       "Горит свечка не чадит, надолго ли хватит,
       Она меня не щадит, тратит меня, тратит.
       Ясным солнышком палит, дождичком окатит,
       Ах, она щедра, щедра, надолго ли хватит?"
       Как-то я полушутя прочитал ей последнюю строфу одного стихотворения М. Цветаевой:
       "He люби, богатый, -- бедную,
       Не люби, ученый, -- глупую,
       Не люби, румяный, -- бледную,
       Не люби, хороший, -- вредную:
       Золотой -- полушку медную!"
       "Вот -- вот! -- моментально откликнулась она, -- не люби меня, я вредная!" Что-то в этих мимолетностях было знаковое для нее. Я изменил поэтическую ноту и стал, как бы мимоходом, вспоминать "Мэри Глостер" Р. Киплинга:
       "Что мужчине нужна подруга, женщинам не понять, -
       А тех, кто с этим согласен, не принято в жены брать"
       Госпожа Икс была, безусловно, незаурядной личностью. Типологически она принадлежала к тому ряду женщин-подруг, оставивших яркий след в русской и европейской культуре. Саломе Лy, Лиля Брик, Елена Дьяковова (Гала), Сабина Шпильрейн... Не обладая ни особой женской красотой, ни особой добротой, эти дамы притягивали к себе людей великих и гениальных: Ницше, Рильке, Фрейд, К. Юнг, Маяковский, Макс Эрнст, Элюар, С. Дали -- разве не впечатляющий список, далеко не полный? Этим подружкам блестяще удавались интеллектуальные и духовные провокации. Они действительно вдохновляли мужчин на великие дела. Но нередко мешали им их творить. Ни одну из них нельзя было бы назвать Лаурой или Беатриче. Но "смуглая леди" сонетов Шекспира достойно вошла бы в их компанию. Не походили они ни на Беттину Брентано, ни на прекраснодушную идеалистку Мальвину фон Мейзенбух, ни на других знаменитых женщин XIX века. Это был новый образ "прекрасной дамы", отчасти сконструированный как артефакт культуры рубежа двух веков поэтами и художниками модернизма. Что воспевали, то и получили:
       "Но мне не до розовой мякоти,
       которую столетия выжуют.
       Сегодня к новым ногам лягте!
       Тебя пою,
       накрашенную,
       рыжую."

    (В. Маяковский -- "Флейта-позвоночник").

       И ложились. Их мужья и возлюбленные страдали от ревности, сходили с ума, пускали пули в лоб, мучились в застенках, погибали на эшафотах, -- они же без видимых страданий переходили из одних объятий в другие, порой "башмаков еще не износив". Их эксцентричность не мешала им неплохо устраивать свои вполне прозаичные дела, со святой наивностью верить, что так и должно быть -- раз они осчастливливают очередного избранника, то путь их должен быть только от лучшего к лучшему. Визуально-адекватное воплощение духовного и эротического облика этих женщин, пожалуй, можно обнаружить в портрете Иды Рубинштейн В. Серова, 1910 г.
       Наблюдательный Освальд Шпенглер также отметил этот тип, еще не феминистки, но уже не женщины - Евы: "Теперь же является ибсеновская женщина, подруга, героиня целой западной городской литературы от северной драмы до парижского романа. Вместо детей у нее "душевные конфликты", брак -- какое-то рукоделие в виде вышивки; главное здесь, оказывается, "понять друг друга". Иметь детей "ибсеновская же героиня" (не желает -- Д.К.), -- потому что "принадлежит сама себе". ("Закат Европы", т. 2).
       И все-таки, непостижимым для здравого смысла образом, они действительно были Музами и их увековечивали в слове, в музыке и живописи... Великие, случалось, тоже огрызались. Чего стоил, например, словесный портрет Саломе Лу в письмах Ф. Ницше (несправедливый). Сальвадор Дали к старости полностью отрекся от любви к своей Гала. О Достоевском, В. Розанове и Аполлинарии Сусловой лучше умолчать.
       Феномен этих замечательных женщин еще ждет своего беспристрастного исследователя (что-то попытался сделать Р. Киреев в книге "Уроки любви"). Наверное, такому смельчаку понадобится ряд положений фрейдизма, и, несомненно, учение К.Г. Юнга об архетипах. Архетип, по Юнгу, это способность подсознательного образовывать некоторые общие символы. Это психический орган, вырастающий в душе человека как цветок. В предложенном мною случае, акцентируя внимание на психологической специфике мифа, как первоначальной формы сознания и мышления, слегка экстраполируя будущее в прошлое, мы увидим архетип "Инанна-Иштар". Эта шумеро-аккадская богиня, самая древнейшая в мировой мифологии, покровительствовала плодородию, плотской любви и распрям (см. "Мифы народов мира", т. 1, стр. 510-511). Ее любовь дорого обходилась ее избранникам. "Я -- звезда утреннего восхода!" -- говорит она о себе в царстве смерти -- и отправляет вместо себя на смерть супруга Думузи. Любопытно, что преклоняясь перед богиней, боясь ее гнева, шумерские авторы "Сказания о Гильгамеше" предлагают и некое "противоядие" против обольстительных чар Инанны. Она навязывает свою любовь герою. Но мудрый и беспощадный Гильгамеш перечисляет всех, с кем она блудила, и напоминает, как жестоко поплатились ее возлюбленные. Он быть в их числе не желает! Оскорбленная Инанна насылает на дерзкого небесного быка. Гильгамеш побеждает быка, а его друг Энкиду бросает Инанне-Иштар, как публичной девке, бычий фаллос: на, утешься! Но богиня опять жестоко мстит за новое унижение.
       Те прелестницы, которым оказывали честь поэты, художники, мыслители, и были воплощением этого древнейшего поведения женщины. Именно богини: ведь они полагали, что не им оказывают честь, а они снисходят в своей милости до этих мужчин. И ведь в контексте архетипа-мифа они были правы! Так что никаких претензий! Избранникам госпожи Икс тоже приходилось не сладко. Я знаю по крайней мере двух-трех человек, которые с трудом залечили душевные раны, расставшись с ней.
       Но надо честно признать, что во многом, и в хорошем, и в не очень хорошем, она была моим творением.
       Мы пытались возобновить наши отношения. Но безрезультатно. Мне они были почти не нужны, ей же с каждым годом становилось ясно, что я никогда не стану ее мужем. И тогда я попытался найти для нее замену себя.
       Задолго до этих дней обиженная девочка сказала с вызовом: "Если я и полюблю кого-нибудь, то лишь того, кто будет похож на тебя". Мне показалось, что я нашел такого человека. Я ошибся. Она приняла мою игру, но полагала, что я все затеял в своих интересах. Это было так и не так. Наша духовная и душевная связь становилась все тоньше и тоньше, пока не порвалась совсем. И я проглядел, как она начала вести собственную игру, а когда это понял, было уже поздно. Мой "протеже" услышал от нее совсем не любовную посылку: как был ты хамом, так хамом и остался! А я -- "спасибо тебе за женишка, которого ты мне подобрал! И ты отдал меня своими руками этому ...?!" И мне оставалось только поджать хвост.
       Все-таки я ее сурово наказал, предупредил, но ситуацию уже нельзя было поправить. "Я от вас от обоих сбежала!" -- гордо заявила она мне. Получилось как в стихотворении Назыма Хикмета: от великана с голубыми глазами женщину маленького роста увел состоятельный карлик "в маленький дом, где растет под окном цветущая жимолость". Увел себе на горе. Он-то думал, что она его любит. Икс тоже ошиблась.
       А любила она, в сущности, меня одного. Очень ей нравилась у Цветаевой "Горечь": "Я от горечи -- целую всех, кто молод и хорош. Ты от горечи -- другую ночью за руку ведешь". Все ее последующие любови были вот такой горечью. Но и любовь ко мне -- тоже горечь.
       Много позднее, я очень вовремя сильно помог ей в чрезвычайных обстоятельствах. О моей помощи она ничего не знала, а мне незачем было выставлять себя благодетелем. Все было забыто, все коды отношений заблокированы, и ключи к ним потеряны: ни любви, ни простого человеческого интереса.
       Жизнь госпожи Икс была разная, иногда складная, иногда -- не очень. Вышла еще раз замуж, воспитала хорошую дочь, живет благополучно. От других я узнавал многое, но вскоре все забывал, что-то записывал в дневник для памяти -- и тоже забывал. Знала и она обо мне, случалось, поговаривала о встрече. Был у нас общий друг, рассказывавший ей обо мне , мне -- о ней. Часто -- неправду, так ему было выгоднее. А моя жизнь тоже была иногда складной, иногда -- не очень.
       И вот с этой женщиной, госпожой Икс, мы снова стоим лицом к лицу. С женщиной из прошлого -- для меня, с мужчиной из прошлого -- для нее.
       В первую же встречу я подарил ей книгу покойного сына, того мальчика, которому она не захотела стать матерью 25 лет назад. Она знала о его смерти, и я знал, что она знает, но ни ей, ни мне не приходило на ум, что это, страшное лишь для меня, событие, заставит нас встретиться через много лет. Прошлое внезапно ожило для нас обоих, вмешалось в наш сегодняшний день. В завтрашний -- тоже, и не только наш. Моя попытка понять прошлое из будущего, вдруг, натолкнулась на встречный процесс: попытку объяснения будущего из прошлого. Теперь я знаю, что время действительно двуликий Янус: хочешь увидеть одно его лицо, но неожиданно видишь другое. Неверно и то, что время все расставляет по местам. Нет, насыщая прошлое будущим, рискуешь ошибиться в его переоценке.
       Наши воспоминания... Очень скоро обнаруживается, что даже наше общее прошлое у нас различно. Женский инстинкт самозащиты делает в ее памяти бывшее не бывшим, или бывшим иначе, чем знаю и помню я. "Но для женщины прошлого нет: разлюбила и стал ей чужой!". Мое же мужское самолюбие, подкрепленное мышлением историка, требует, чтобы все было восстановлено по формуле Л. Ранке: как это было на самом деле. Мне помогает многое, и, прежде всего, память, которую не нужно обманывать. И я превращаюсь в мучителя, изверга, требуя, чтобы Икс вспомнила то, о чем она действительно забыла. По Ницше: память сказала -- это было. Гордость отвечает -- этого не было! Память уступает. Но, зная ее рационалистичность, я предполагал и другую причину ее "забывчивости". "Тот, кто не помнит своего прошлого, осужден на то, чтобы пережить его вновь", -- эта максима Дж. Сантаяны была ей известна. Помнить настоящее прошлое госпоже Икс было не выгодно. Она давно создала удобные, приемлемые и для памяти и для гордости мифологемы: зачем их разрушать? (И в самом деле -- зачем?). С настойчивостью последнего квартета Бетховена на ее жалобный вопрос: "это должно быть?" я отвечал: "да, это должно быть, это было!". Что ж, так было вначале и у меня, когда я начал путешествие по прошлому. Хотелось видеть себя безукоризненным. Но, если хочешь говорить правду другим, научись прежде говорить ее себе -- о себе. Я научился, и теперь хотел научить этому жестокому искусству совершенно не подготовленную для него женщину. Знакомое, дружелюбное прошлое госпожи Икс я оборотил отвратительными, спутанными зарослями, в которых на каждом шагу были обман, нелепость, предательство.
       Госпожа Икс дарит мне текст, переведенный ею с английского. Это притча "Следы". Ни она, ни я не знаем автора. Им мог бы быть Г. Честертон или К.С. Льюис. Не знаю. Как всякая притча, она незамысловата, но мудра. Это Символ веры и собственная модель прошлого Икс. Любопытно, что она неплохо вписывается в основные параметры синергетики, в частности, в нелинейное преобразование личностного хаоса.
       "Однажды ночью одному человеку приснился сон.
       Ему снилось, что он идет по берегу моря с Господом Богом.
       Перед ним по небу мелькают сцены из его жизни,
       И в каждой сцене он видит две цепочки следов на песке:
       Одна принадлежит ему, а другая Господу.
       Когда последняя сцена промелькнула перед ним,
       Он оглянулся на следы на песке.
       Он заметил, что очень часто по дороге
       Его жизни шла только одна цепочка следов.
       Он также заметил, что это случалось
       В самые трудные периоды его жизни.
       Это очень мучило его, и он спросил Господа об этом.
       "Господи, Ты говорил мне, что с того момента,
       Как я решу последовать за Тобой,
       Ты будешь идти рядом всю жизнь.
       Но в самые трудные периоды моей жизни
       Я заметил только одну цепочку следов.
       Я не понимаю, почему в то время, когда
       Я более всего нуждался в Тебе, Ты покидал меня".
       Господь ответил: "Мое дорогое, бесценное дитя,
       Я люблю тебя, и я никогда бы не покинул тебя.
       Во время страданий и испытаний ты видишь
       Только одну цепочку следов потому, что это я нес тебя".
       Я сохранил в неприкосновенности перевод из уважения к той, которая подарила мне его. Возможен более художественный текст, но безыскусность слога, пожалуй, обнаруживает больший смысл.
       Услышав эти строки впервые, я воспринял их как откровение. В самом деле, как замечательно знать, что тебя, единственного, всю жизнь спасал твой Бог! Ни ты сам, ни другие, а забота и бережение Бога решали твою судьбу. Он нес тебя, как св. Христофор младенца Иисуса через горный поток. Но младенец с каждым шагом великана становился все тяжелее и тяжелее, ибо в нем таились вся боль, все грехи мира, взятые на себя Богом-Сыном. И он был грядущим днем! В притче Бог не упрекает человека за то, что раз от разу он становится тяжелее от совершенных грехов. На то он и Бог: груз чужого прошлого не тяготит его. Тот, кто уверовал в свое безгреховное прошлое, должен думать о своей избранности, смотреть на других с высоты плеч своего Бога. Он дает сам себе отпущение грехов, он не знает за собой никакой вины. Госпожа Икс забыла, что чистая совесть -- изобретение дьявола. Или адвокат дьявола. Как возникают "трудные периоды его, человека, жизни"? Наверное, чаще всего в процессе общения с другими. Другие -- наш ад. И, если тебе на помощь приходит твой Бог, то он и оправдывает тебя, и осуждает других. Есть в этом что-то Ветхозаветное: суровый Ягве многажды выручает из беды грешный народ Израиля и жестоко карает его врагов. Кстати, нельзя ли тогда и свои жизненные промахи отнести на счет Бога? Но и верить; Он нес меня в прошлом, Он же будет нести меня до конца дней моих. Как же надо было настрадаться, чтобы придти к мысли о вечно несущем тебя на руках Боге! У Гете: "Бог -- есть все, если мы стоим высоко, если мы стоим низко, он есть дополнение нашего убожества".
       Но позднее очарование прошло. Госпожа Икс и не подозревала, что "Следы" почти идеально воспроизводят психологическую концепцию Э. Фромма о "волшебном помощнике". В его работе "Бегство от реальности" она выглядит так. Душевно тонкие, легко ранимые люди часто связывают всю жизнь каким-то трудноуловимым образом с некоторой внешней силой. Все, что они делают, чувствуют или думают, имеет отношение к этой силе. Несмотря на свой архетип, Икс и была такой. Может быть, только я один и знал, насколько эта "железная леди", этот маленький "Марк Аврелий в юбке", легко ранима и уязвима, и как много сил душевных нужно ей приложить, чтобы скрыть эту слабость, выглядеть всегда стойкой и невозмутимой.
       "Люди ожидают, что кто-то их защитит, что "он" позаботится о них, и возлагают на "него" ответственность за результаты своих поступков. Часто человек не сознает, что такая зависимость существует. Даже если есть глубокое сознание этой самой зависимости, внешняя сила, от которой человек зависит, остается неясной: нет определенного образа, который был бы связан с этой силой. Главное ее качество определяется функцией: она должна защитить индивида, помогать ему, развивать его и быть всегда рядом. Некий "Икс", обладающий этими свойствами, может быть назван "волшебным помощником". Разумеется, этот "волшебный помощник" часто персонифицирован: это может быть Бог, или некий принцип, или реальный человек, например, кто-то из родителей, муж, начальник, жена. Важно, что когда реальные люди наделяются ролью "волшебного помощника", то им приписываются волшебные качества: значение, которое приобретают эти люди, является следствием этой их роли. Процесс персонификации "волшебного помощника" часто можно наблюдать в том, что называется "любовью с первого взгляда". Человек, которому нужен "волшебный помощник" стремиться найти его живое воплощение. По тем или иным причинам -- а они часто усиливаются половым влечением -- некий другой человек приобретает для него волшебные качества, и он превращается в существо, с которым отныне связана и от которого зависит вся его жизнь. Тот факт, что этот второй человек находит своего "волшебного помощника" в первом ничего не меняет: это только помогает усилить впечатление, будто такие отношения являются "настоящей любовью"..."
       Не этим ли качеством "волшебного помощника" обладали женщины -- подруги, относящиеся к архетипу Инанны-Иштар? В глазах своих великих возлюбленных? И наоборот -- они вечно искали себе "волшебных помощников" в среде гениев? Послушаем дальше Фромма. "Причины, по которым человек бывает привязан к "волшебному помощнику" в принципе те же: неспособность выдержать одиночество и полностью реализовать свои индивидуальные возможности... Степень зависимости от "волшебного помощника" обратно пропорциональна способности к спонтанному проявлению своих индивидуальных интеллектуальных, эмоциональных и чувственных возможности. Иными словами, человек надеется получить все, что он хочет от жизни, из рук "волшебного помощника", а не своими собственными усилиями. Чем сильнее проявляется эта тенденция, тем больше центр тяжести его жизни смещается с его собственной личности в сторону "волшебного помощника" и его персонификации. И вопрос уже состоит не в том, как жить самому, а в том, как манипулировать "им", чтобы его не потерять, как побудить его делать то, что вам нужно, и даже, как переложить на него ответственность за ваши поступки...
       В результате человек, зависящий от "волшебного помощника", ощущает часто бессознательное свое порабощение и так или иначе бунтует против "него". Это бунт против человека, с которым связаны все надежды на безопасность и счастье, создает новые конфликты. Чтобы не потерять "волшебного помощника" необходимо подавлять свои мятежные тенденции: но скрытый антагонизм остается и постоянно угрожает той безопасности, которая и является целью связи.
       Если "волшебный помощник" персонифицирован в живом человеке, то рано или поздно наступает разочарование в нем, поскольку этот человек не оправдывает возлагавшихся на него надежд. Надежды были иллюзорны с самого начала, поэтому разочарование неизбежно: ни один живой человек не может оправдать сказочных ожиданий. Это разочарование накладывается на возмущение, вытекающее из порабощенности, и ведет к новым конфликтам. Иногда они прекращаются лишь с разрывом; затем обычно следует выбор другого объекта, от которого вновь ожидается исполнение всех надежд, связанных с "волшебным помощником". Когда выясняется, что и эта связь была ошибкой, она снова может быть разорвана -- либо человек решает, что "такова жизнь" и смиряется. Он не понимает при этом, что его крах обусловлен не плохим выбором "волшебного помощника", а самим стремлением добиться своих целей путем манипуляций с волшебными силами вместо собственной спонтанной активности".
       Возможно, такими же бессознательными поисками "волшебного помощника" объясняется и феномен "донжуанства".
       Я встретил госпожу Икс как раз в ту пору ее жизни, когда она была умиротворена наконец-то найденным "волшебным помощником", и в тот кризисный момент своей жизни, когда и мне впервые понадобился "волшебный помощник". Не случайно я придумал ей этот псевдоним -- "Икс". В этом я признался себе не сразу. Когда сам часто играешь такую роль, нелегко обнаружить, что вот с нею, почти забытой женщиной, ты связываешь некие сказочные надежды, и ведешь себя в полном соответствии с моделью, предложенной Эрихом Фроммом.
       Но это самопонимание пришло только потом, а тогда, вспоминая просветленное лицо своей подружки, рассказывающей о том, как всю жизнь ее нес Бог от "лучшего к лучшему", я думал: "А ведь это я нес тебя в самом начале твоей взрослой жизни. Ты полюбила меня в свои 17 и долго добивалась моей любви, и я откликнулся, т.к. тебе это было очень нужно, а я знал о тебе то, чего, может быть, не знал никто; и ты стала не столько любовницей, сколько моим третьим взрослым ребенком. Нес тебя еще раз, женщину, которой было очень трудно, и ты до сих пор не знаешь об этом, думая, что тебе помог Бог. Что же, я был твоим Богом?" Нет, я был ее первым "волшебным помощником", не оправдавшим надежд, т.к. не позволил манипулировать собой. Потом были другие, для кого-то Икс тоже была "волшебным помощником" и объектом надежд, были взаимные разочарования, обиды и раны, и вот, наконец, -- все! Нужно смириться и решить, что ты счастлива. Так нередко мы реставрируем свое прошлое, наполняя его будущим.
       Еще позднее, читая "Следы", я обнаружил в общем построении притчи и другое. Если отвлечься от сакрального смысла, то очевидно: человек видит во сне картины "воображаемого прошлого". Нет, не так. Мы вспоминаем невозвратное прошлое -- и обнаруживаем потребность в самозащите нашей гордости. Память коварна: она совершает отбор по своей воле. Правда жизни? Есть границы самопознания, и память становится услужливой: она начинает процесс "кристаллизации", как в трактате Стендаля "О любви". Самое неказистое прошлое расцветает красотой, как сухая ветка в соляном растворе покрывается ослепительными кристаллами. Ведь это мое прошлое, в нем я помню и люблю, прежде всего, себя, следовательно, этот объект любви не может выглядеть недостойно. Все просто, все человечно.
       Не каждый способен, как Пушкин, написать о себе: "... и с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю". Или попросить, как Блок: "Спляши, цыганка, жизнь мою!" Обычно нам хочется другого, щадящего нас. Помню юношеское впечатление от строк стихотворения И. Шотола "Асфальтировщики" в переводе Б. Окуджавы:
       "А, впрочем, кто из нас не сушит
       Таинственной розы в толстом томе?
       А, впрочем, кто из нас не прячет
       Ржавой булавки и поздней ночью,
       Когда копаешься, как в чемодане
       в жизни,
       Нe чувствует ее укола?
       Внезапная боль -- противная, сладкая,
       и слезы, слезы, слезы...
       О, если бы черным кипящим асфальтом
       Заливали бы не дорогу, а душу...
       И было мне не многим больше лет, чем сыну, написавшему о тени прошлого в сожженном доме. Значит и мне хотелось что-то забыть в своем прошлом? Да что в нем было?
       Любопытно, как с академической обстоятельностью русский философ Л. Карсавин объясняет особенности воспоминаний о прошлом. "Прошлое и вспоминаемое отличается от настоящего и переживаемого меньшей яркостью.
       Оно всегда бледнее настоящего, все равно -- вспоминаю ли я мое собственное душевное состояние или событие, либо предмет внешнего мне мира. Во втором случае в образе воспоминания нет полной "объективности": я его не вижу, не слышу, не осязаю. Однако степени убледненности вспоминаемого очень различны. Иногда, по яркости своей образ воспоминания почти приближается к восприятию и переживанию: иногда мы снова почти видим и слышим прошлое, интенсивно его переживая опять, хотя и по-новому, не в смысле простого повторения, но еще восполняя и развивая его. В связи с этим стоит другое качество вспоминаемого. -- Оно противостоит мне, как нечто уже неизменное, подобно неизменности и независимости от меня внешнего мира. То, что я сам сделал, даже во внутренней душевной стороне своей столь же не зависит от меня, как и то, что я воспринимаю вовне, хотя я и сознаю, что это я сам когда-то его сделал, когда-то был таким. Активность и свобода твоего настоящего, конечно, не исчезают и не умаляются. Но они (собственно говоря -- активность и свобода высшего моего бытия) лишь пронизывают независимо уже от них мое прошлое, выражаясь в постижения его, в своеобразном слиянии с ним и в его раскрытии и развитии. В восприятии иного есть и мое чужое, относимое к другому, чем я, субъекту или объекту. Но, вспоминая, я причаствую ранее воспринятому воспринятого "от себя": я не создаю чужого в нем самом. Воспоминание есть связь меня -- настоящего с иным-чужим чрез слияние мое со мной его воспринимающим и-- почему не сказать этого? -- еще воспринимающим. Иное-чужое или иное -- транссубъективное никогда не было и не бывает моим (если отвлечься от редких случаев мистического слияния, но тогда уже и принадлежащее мне мое должно пониматься в более широком смысле слова: как принадлежащее высшему субъекту). Оно всегда "вне" моего ограниченного субъекта, все равно -- воспринимаю я его или не воспринимаю. ("Философия истории"). Я пережил совершенно идентичный процесс воспоминаний и могу подписаться под каждым словом русского мыслителя. Это не будущее евразийство.
       И раньше, и в дни встреч с Икс я писал свои "Подводя итоги". Как уже говорил, искал кое-что в своем прошлом. Писал, прежде всего, для себя, для жены. Оказалось, что и для нее, женщины из тех же давних лет. Возможно, что в порядке случайностей эти записки подготовили нелинейную закономерность, вызвавшую встречу совершенно не обусловленную всем предыдущим ходом событий. Встречу, вопреки всему. В моих воспоминаниях не все сходилось, себя я изображал почти безгрешным, как требовала моя гордость. Мне же и нужно было выявить, объяснить логику поступков своих и чужих. Однако, причинно-следственные связи выглядели неубедительными, явно не хватало некоторых величин. Бессознательно я это понимал, но сознание накладывало табу, запрещало ворошить большой пласт памяти. Ведь это сейчас прожитые 30 лет жизни являются только прошлым. В течении же времени они были попеременно и прошлым, и настоящим, и будущим. И вот эту огромную совокупность перетекающего времени мне было необходимо соединить с сегодняшним и завтрашним днями. Не получалось, т.к. для этого пришлось бы менять всю этическую парадигму мемуара, а это не соответствовало моим планам подведения итогов. Была в этом процессе воспоминаний какая-то психическая взвинченность, какая-то интеллектуальная истерия, какая-то сверхценная идея, которой я заставлял следовать и других, ни в чем неповинных людей. Впрочем, причина -- куда тяжелей. Все-таки я заставил себя вспомнить, как все было на самом деле, а не так, как мне вначале хотелось. Не сразу, -- сначала более приемлемые для самоуважения эпизоды, не опасные и для других, потом -- все полностью. Забывая прошлое, мы привычно виним память, но она-то как раз не при чем. Все, что с нами происходило, в ней существует. Она честно исполняет роль хранителя нашего прошлого. "Память -- врата к сердцу личности", -- говорит А. Бергсон в "Материи и памяти". В процессе личностно-нравственного развития угодливым и лживым становится наше сознание: тревожась о подрыве наших моральных ценностей, оно останавливает память запретом: не смей! Кладовые памяти остаются не востребованными, вместо действительного прошлого на свет рождается его суррогат -- воображаемое прошлое. Наше самосознание постоянно нуждается в признании окружающих, какими бы они не были. Этому важнейшему условию человеческого существования служат структуры мнемонических табу. Богиня Мнемозина была матерью девяти муз, и могла наказать потерей памяти. Но античная мифология позаботилась и о противоположном образе: дочь богини раздора Эриды Лета персонифицировала забвение. В те же дни я прочитал в статье Б. Шалютина "Человек лгущий": "Образы прошлого в полной мере подпадают под ценностную цензуру, нередко работающую здесь мягко и незаметно. Прошлое индивида -- это не только и не столько внешние события, сколько сопровождающие их внутренние процессы. Но последние не имеют внешних объективаций и остаются лишь в памяти. Память же -- ненадежный свидетель даже сама по себе. Что уж говорить, когда ее неуверенный лепет оказывается под могучим напором, например, потребности в самоуважении? "А был ли мальчик?" Прошлое не только можно изменить, его нельзя не изменить. (Жур. "Человек", 1996, N 6). Сколько раз мне пришлось убедиться в справедливости этих слов, предлагая другим вспомнить нечто! Ведь наше прошлое было когда-то настоящим и казалось вполне обычным, вполне приемлемым. Мы жили в нем совершенно не задумываясь о его последствиях, забывали его легко и быстро, воспоминания о том, что не красило нас, гнали прочь, чтобы они не мешали жить, легко оправдывали себя: иначе не мог! А самые неприятные для нас воспоминания загоняли в тайники памяти, вытесняли в подсознание.
       Нужно долгое время, когда все уже забыто, какой-то случайный фактор -- укол, чтобы вся система личности с ее памятью, душой, духом и разумом пришла в состояние хаоса-бифуркации, и тогда человеку остается только одно: чтобы вернуться к личностному космосу-порядку, нужно стать честным в своем припоминании перед собой и перед другими, ставить и находить ответы на вопросы из прошлого. Однако, неизбежна нравственная дилемма. Восстановление истинного прошлого невозможно без участия других. Но им-то какое дело до твоих поисков? Да, они были частью твоего прошлого, как и ты частью их прошлого. Они, как и ты, не были святыми, а те, кто склонен считать себя святым, уже не святые, ибо святость предполагает некоторый дефект знаний. У каждого что-нибудь есть. У каждого есть свой темный чулан, в котором воют бешенные собаки (по Сартру). Ф. Ницше иронически заметил по этому поводу: "Я не понимаю, для чего нужно лгать! Если хочешь повредить кому-нибудь, достаточно сказать только правду о нем". Но кто же хочет слышать о себе правду? Вот почему эта дилемма не разрешима, или разрешима только в одностороннем порядке. Опять Ницше: "От степени психологической утонченности человека зависит, смотрит ли он на свои поступки как на добрые или как на злые. И не только утонченность, здесь оказывают свое действие: и мстительность, и душевное состояние, и деликатность, и легкомыслие, и т.д., и т. д."
       Свое восстановление прошлого я не могу назвать злом. Но и добром тоже не могу. Буду считать это недобрым поступком: недобрым -- это не значит обязательно злым.
       Но ради чего?
       Ради понимания того, что раньше не нуждалось в понимании. Наступает время жизни, когда мучительно хочется спросить и понять: себя и других, именно других, т.к. себя мы понимаем через других. Имаго (образ) прошлого привычно смутен, мы довольствуемся какими-то неясными очертаниями, обрывочными воспоминаниями событий и лиц, отношений и фактов, почти не соединяя их друг о другом. Еще недавно картина прошлого казалась привычной, единственной и неизменной. Но вот приходит время собирания камней и пора переоценки ценностей, вплоть до их обесценивания. А может быть наоборот: резкое до боли желание переоценить ценности, и тогда -- время собирания камней? Как у А. Герцена в его откровенном "Рассказе о семейной драме".
       Как понимать гениальную мысль Рильке?
       Нет, не то обстоятельство, когда какие-то неизвестные события, вдруг, станут известны в будущем, и тайное станет явным, имел он в виду. Другое.
       Привычно-известное, полузабытое внезапно обретает иной смысл, в нем обнаруживается непонятая ранее логика, следствия оказываются результатами совсем других причин, чем казалось раньше. Оказывается, что случайных поступков не было в прошедшем хаосе жизни: от них идут векторы, которые раньше не принимались во внимание; что в своем прошлом никто, никогда, ничего не знал о будущем, не принял мер, чтобы его предотвратить; что память всегда изменяла прошлое, т.к. его нельзя было не изменить. И тогда начинает довлеть "власть несбывшегося". Ты обретаешь момент истины, ранее непонятное становится предельно понятным, в брожении по лабиринтам памяти ты отыскиваешь альтернативные пути, и говоришь себе, как герой пьесы Ю. О'Нила "Страсти под вязами", с трудом подыскивая слова: "Вот, оказывается, что... Вот что угнетало меня... Таилось по углам, шумело в вязах!... Мне нужно превратиться в камень, чтобы не сойти с ума".
       Вот, что значит: прошлое еще предстоит -- ах, вон оно, что! ах, вот как могло бы быть! Прошлое, которое ты привычно и бездумно изменял, внезапно и беспощадно бьет тебя наотмашь: "Смотри, вот я какое на самом деле! Тебе остается одно: или-или. Или признать меня своим, или снова лгать себе".
       Мысль Рильке не исключает и менее радикального варианта интерпретации. Тот или иной, вдруг обнаруженный или открытый, ранее неизвестный факт, может вызвать полный переворот в частной жизни, в истории нации, государства, в науке. Все прежние оценки идут насмарку, кумиры рушатся. И на смену им приходит "неуютный гость": нигилизм. Происходит чудо, как у Гоголя на последних страницах "Страшной мести": "вдруг стало видимо далеко во все концы света". Б. Пастернак взял эту строку эпиграфом к стихотворению "Распад": в одно мгновение прозрев и увидав весь ближайший российский хаос и ужас на степной станции, он стал свидетелем будущего, но как будто не испугался его, лишь потом поняв и исчерпав его уже как прошлое в "Докторе Живаго".
       Какое тяжелое неприятное озарение начинает терзать душу: фразой Рильке восхищалась друг обоих поэтов, другой великий поэт Марина Цветаева. Что ей померещилось, там, в Елабуге? Сколько версий о причинах самоубийства! А может быть все проще и трагичнее. Не стало ли ей вот так невыносимо ясно и далеко видно и ее прошлое и ее будущее? Прошлое предстало в таком ослепительно-нестерпимом свете, что жизнь в будущем была уже не возможна. Ни трагедия злосчастного мужа, ни память о томящейся в неволе дочери, ни судьба такого неординарного сына (ему предстоит воевать в штрафном батальоне, где уголовники украдут у него все, кроме сборника Малларме, и погибнуть при неизвестных обстоятельствах) не могли уже остановить руку, потянувшуюся к петле. Своей гибелью Цветаева освободила свое будущее от прошлого, а свое прошлое -- от будущего.
       Не так ли и следует понимать взаимное освобождение прошлого и будущего? Не изменять их, не лгать себе? Но не может ли неизмененное прошлое стать причиной аннигиляции, личностной энтропии? Как в знаменитом рассказе Т. Пинчона?
       Однако, у Рильке его афоризм имеет продолжение. "В этом смысл всего того, что когда-либо было в прошлом; того, что это прошлое не останется мертвым грузом, но возвращается к нам, чудесным образом глубоко в нас воплощаясь". Чудесным образом...
       Чем же закончилось наше запоздалое свидание с госпожой Икс? Запоздалое, т.к. произойди оно раньше до гибели сына, мне не захотелось бы искать в прошлом следы будущего. Когда начались мои игры со временем? Наверное, сразу же после трагедии, и наша встреча, и наши совместные погружения в еще более далекое прошлое были предопределены судьбой тогда же, о чем мы не догадывались. Во всяком случае, она. Будущее оказалось в плену у прошлого, но и прошлое попало в такое же положение. Не трудно догадаться, что моим "волшебным помощником" она стать не захотела. У нее была своя правда о прошлом. Возникший диссонанс двух памятей она разрешила просто; не вернула мне те страницы воспоминаний, где фигурировали события, в которых с точки зрения сегодняшней Икс, несомой Богом, она выглядела непривлекательно. Такое прошлое ее не устраивало. Среди невозвращенных страниц были как раз те, на которых воспроизводился наш последний диалог: о моем сыне и о ней. А если бы тогда на мой вопрос она ответила "да"? И я бы тоже оказал "да", хотя тогда я не мог ей сказать "да" ни при каких обстоятельствах? Кто запретит мне вообразить такой вариант прошлого... И он бы остался жив. Хотя разумом я понимаю, что были и более ранние и более поздние точки отсчета, но саднит душу почему-то, тот, менее всего вероятный вариант.
       Чего я хотел от этой встречи? Многого хотел. И убедился душой в жестокой справедливости размышлений Л. Шестова в эссе "Достоевский и Ницше". Это горькое, безжалостное резюме, для тех, кто оказывается в пространстве трагедии. "Есть область человеческого духа, которая не видела еще добровольцев: туда идут лишь поневоле. Это и есть область трагедии. Человек, побывавший там, начинает иначе думать, иначе чувствовать, иначе желать. Все, что дорого и близко всем людям, становится для него ненужным и чуждым... Корабли сожжены, все пути назад заказаны -- нужно идти вперед к неизвестному и вечно страшному будущему... С ненавистью и ожесточением он вырывает из себя все, во что когда-то верил, что когда-то любил. Он пытается рассказать о своих новых надеждах, но все глядят на него с ужасом и недоумением. В его измученном тревожными думами лице, в его воспаленных, горящих незнакомом светом глазах люди хотят видеть признаки безумия, чтобы приобрести право отречься от него".
       Вот чего хотел и я: надежд, изменений в страшном для меня будущем, но встретил непонимание и подозрительное недоумение. Где-то у М. Бахтина брошено вскользь: совершить альтруистический поступок -- значит доказать свое существование. Госпожа Икс предпочитала утверждать свой жизненный статус другими поступками. Было и сочувствие, и стремление помочь, и некоторое самопожертвование, но в пределах ее понимании добра. Но и я выглядел порой откровенным мерзавцем! -- "В прошлом я так много для тебя сделал, столько раз помогал, не пора ли и тебе заплатить по моим счетам?" -- Типичная мужская фаллократия. Она, может быть, мстила мне за это прошлое. Мщу ли ей я? Нет, я благодарен Икс за эту последнюю встречу, и знаю, что она действительно помогла мне, а все остальное -- это мои проблемы и комплексы, а не ее. У нее своих хватает.
       Мудрая, все понимающая жена, объяснила мне: "С тобой произошло то, о чем ты часто предупреждал других -- возвращение вытесненного. Ты пережил эмоциональный шок, недовольство настоящим заставило тебя искать счастья в прошлом. То, что многие годы находилось у тебя под запретом в бессознательном, окольными путями вернулось вместе с тем давним образом этой женщины, которую ты когда-то любил. Но она -- другая, и ты для нее -- другой, давно забытое, уже чуждое ей прошлое. Может быть, ты и был там самым светлым ее воспоминанием, но сейчас превратился в досадную помеху. Разделить твой "соблазн ностальгии" она не может... Ваш диалог не возможен".
       Хочешь обрести в женщине надежного врага -- напомни ей всю правду о ее прошлом. Врагом госпожа Икс не стала, но пожалела, что встретилась со мной. "Прошлое пусть останется в прошлом", -- таково резюме нашей встречи. Однако, не помнить о ней не можем ни она, ни я, ни наши близкие. Даже олимпийские боги не могли сделать бывшее небывшим. С этого момента наши жизни в чем-то, пока неуловимом, изменились. И еще никто не знает, какие зубы дракона я посеял своим вторжением в чужую память, и каковы будут всходы. Это -- опасное занятие. Остается лишь согласиться с Сержем Московичи: "Памяти не существует. Существует много памятей, похожих на память авторов, что создают их, оправдывая свое существование и стремясь очаровать читателя рассказом о своей жизни, будучи уверенными, что говорят чистую правду". ("Век толп")
       Вот так мне самому довелось испытать, что такое освобождение будущего от прошлого и прошлого от будущего. Свершая освобождение, нужно в начале отдать их во взаимное рабство. Нужно самому сдаться им в плен. Только потом наступает освобождение. Но наступит ли? И не было ли то, о чем я рассказал, каким-то мучительным экспериментом, устроенным жизнью, чтобы его болезненные результаты обнажили, как в душевном мире мало кому известного человека происходят вечные процессы столкновения разных времен его существования? Ю. Лотман, исследуя историческое мышление Н. Карамзина, обнаруживает дискретность в смысле и назначении истории: то, что является гармонией в высшем недоступном человеку смысле, то с человеческих позиций -- слепой рок. Чье прошлое, чье будущее нам важнее, дороже всего? Нации, страны, человечества? Нет, наше личное. Мое, моих близких, моих потомков. И они же в вечном непрерывном потоке времени сливаются с мириадами чужих времен жизни. Этот поток и есть коллективное прошлое, настоящее, будущее человечества.
       Как артефакт моего личного бытия эта поведанная история тривиальна. Как феномен моего личностного переживания она уникальна. Следовательно, она множественна в единичном и единична во множественном. Изъять ее из потока времени -- ничего не изменить? А вдруг -- изменить?

    Глава II

    "Всякие действия обращаются на того,

    кто заранее расположен их претерпеть."

    Аристотель.

      
       Прошлое -- тень настоящего, становящегося тенью будущего. Будущее -- тень тени. Или: настоящее -- тень прошлого, исчезающая для того, чтобы появиться в будущем. Тогда будущее -- тень прошлого, обретшая самостоятельное существование. Отбрасывая тень в настоящее, оно создает прошлое. Но тогда ни настоящего, ни будущего не существует, а есть только прошлое, возникающее, то как настоящее, то как будущее. Следовательно, мы не владеем ни будущим, ни даже настоящим. В наших руках только "прошлого тень", по ней мы моделируем будущее. Опрокидывая будущее в прошлое, мы тем самым заранее оправдываем еще не бывшее, и, опять же, навязываем прошлое будущему. Но еще один поворот винта -- и мы признаем, что будущего всё-таки нет, есть только настоящее, становящееся прошлым... В прошлом -- истоки и память, без которых ничто не возможно. "Будущее служит условием настоящего; так же как и прошедшее. Чему предстоит быть и что должно быть -- служат основанием тому, что есть". (Ницше).
       А если прошлое -- тени платоновской пещеры? мифы, которые мы принимаем за истинные феномены? Тогда от какого прошлого -- истинного или мнимого -- мы хотели бы освободить будущее? Фантастическое путешествие по времени в прошлое из настоящего, из реального в бывшее реальное часто заканчивается катастрофой для будущего: благодаря парадоксу времени, оно, еще не реальное, подвергается непостижимой вивисекции и предстает взорам изумленных странников таким, что лучше бы его не видеть. Как в классическом рассказе Р. Брэдбери "И грянул гром".
       У Платона же в "Тимее" мы впервые в европейской философии читаем: время -- подвижный образ вечности. Вечность населена эйдосами (первопричинами, идеями) -- платоновскими архетипами. По сути -- вечными тенями. Как могла возникнуть мысль о вечности? Х.Л. Борхес пытается выяснить это на страницах своей "Истории вечности" и приводит мнение св. Августина: любое настоящее включает элементы прошедшего и будущего (в одной из древнеиндийских "Упанишад" вечность называется "непреходящим").
       В книге одиннадцатой "Исповеди" Аврелий Августин размышляет о времени. О его текучести в трех измерениях, о вечности. Вот несколько наиболее значимых для заявленной темы отрывков.
       "Кто удержал бы и остановил его (поток времени -- Д.К.) на месте: пусть минуту постоит неподвижно, пусть поймает отблеск всегда недвижной сияющей вечности, пусть сравнит ее и время, никогда не останавливающееся. Пусть оно (сердце -- Д.К.) увидит, что они несравнимы: пусть увидит, что длительное время делает длительным множество преходящих мгновений, которые не могут не сменять одно другое; в вечности ничто не происходит, но пребывает как настоящее во всей полноте; время как настоящее в полноте своей пребывать не может. Пусть увидит, что все прошлое вытеснено будущим, все будущее следует за прошлым и все прошлое и будущее создано Тем, Кто всегда пребывает и от Него исходит...
       ...Что же такое время? Если никто меня не спрашивает об этом, я знаю, что такое время: если бы я захотел объяснить спрашивающему -- нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не происходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени. А как могут быть эти два времени, прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? И если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее оказывается временем только потому, что оно уходит в прошлое...
       ... Кто решился бы сказать, что трех времен, прошедшего, настоящего и будущего, как учили мы детьми и сами учили детей, не существует; что есть только настоящее, а тех двух нет? Или же существуют и они? Время, становясь из будущего настоящим, выходит из какого-то тайника, и настоящее, став прошлым, уходит в какой-то тайник? Где увидели будущее те, кто его предсказывал, если его вовсе нет? Нельзя увидеть несуществующее. И те, кто рассказывает о прошлом, не рассказывали бы о нем правдиво, если бы не видели его умственным взором, а ведь нельзя же видеть то, чего вовсе нет. Следовательно, и будущее и прошлое существуют.
       ...Совершенно ясно теперь одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен: прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени -- настоящее прошедшего, настоящее настоящего, и настоящее будущего. Некие три времени эти, существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего -- это память; настоящее настоящего -- его непосредственное созерцание; настоящее будущего -- его ожидание. Если мне позволено будет говорить так, то я согласен, что есть три времени: признаю, что их три...
       ... Мы измеряем время, как я и говорил, время, пока оно идет... А как можем мы измерить настоящее, когда оно не имеет длительности? Оно измеряется, следовательно, пока проходит; когда оно прошло, его не измерить: не будет того, что можно измерить. Но откуда, каким путем и куда идет время, пока мы его измеряем? Откуда, как не из будущего? Каким путем? Только через настоящее. Куда, как не в прошлое? Из того, следовательно, чего еще нет, через то, в чем нет длительности, к тому, чего уже нет. Что же измеряем мы, как не время в каком-то его промежутке?..."
       Таков противоречивый, самоотрицающий диалог христианского мыслителя с самим собой. Разгадал ли он загадку времени? Вечности? Нет. Он пришел к выводу: "В тебе, душа моя, измеряю я время. Избавь меня от бурных возражений; избавь и себя от бурных возражений в сумятице своих впечатлений. В тебе, говорю я, измеряю я время. Впечатления от происходящего мимо остаются в тебе, и его-то, сейчас существующее, я измеряю, а не то, что прошло и его оставило. Вот его я измеряю, измеряя время. Вот где, следовательно, время, или же времени я не измеряю".
       А Борхес, блистательный мастер создавать собственные тайны и так же блистательно их разгадывать? В маленьком рассказе "Другая смерть" он, ссылаясь на трактат Пьера Дамиани, итальянского раннего схоласта XI века, прилагает его утверждение, что Бог может сделать несуществующим то, что когда-то существовало (в отличие от языческих богов). Комментируя этот тезис о всемогуществе Бога, автор рассказа приходит к выводу, что Бог не может изменить прошлое, но в силах изменить образы прошлого. И человек, погибший в сражении как трус, благодаря страстному желанию через сорок лет в этом же сражении погибает как герой. "В "Сумме теологии" (Фома Аквинский), -- заключает Борхес, -- отрицается, что Богу дано зачеркивать прошлое, но ничего не пишется о сложном переплетении причин и следствий, которое столь всеобъемлюще и сокровенно, что стоит упустить один-единственный факт, будь даже он далек и незначителен, как исказится наше настоящее. Видоизменить прошлое не значит изменить только факт; это значит зачеркнуть те его последствия, которым надлежит иметь бесконечное продолжение". Герой другого рассказа узнает, что его предок Цюй Пен создал роман-лабиринт, "сад ветвящихся дорожек" (так и называется рассказ), в котором персонажи выбирают -- одновременно -- все открывающиеся перед ними пути. "Он создает, таким образом, для одних и тех же лиц разные будущие времена, разные "завтра", которые в свою очередь множатся и ветвятся".
       Вероятно, Х. Борхес был знаком с теорией американского физика Хью Эверетта о взаимодействии наблюдателя и наблюдаемого объекта (ст. "Формулировка квантовой механики посредством понятия "соответственное состояние", 1957 г.). Развивая мировоззренческие следствия этой теории, российский популяризатор науки Ю. Лебедев пишет: "Прошлое не умерло, мы постоянно получаем из него импульсы влияющие на Настоящее и формирующие Будущее... Поступая сегодня тем или иным образом, мы попадаем в те или иные состояния, которые различным образом склеиваются с параллельными временами, включающими в общую историю различные варианты Прошлого". ("Неоднозначное мировоззрение: Апокрифические размышления о Стрелах Времени, летящих без руля и без ветрил". Кострома, 2000). Главное следствие теории Х. Эверетта, по Ю. Лебедеву, заключается в том, что Вселенная не только ветвится (как сад у Борхеса), но и "склеивается". А это значит что, вероятностно не только будущее, но и прошлое. Такие исторические "склейки" должны проявится какими-либо необычными особенностями исторического прошлого, которые нужно только уметь заметить. Следует отметить, что современная физическая наука считает гипотезу Эверетта вполне допустимой.
       Каков смысл повествования. А. Шамиссо, Г.Х. Андерсена, Е. Шварца о человеке, потерявшем свою тень? Тень -- самое-самое вечное, неотъемлемое прошлое и настоящее каждого из людей. К.Г. Юнг рассматривал архетип "тень" как бессознательную дочеловеческую часть психики и видел ее в литературных выражениях. Локи в "Эдде", Хаген в "Песни о Нибелунгах", Мефистофель в "Фаусте" Гете -- любой другой плут-озорник или демон-искуситель. Взбунтовавшееся прошлое -- тень -- выходит из-под контроля хозяев теней, и вот будущее заменено фантомом, бесплотным ничто.
       "Необычайная история Петера Шлемеля" Шамиссо -- повесть мрачная, ироничная и добрая. Обычно ее трактуют как рассказ о человеке без родины. Или, как с легким юмором объяснял сам автор: "не забывайте о солидности!" Обменянная на неиссякаемый кошелек у дьявола, тень становится символом отказа от прошлого ("прошлого тень"!). Но тогда -- тогда не возможно и будущее, т.к. ему неоткуда появиться и герой повести превращается в блуждающий огонек, в фантом, хотя автор и наделяет его незаурядными качествами путешественника.
       Другая история, "Тень" Андерсена. Ученый в шутку предлагает своей тени отправиться в дом к прекрасной девушке, вернуться и обо всем увиденном рассказать хозяину. Тень исчезает, а потом вполне незатейливо занимает место своего господина, он же вынужден стать ее тенью. Когда ученый взбунтуется, будет уже поздно. По приказу Тени, ставшей человеком-правителем, его казнят. Есть основания предполагать, что прототипом героя был великий Сьёрин Кьеркегор. За незатейливым грустно-обыденным изложением сказки скрывается нечто иное, чем у Шамиссо. Там -- тень не самостоятельна, дьяволу она нужна для своих целей. Здесь -- тень часть человека, его прошлое, обманувшее и настоящее, и прошлое, подменившее их. Вместо жизни -- миражи, бесплотное ничто, воспользовавшееся слабостью и доверчивостью живого человека. Философский смысл сказки вполне в духе "Или -- или" С. Кьеркегора. Никакой диалектики, никакого отрицания отрицания. Прошлое вас уничтожит, если вы позволите ему хозяйничать.
       Другой сказочник, Ев. Шварц, дает свой рецепт преодоления тени-прошлого. В пьесе "Тень" тот же ученый находит в себе мужество сказать оборотню: "Тень! Знай свое место!" -- и она подчиняется. Ученого казнят -- но и тень остается без головы. Чтобы спасти зло, воскрешают добро, они не могут существовать друг без друга, как будущее без прошлого. Разоблаченная тень исчезает, чтобы где-то появиться вновь. Почему Андерсен не додумался до такого окончания своей сказки? Уж он-то знал о неразрывной связи добра и зла! Может быть, потому, что его XIX век еще не знал, каким чудовищным монстром может стать тень-самозванец. Хвастливый господин, мелкий пакостник, ничтожество, преодолевающее комплекс неполноценности -- это не самое страшное прошлое, старомодное зло. Шварц жил и писал в СССР, где народилось новое зло. Посредственность с помощью коварства и мелких бюрократических уловок, при непротивлении окружающих превращается в деспота по известной формуле Ар. Беленкова: деспоты -- это такие люди, которым позволяют быть деспотами. В веке XX можно было видеть десятки таких теней, начиная с родины Шварца. Сказочник давал не всеми востребованный рецепт для лечения этой социальной болезни. Даже на самом исходе столетия люди так и не научились приказывать: "Тени! Знайте свое место!"
       Кто мог бы предложить вопрос о сопряжении времени? Точнее, полувопрос-полуутверждение. Автор должен был исходить априори из феномена взаимного пленения прошлого и будущего. Или все-таки сомневаться в таком рабстве? В подтексте вопросов улавливаются два скрытых смысла:
       -- есть ли такая зависимость?
       -- если есть, то следует ли ее разрушать?
       Можно увидеть и третий смысл: все релятивно, в привычном ходе вещей прошлое и будущее взаимно свободны и взаимно зависимы. Все определяет наш угол зрения. "Будущее -- это то, что мы выдумываем в настоящем, дабы навести порядок в прошлом" (М. Брэдбери).
       Мог бы быть таким вопрошающим Юрген Хабермас? Всемирно известный философ, как Протей менявший философские парадигмы на своем почти сорокалетнем творческом пути? Его книга-интервью имеет сходное название: "Прошлое как будущее. Старая Германия в новой Европе", 1991 г.
       Им мог бы быть Милорад Павич. Его "Хазарский словарь" -- роман-мистификация, в нем сколько угодно виртуозных игр со временем. "Красная", "Зеленая", "Желтая" книги некоего, сохранившегося всего в двух экземплярах Лексикона, последовательно утверждают, что хазары обратились в христианскую, исламскую, иудейскую веры. Прошлое неких хазар зависит, следовательно, от вероисповедования авторов этих книг, которые в интересах своих религий спокойно переносят будущее в прошлое (исторические хазары испытывали на себе влияние разных вер, пока в VIII веке окончательно не остановились на иудаизме и даже предлагали его князю Владимиру Святому). Время, память и история наполняют в романе сны людей. Сон, как и тень, неотъемлемая, только ей принадлежащая часть человеческой жизни.
       Но в отличие от обычной не бунтующей тени, снами человек не повелевает. Напротив, он покорен сну, и может быть отправлен в причудливое путешествие по времени, совмещая прошлое и будущее самым невероятным образом. Сон пророческий, сон, поясняющий прошлое... А что происходит со снами умерших? Возможно, в них -- часть будущего. В "Зеленой" книге описывается искусство "ловцов снов" -- историков. Время в жизни персонажей романа начинает течь в обратном направлении: "время, как и у хазар, текло от концов к началу жизни". (так думал и Бл. Августин). "Обратное время", в котором следствие предшествует причине, утверждает Павич, есть время смерти: смерть персонажа определяется его потомками. И смысл событий века XVII становится понятным только благодаря событиям века XX (прошлое еще предстоит!). Весь роман в ходе игры с читателем, отправляющий его то в будущее, то возвращающий в прошлое и настоящее, имеет и вполне серьезный постулат: вполне реально совершенно другое будущее, чем то, которое мы обретаем. Будущее всегда должно быть каким-то. Вопрос: куда деваются альтернативные варианты? Если они существуют, то где?
       Еще более провоцирует читателя постмодернистский текст-кроссворд "Пейзаж, нарисованный чаем". Герои романа начинают жить прошлой жизнью давно умерших людей, мужчины -- жизнью женщин и наоборот. Отец убитых детей, вдруг, узнает, что он-то и есть убийца. Прошлое можно купить и продать, будущее можно обменять, в будущем можно сочинить о прошлом и тогда не бывшее становится бывшим. Уже с середины "Пейзаж" чем-то неуловимым начинает напоминать "Сто лет одиночества" Г. Маркеса. Но хорватский автор безжалостней, экзистенциональный смысл его книг лучше сравнивать с книгами его соотечественника М. Селимовича. Болезнь и помрачение героев Павича -- не "болезнь к жизни", это "болезнь к смерти". Слова некоего альбома складываются в текст, которого изначально не было и в помине: из будущего сотворено прошлое. Мы убеждаемся, как из слов, прочитанных ранее, совершенно неожиданно складывается притча "Четырнадцатый апостол".
       Когда пригвожденного Христа подняли на кресте, из пустыни явился незнакомец. Он пал ниц в пыли у его подножья и стал слизывать кровь, струившуюся с ног распятого.
       -- Кто ты? -- спросили его ученики Христа, собравшиеся вокруг распятия.
       -- Я -- четырнадцатый его ученик, -- отвечает незнакомец.
       -- Раньше мы тебя никогда не видели. Где ты был раньше? -- сказали они.
       -- Раньше? -- удивился незнакомец. -- Раньше он мне не был нужен. Он не был моим учителем. Я пришел учиться не тому, как жить, а тому, как умирать, Что я сейчас и делаю...
       Что ж, эта штука посильнее "Следов". Мы думаем, что повлияем на будущее своей жизнью, мыслями, учениями, а от нас ждут смерти, чтобы посмотреть, нельзя ли научиться чему-нибудь, глядя на смертельную агонию.
       Смерть может изменить будущее не меньше, чем жизнь. Христианство -- следствие Распятия. А если бы его не было?
       В очень давно прочитанной повести Роже Кайюа "Пилат" меня увлек именно этот сюжет: вероятность другого будущего, другой истории человечества. Все зависело от благородного поступка римского наместника, не трусливого, как у М. Булгакова, а честного законника. На прокуратора Иудеи сначала обрушивается монолог полубезумного Иуды: Пилат, ты должен сегодня же казнить невинного Иисуса, как того требует синедрион! Мы останемся с тобой навеки соединенные общим позором: Трус и Предатель! Но только так мы можем осуществить Божественное Жертвоприношение и спасти людей этого, погрязшего в грехах мира. Поэтому не поддавайся мужеству, пренебреги Законом. Мы станем презренны, но Бог будет знать: они -- Отважный и Верный!
       Пилат советуется с халдейским мудрецом Мардуком и слышит от него то же самое, но в широчайшем аспекте будущего всего человечества. Перед прокуратором проходят все события будущего: история Рима, ереси, соборы, расколы, борьба пап и государей. Мардук рассказывает ему о битве при Пуатъе, о монгольском нашествии, о битве при Лепанто, об открытии Нового Света и Кортесе, захвате Константинополя крестоносцами, а потом турками. О Ганди, который невозможен без Христа. Он описывает шедевры искусства: порталы соборов Реймса и Шартра, ирландские миниатюры, картины Делакруа, читает страницы Бодлера и даже называет имя автора повести, в которой тот опишет их беседу. Главная мысль мудреца: все, вплоть до незначительных деталей взаимосвязано, бесконечное множество событий косвенно заключено уже в ничтожном зернышке -- в выборе пути от решающего скрещения дорог. Пусть Пилат будет осторожен! От него зависит дальнейшая судьба всего человечества. Рафинированный халдейский интеллектуал предлагает прокуратору то же, что и бесноватый Иуда. Мардук циничен, но это цинизм самой истории: зло во имя Добра. Казнь должна состояться по приговору суда в соответствии со всеми действующими кодексами и ритуалом. Только так насилие над невинным приобретет официальный характер и породит неумолимое сцепление причин и следствий, приведенное в движение единственным решением римского чиновника: казнь. Можно даже умыть руки, и тогда и Рим и Пилат не будут иметь никакого отношения к жестокости.
       Однако, Пилат приходит к другому выбору: если даже казнь Иисуса -- замысел богов, то душа человеческая совершает лишь то зло, на которое она соглашается. Его -- на этот раз -- не соглашается. На следующий день он оглашает невиновность Иисуса и отпускает его на волю. Умывать руки незачем. Мессия продолжал успешно проповедовать и умер в почтенном возрасте (но он не стал Христом!). Его учеников снедало недовольство, что Сын Божий обязан жизнью всего лишь добросовестному римскому наместнику, а не архангелу, спасшему его прямо с креста. Не состоялось Распятие -- не состоялось Христианство. Не начавшись, из будущего исчезла христианская цивилизация: те самые 2000 лет, тот самый миллениум, конец которого вот-вот наступит. Из всех пророчеств Мардука сбылось только одно: изгнание и самоубийство Пилата -- он был обречен в любом случае на возмездие со стороны или прошлого или будущего. В Эфиопской Церкви не будет святых Пилата и Иуды, т.к. не будет и самой Церкви. Человек, вопреки всему проявивший мужество, добром породил мировое Зло. Но почему зло? Будущее многовариантно, мы просто не знаем, каким бы оно было в изображенном ходе событий.
       Однако, христианская цивилизация -- одна из самых продолжительных земных цивилизаций -- состоялась. Предполагаемый законоправный поступок Пилата неизбежно отрицал бы все предсказания и предначертания о рождении, жизни и смерти Христа, содержащиеся в Ветхом Завете (в христианском толковании). Но они сбылись! И вот другой перекресток христианской темы -- "литературной Христологии". Будущее вторгается в прошлое в романе немецкого писателя-диссидента Стефана Гейма "Книга царя Давида". С какой целью? Члены царской комиссии при дворе Соломона получают задание составить "Единственную истинную и авторитетную и официально одобренную Книгу о судьбе, богобоязненной жизни и чудесных деяниях царя Давида", отца Соломона. Речь идет о Первой, Второй и Третьей Книгах Царств Ветхого Завета. Собранные в Иерусалиме израильские интеллектуалы прекрасно знают, какими на самом деле были жизнь и царствование Давида. Память еще живущих людей, найденные документы резко контрастны тому мифу о благочестивом и богобоязненном отце, который так нужен Соломону и его матери Вирсавии для подтверждения легитимности своей власти. Всем понятно, что Давид -- могучая, незаурядная личность. И все знают, что его путь к престолу свершался не по Заповедям Моисея, а, скорее, по "Государю" Макиавелли, он как будто бы читал эту книгу, появившуюся через полтора тысячелетия. Гейм делает хитроумный ход. Не нужно обладать большим воображением, чтобы понять: перед нами процесс фабрикации безупречной биографии вождя, так хорошо знакомый по "житиям" коммунистических "святых" от В. Ленина до Э. Хоннекера. Древний Израиль и социалистическая ГДР мало чем отличались в степени продажности исполнителей заказа. Происходит "единство власти и интеллигенции" в ситуации, названной Б. Данэмом "мыслители и казначеи".
       Итак, в процессе создания "Книги" будущее вторгается в прошлое, чтобы преобразив его, стать новым будущем и влиять на последующие, еще не свершившиеся события. Прежде всего -- укрепить легитимность династии. Историки пишут "Книгу", Соломон строит Храм: его будущее величие будет отражением образа великого Давида. Храм реален. "Книга" же пишется в двух взаимодополняющих ипостасях: это было, но лучше бы его не было, поэтому оно и не будет; этого не было, но лучше, чтобы оно было, поэтому оно будет.
       И только герой романа наивно-честный историк Ефан беседует со свидетелями жизни царя, читает забытые или никому не известные документы и в его благие намерения быть послушным воле заказчика властно вторгается правда, от которой рушатся все мифы. Он, единственный в комиссии, настаивает на правде -- и следует мудрый приговор Соломона: смертная казнь путем замалчивания. Его имени, его книг больше не существует. Будущее, торжествуя, расправилось с прошлым. "Книга о царе Давиде" создана такой, какую хотел Соломон. Неправда помогла укреплению власти (царство Соломона распадется после его смерти).
       Но не так-то просто ответить на, казалось бы, очевидный вопрос: кто прав -- честный Ефан или создавшие красивые мифы члены комиссии? Дело в том, что в поставленной перед ними задаче скрыт огромный провиденческий смысл, неизвестный и мудрому Соломону. Это второе дно тем более неизвестно ни Ефану, ни никому из тех, кто живет в реальной исторической суете царствований Давида и Соломона. Что произойдет через десять веков? На что намекают последующие Книги Библии? От семени рода Давидова должен родиться и родится Спаситель Мира -- Иисус Христос. Выполняя заказ царя Израиля, эти дееписатели, пророки, военачальники, писцы готовят оправдание будущему Мессии, ибо основатель рода, из которого он выйдет, уже должен быть угоден Господу. Они выполняют заказ истории и тоже вполне цинично. Первый великий царь Иудеи Давид -- прообраз, предвоплощение Сына Давидова, "Царя Иудейского" Иисуса: он потому и Христос, помазанник, что прямой потомок Давида. Эти иудеи, не ведая, закладывают фундамент будущего христианства, отрицающего иудаизм. Вся история будущей новой религии готовится их разумом и руками: Евангелия и Никейский Собор, Крещение Руси и Великая схизма, крестовые походы и гуситские войны. Реформация в Европе и Раскол в России. От них зависит, быть или не быть христианскому искусству: коптским тканям и ровенским мозаикам, Гентскому и Изергеймскому алтарям. Сикстинской мадонне и Владимировской Богоматери, "Тайной вечери" и "Явлению Христа народу", "Апокалипсису" Дюрера и "Капричосу" Гойи... Воплощению героя их "Книги" в мраморе и бронзе у Донателло, Микеланджело, Бернини... Роману Г. Сенкевича "Камо грядеши?" и витражам Матисса в Вансе.
       Но не только история будущей Церкви. От них зависит и другая история: антисемитизма и юдофобства, которые уже заключены в их "Книге", как яд в зубе скелета змеи. Перед ними, как перед Мардуком и Пилатом, могли бы пронестись картины и этой истории: взятие Иерусалима войсками Тита и сожжение Храма Соломона, изгнание евреев из Испании и Германии и первый еврейский погром 1113 года в Киеве, страшные погромы в России к Х1Х -- нач. XX вв. Дело Дрейфуса и дело Бейлиса, "хрустальная ночь" в Германии и чудовищный Холокост в Европе, сталинская борьба с космополитизмом и российский православный фашизм на исходе XX века. Своей "Книгой о Давиде" они по неведению совершают то, от чего отказался все увидевший Пилат.
       А если бы ведали? Сказали бы всю правду о Давиде? Как бы поступил мудрый Соломон? Мы можем задавать свои вопросы прошлому, но это не значит, что мы получим на них ответы. Есть ли действительная историческая связь между царствованием Давида и жизнью и смертью Иисуса Христа? Если есть, то родившийся почти за четыре века до Иисуса Аристотель был как-то по-особенному чудовищно прав.

    Глава III.

    "Прошлое -- это колодец глубины несказанной"

    Т. Манн.

       Так начинает великий немецкий писатель роман-эпопею "Иосиф и его братья" о древнейшей истории еврейского народа (его машинистка, перепечатывая текст, сказала: "Теперь, наконец-то, можно узнать, как все было на самом деле!").
       Вернемся по колодцу времени из Израиля и Иудеи выше в мир Средневековья, чтобы потом еще раз опуститься, но в античную Грецию. Почему в скандинавских и германских мифах будущее так часто предваряется намеками или прямыми сообщениями о том, что произойдет с героями дальше? В мире исландских "Эдд" и, особенно, в мире "Песни о Нибелунгах" сначала нас предупреждают об одном будущем, потом -- о будущем будущего. Тоже с прошлым: упоминается одно прошлое, затем -- прошлое прошлого. Предсказания уже все поведали о героях, "Старшая Эдда" начинается "Прорицанием вёльвы", предрекающим всеобщую гибель богов и мира -- Рагнарёк. Боги последующих мифов-текстов уже как бы и не существуют: они сгорели во всемирном пожаре (читал ли "Эдду" Байрон? Его "Тьма" своими образами очень близка тому, что говорит колдунья верховному богу скандинавского пантеона Одину).
       Размышления о прошлом и будущем неизбежно заставляют окунуться в тему предсказаний и пророчеств. В "Истории бриттов" и "Жизни Мерлина" Гальфрида Монмутского есть похожее "Прорицание Мерлина", еще более темное и эсхатологичное. Вёльва предрекает не только всеобщую гибель, но и возрождение будущего прекрасного мира, Мерлин предвещает гибель без всякого возрождения, даже Солнце, планеты, знаки Зодиака не будут исполнять свои обязанности. Космос превратится в Хаос. Влияние на христианского автора "Апокалипсиса"? Исландский языческий миф еще добр к человеку, понятие греха еще не имело строгой структуры, включающей покаяние и возмездие. Миру и человеку еще оставлялась надежда, каким бы страшным не обещало быть будущее. Был ли знаком с этими эсхатологиями Нострадамус? Гальфрида вполне мог читать. А собственно "Центурии" -- не описание ли самых ближайших событий в известном автору мире, которые толкователи пророка и его последователи просто спроецировали на далекие времена в будущем? Хотя сам Нострадамус называл конечную дату своих предсказаний: 3777 год. Тогда даже думать не хочется о тех бедах, которые ожидают мир и наших потомков после нас! Ведь почему-то все пророчества- предупреждения забываются, но вспоминаются после их исполнения. Разумно предположение Св. Августина: "Каким же образом происходит это таинственное предчувствие будущего? Увидеть можно ведь только то, что есть, а то, что есть, -- это уже не будущее, а настоящее. И когда о будущем говорят, что его "видят", то видят не его -- будущего еще нет, -- а, вероятно, его причины или признаки, которые уже налицо. Не будущее, следовательно, а настоящее предстает видящим, и по нему предсказывается будущее, представляющееся душе. Эти представления уже существуют, и те, кто предсказывают будущее, всматриваются в них: они живут в их уме". ("Исповедь"). Хотелось бы заодно у кого-то узнать, почему, не веря мрачным пророчествам, люди с невиданным упорством начинают воплощать в жизнь "Утопию", "Город Солнца", Мюнстерскую коммуну, "Новую Атлантиду", фаланстер, сон Веры Павловны, государство диктатуры пролетариата и т.п.? Завершая этот увлекательный процесс всегда одним и тем же результатом: тоталитаризмом разного масштаба с последующим развалом и распадом, всеобщим хаосом. Итогом всех утопий становится та, легко достижимая утопия, которой подразнил читателей своего "Гулливера" Джонатан Свифт: йехуизм, ибо пламенные революционеры, несгибаемые борцы за светлое будущее по логике тоталитаризма не только сами превращаются в нелюдей, в свифтовских "йеху", но, опять же по логике любого Непобедимого Учения, превращают своих соотечественников в свое подобие, называя их "новым человеком", "гармонично развитой личностью". И любая великая страна их совместными усилиями превращается в скотный двор. Конечно, человеку милее мрачных предсказаний "навеянный сон золотой" (безумцем -- по Беранже), но есть здесь и какая-то смутная логика, внятная авторам древних пророчеств, и слабо улавливаемая нами. Понять весь это процесс поражения человеческой культуры раковыми клетками антикультуры попытался И.И. Гарин в 6-томном исследований "Йехуизм".
       Вернемся позже к теме предсказаний, а сейчас -- о безымянном авторе "Песни о Нибелунгах". Поэт-"писец", как он сам себя называет, наверное, знал, что его слушатели (читатели?) знакомы и с песнями "Старшей Эдды", и с "Сагой о Вёльсунгах", и с "Сагой о Тидреке", в которых все сказано о предках его героя, и о самом Сигурде-Зигфриде, Надо предполагать, что они знали и народную "Песню о роговом Зейфреде". Прежние мифические сюжеты, кроме одного, остаются за пределами "Песни", но именно они, упомянутые вскользь, являются источником будущих трагических событий. В "Нибелунгах" о подвигах юного Зигфрида рассказывает его будущий убийца Хаген, лучше всех способный оценить нидерландского принца. Автору авентюр "Песни" хотелось рассказать о чем-то другом, т.к. скандинавские повествовательные линии особенно в судьбах главных героев меняются в немецком эпосе. Золото нибелунгов, дракон Фафнир, спящая красавица-валькирия, сватовство и испытание жениха, -- все это сохраняется, но как фон далекого прошлого (кроме последнего), определяющего будущее. Судьбы Зигфрида и Кримгильды, ее братьев -- королей-бургундов определены задолго до их рождения. Замечали ли слушатели автора ту неотвратимую последовательность событий, которая усиливалась от авентюры к авентюре? В каждом новом повороте событий -- очередное вторжение прошлого в будущее. Вся "Песнь о Нибелунгах" -- оправдание древних пророчеств. Если они были сделаны, то обязательно объективируются.
       В "Старшей Эдде" Сигурд слышит от своего дяди Грипера первое пророчество-предупреждение: с ним произойдет все, о чем рассказывает "Песнь". Герой уже знает, что ожидает его: "С судьбой не поспоришь!" Карлик Андвари, у которого бог-плут Локи отбирает клад, не оставив ему даже золотого кольца, вещает: "...золото ... смерть восьмерым принесет героям, богатство мое никому не достанется". Локи, вынужденный отдать кольцо как часть выкупа, тоже скажет "...родичей ссоры; конунгам новым, еще не рожденным, они суждены". Золотом завладел дракон Фафнир. Во исполнение проклятия Фафнир гибнет от руки Зигфрида, но перед смертью успевает предостеречь его: "золото звонкое, клад огнекрасный, погубят тебя!" Золото Андвари и Фафнира в немецкой версии генетически объединяется с более "чистым" золотом -- сокровищем, завоеванным Зигфридом в бою с нибелунгами. Кольцо Андвари становится кольцом нибелунгов, и оно будет стоить жизни тому, кто им завладеет (не это ли кольцо появится в трилогии Толкина?). Прежние проклятия распространяются на все богатство Зигфрида, и бургунды, незаконно овладев им, превращаются в нибелунгов. Золото отягощает их двойным злом: и тем, которое совершили они, убив его прежнего хозяина, и тем, которое совершил Зигфрид, убивший Фафнира и Регина. Все пророчества оправдываются, жизнь и смерть Сигурда-3игфрида напрямую связываются с итоговой трагедией: гибелью королей, падением государств. Но не только проклятое золото движет интригу сказаний. В "Эдде" Сигурд разбудит спящую валькирию Брюнхильд, соединится с нею любовным обетом -- и забудем о нем. "Песнь" не упоминает об этом сакральном событии, но все последующее как бы развивает следствия этого забытого прошлого. Зигфрид сватается к Брунгильде, выдав себя за Гунтера, короля бургундов и брата Кримгильды. Он выдерживает все испытания, укрощает красавицу на супружеском ложе -- и готовит себе месть оскорбленной женщины, узнавший от жены Зигфрида, что когда-то ее ловко провели. Ссора двух королев -- исходный пункт следующих событий. Но ведь был еще липовый лист, упавший на спину Зигфрида, купавшегося в крови дракона -- ничтожнейший повод для будущей кровавой развязки! Тело Зигфрида отныне неуязвимо: кроме того места, на которое прилип лист, именно это прошлое роковым образом вмешается в будущее. По наущению коварного Хагена ничего не подозревающая Кримгильда нашьет крестик на одежду мужа -- и своей рукой направит копье убийцы:
       -- Как только Зигфрид воду рукою зачерпнул,
       Бургунд, нацелясь в крестик, копье в него метнул.
       Кровь брызнула из раны на Хагена струёй.
       Никто досель не совершал такой измены злой. --
       (авентюра XVI).
       Пророчества Грипнера и Фафнира сбылись. Герой мертв. Почему? Как будто ради отмщения за честь жены Гунтера. Но ведь все, кому надо, знают, что Гунтер никогда бы не стал ее мужем без помощи Зигфрида. Что ж, этика феодальной чести властителя позволяла за добро платить злом. Однако, повод для убийства уж слишком ничтожен, сам Гунтер долго сопротивляется мстительной воле жены. Нам намекают, что Хаген, исполнитель злобных намерений Брунгильды, склоняет бургундских королей к измене Зигфриду не столько из-за чести королевы, сколько из-за его сокровища, которым легко можно будет завладеть после его смерти. Женские ссоры и интриги он блестяще использует в интересах королевства. Но и он -- лишь слепой исполнитель древних проклятий. Они же властно требуют: золото должно мстить всем, в чьи руки оно попадет. И вот клад нибелунгов перевезен в Вормс и отобран у вдовы Зигфрида, Хаген утопит его в Рейне. "Но так и не пришлось ему владеть добром чужим", -- спешит предупредить нас автор.
       Роли героев и героинь мифа-эпоса меняются в дальнейшем изложении их судеб.
       Время мстить наступает для Кримгильды. За мужа, за потерянное наследство. Выйдя замуж за короля гуннов Этцеля (Атиллу), она получает возможность отмщения братьям, но прежде всего -- Хагену. Вторая часть "Песни о Нибелунгах" сильно отличается от "Эдды" именно по мотивам и объектам мести. Помня об этом, будем видеть главное: разрушительное воздействие прошлого на будущее. Бургунды-нибелунги получают приглашение от Этцеля на пир. Один Хаген понимает истинный смысл этого пира, догадываясь, что замыслила женщина. Только он один. Главный виновник всех бед Кримгильды становится орудием в ее руках; зная и предупреждая Гунтера и его братьев о коварном замысле королевы гуннов, он отвергает предложение остаться. Ведь сестра велела сказать братьям: "спросите, кто ж укажет бургундам путь сюда -- ведь здесь, у гуннов, долго жил он в юные года". Он выполняет долг вассала, хотя мог бы и предположить, что без него, убийцы мужа, Кримгильда, возможно, смягчится и пощадит братьев. Владетель Тронье вполне сознательно торопит события. Не только месть королевы гуннов, но и все давние-предавние проклятия Андвари, Локи и Фафнира начинают сбываться благодаря его непреклонной воле. Зигфрид шел к смерти зная, но не ведая, когда она произойдет, не приближал ее. Хаген знает, где и когда наступит его гибель, и каждым своим поступком приближает ее, провоцирует судьбу. В подтексте начинает лейтмотивно звучать тема неумолимого античного рока. Давнее покорное Сигурда: "с судьбой не поспоришь!" -- становится обоснованием действий Хагена. С мрачным удовлетворением он встречает каждую веху на пути к смерти. До переправы через Дунай он услышит от вещих жен последнее предупреждение:
       "... назначено судьбою
       Тебе лишиться жизни и всем друзьям с тобой.
       Нам ведомо, что только дворцовый капеллан
       Вернется в землю Гунтера из чужедальних стран".
       (авентюра XXV)
       После этого предсказания он добровольно вступает в область трагедии, сжигая за собой и бургундами все мосты. Последняя попытка проверить слова вещуний, -- и сброшенный в воду священник благополучно выбирается на берег, который навсегда покинули бургунды-нибелунги. Теперь все предельно ясно: "Нам всем конец сужден. Не ложь, а правду слышал я от этих вещих жен". Почему Хаген не повернет назад? Его мучит совесть христианина и желание получить возмездие за убийство невиновного? Он выполняет свой долг рыцаря-вассала? Но он выполнил бы его с большей пользой, если бы уничтожил единственный челн до переправы через Дунай, а не позже. Нет, только после испытания капеллана и переправы он открывает своим спутникам всю правду:
       "Не будет нам в Бургундию возврата никогда".
       Неотвратимый рок, неумолимое требование древних пророчеств тащит бургундов к гибели. Но они нуждаются в исполнителе. Проклятие золота Рейна должно завершиться, а для этого необходим самый мужественный и неустрашимый герой, который не свернет с пути несмотря ни на что. Как рыцарь на офорте А. Дюрера. Хаген становится "медиумом", воплощая в себе волю духов прошлого.
       В пламени пожара гибнут один за другим бургунды-нибелунги. Последними погибают ненавистные враги: Хаген и Кримгильда. Ее вопрос: где клад? -- и его ответ: "Его ты, ведьма, не найдешь -- он навсегда исчез!" -- замыкает круг древних проклятий. Золото Рейна никому больше не достанется. Хаген, не зная об этом, совершил добро: пресек череду нарастающего зла. Он соединил все нити прошлого и будущего, являясь орудием неумолимой судьбы, и больше не нужен. Но злоупотребление своеволием требует особого возмездия. Тема античной Немезиды во второй части "Нибелунгов" сопровождает тему рока. Почему Хаген погибает крайне непригодным для рыцаря способом? Кримгильда убивает его мечом Зигфрида из того же клада, которым Хаген завладел не по праву, А какое еще возмездие можно было послать этому неустрашимому храбрецу за его преступления? Только резкое снижение образа, вот такой жалкий итог: "Убит рукою женской храбрейший меж мужами..." Ведь в честное единоборство с Зигфридом он все-таки побоялся вступить... И вот тебе, рыцарь, расплата -- погибай от слабой руки его вдовы и его меча.
       Умирает и Кримгильда, сраженная смертельным ударом, но не только потому, что превратилась в дьяволицу и не имеет права на жизнь. Она тоже была властительницей золота и кольца нибелунгов. В ее судьбе проклятие Кольца нибелунгов свершилось, может быть, самым удручающим образом: гибель мужа, положение вдовы, потеря наследства Зигфрида, жизнь на чужбине с мужем-язычником, гибель сына от него, гибель братьев. Она вступила в область трагедии поневоле, в то время как другие пошли туда добровольно. Обида Брунгильды в сравнении с ее страстями -- пустяк, женская досада и феодальная спесь. Да, королева гуннов превратилась в ведьму и пути назад ей заказаны. Но и ее вина искуплена: своей рукой направила копье убийцы мужа, своей же рукой и покарала его. Убийство Хагена -- по Юнгу -- освобождение будущего от тени. От тени прошлого.
       Предсказания Андвари и Локи сбылись на славу. Все погибли, все отомщены. Будущее "конунгов, еще не рожденных", оказалось до предела насыщено прошлым, буквально поглощено им. В древнеисландской версии, в "Речах Атли" и "Песне об Атли (Этцеле)" Гудрун-Кримгильда мстит мужу за гибель братьев, еще раз выходит замуж, еще раз мстит за поруганную честь дочери, теряет сыновей. Гибнет и королевство гуннов.
       Пророчества языческих мифов погубили христианское будущее? Не так все просто. Автор -- христианин, возможно, даже клирик. Поэзия -- поэзией, а вера -- верой. Вряд ли ему были по душе предсказания из дохристианских времен, сделанные языческими богами, карликами, драконами. Все его герои -- истые христиане, кроме Этцеля (между прочим, самого гуманного). Философской основой "Песни о Нибелунгах" является, скорее всего, учение Бл. Августина о предопределении и свободе воли. Сколько бы не предпринимал человек нравственных усилий, он не может повлиять на предначертанную ему судьбу -- быть спасенным или обреченным на гибель. Но он же наделен Богом свободой воли, и тот же Хаген, зная свою судьбу, субъективно действует свободно, но все, что он делает, делает через него Бог. Воля христианского Бога гетерогенно сливается не только с языческими предсказаниями, но и с ведущими понятиями античной мифологии. И тем самым автор "Песни" дает нам право поискать первообразы нибелунгов значительно глубже в колодце времени.
       Языческое прошлое раннего Средневековья из "Эдды" вторглось в христианский мир "Нибелунгов" и разрушило его. Сосредоточимся на героической вере в судьбу в немецком эпосе. Не отсюда ли берет свое начало amor fati -- "любовь к року" Ф. Ницше? В конце 1870 года в начале своей дружбы с Рихардом Вагнером он подарит ему офорт Дюрера "Рыцарь, смерть и дьявол", о котором напишет в комментарии к "Происхождению трагедии": "Ум, чувствующий себя безнадежно одиноким, не найдет себе лучшего символа, чем "Рыцарь" Дюрера, который в сопровождении своей лошади и собаки, следует по пути ужаса, не думая о своих страшных спутниках, не озаренный никакой надеждой. Шопенгауэр был именно таким рыцарем Дюрера: у него в душе не было никакой надежды, но он стремился к истине. Другого, подобного ему, нет на свете". Совершив небольшое самовольство, мы можем легко имя "Шопенгауэр" заменить именем "Ницше". Но ведь "Рыцарь" -- это Хаген! Это -- любовь к року, героический пессимизм. Слепое подчинение Року -- в "Илиаде". Не одно и то же, но явное сходство. А если сходство, то возможна и зависимость германской поэмы от гомеровской.
       Хаген -- властитель Тронье. С VII века существовало предание, что франки, следовательно, и бургунды произошли от троянцев. В латинской поэме "Вальтарий Могучая рука" среда главных персонажей действует Хаген, потомок троянского рода, воспитывавшийся при дворе короля гуннов как заложник. Это Хаген из "Нибелунгов" -- о его юности напоминает Кримгильда в приглашении братьям. Обнаруживается параллельное сходство античного и средневекового эпосов. Бургундия -- Троя, но не осажденная, а сама направляющаяся в лице своих правителей в чужие земли -- к гибели. Зигфрид-Ахилл, он чужеземец, способный в одиночку погубить бургундов (и, конечно, его почти полная неуязвимость), Хаген -- Гектор, не такой благородный, как троянец, но честный и верный вассал, защищавший своих королей до последнего, как Гектор Трою. Как и Гектор, он раньше всех почуял смертельную опасность для Бургундии. Оба знают, что им суждена гибель и сознательно приближают ее. Строго судя Хагена за убийство Зигфрида, автор не испытывает к нему ненависти и презрения, он, скорее, на стороне бургундов-нибелунгов. Три королевы: Брунгильда, Кримгильда, ее мать Ута, свекровь Брунгильды (о кознях Гримгильд-Уты упоминают саги) -- три греческие богини, заспорившие о своей красоте: Гера -- мать, Афродита и Афина -- ее падчерицы. Ведь и два королевства гибнут из-за вздорной женской ссоры о знатности. Золото нибелунгов -- золото Трои и травестированный образ Елены (еще неизвестно, что больше привлекало ахейцев!). Приглашение Этцеля-Кримгильды -- троянский конь. Вещие жены, предупредившие Хагена -- Кассандра. Подожженный по приказу королевы дом, где защищаются бургунды -- пожар Трои. Скандинавские песни о мести Гудрун Этцелю-Атли вообще повторяют сюжеты многих эллинских мифов. Образованная элита средних веков была неплохо знакома с событиями троянской войны, если не по Гомеру, то по позднеантичным повестям "Дневник Троянской войны" и "О гибели Трои". Рыцарские романы Бенуа де Сент-Мора "Роман о Трое" и "История разрушения Трои" Гвидо де Колумна свидетельствуют об этом. Модификация судеб героев (Зигфрид-Ахилл гибнет не от руки сластолюбца, а от руки Хагена-Гектора, пораженный в уязвимое место; жалкий конец Хагена можно сравнить с поруганием тела Гектора, и т.д.) вполне объясняются различием античного и средневекового менталитетов.
       Если допустить возможность таких литературно-мифологических инкарнаций, то перед нами картина зависимости средневекового будущего от античного прошлого. Да, это мифы, поэзия. Но они отражали реальные события, еще сохранившиеся в исторической памяти народов, и повторение сюжетов могло восприниматься как неизбежное возвращение прошлого в будущее. "Сообщений" из будущего еще не было, кроме упомянутых выше прорицаний.
       Были "Сообщения" из прошлого: в римской "Хронике Галлии" скудно отмечено: "год 435. Гунны окончательно истребили его (Гунтера -- Д.К.) с его людьми". Гибель первого Бургундского королевства относится к 434-436 гг., и этот зафиксированный факт послужил главным историческим источником сюжета "Песни о Нибелунгах".
       Пройдет много веков и нибелунги с новой силой оживут в оперной тетралогии Р. Вагнера "Кольцо нибелунга", по сюжетам более близкой эддической версии, а в поэтической философии его друга Ф. Ницше замелькают образы и темы очень близкие древнегерманским мифам (ему ли было не знать, что такое миф!). Еще никто не знал, какие всходы породит трагедия из духа музыки. Тотальный музыкальный проект Вагнера, воплощенный с помощью Людвига II Баварского в Байрейте в 1876 году, соединял все виды духовной деятельности: философия, поэзия, живопись, музыка, театр. Политический смысл проекта предполагал на основе всеобъемлющего произведения искусства возродить греческую трагедию когда-то сплотившую Элладу. В Байрейте ей предстояло сыграть новую роль: сплотить немецкий народ в единую нацию, с которой идентифицировал бы себя каждый бюргер, живший на землях Германии. По мнению философа-деконструктивиста Ф. Лаку-Лабарта вся классическая музыка -- это пересочинение древней античной музыки, с тем обязательным условием, что от вышеозначенной не сохранилось ни единой ноты, ни одного документа (Лаку-Лабарт Ф. Musica Ficta (фигуры Вагнера) -- СПб, 2000). Следуя нашей теме о вторжении прошлого в будущее, хочется сказать: в этом что-то есть! Вагнер оказал огромное влияние на многих поэтов и философов XIX-XX вв. (не говоря уж о композиторах): на Бодлера и Малларме, на Хайдеггера и Адорно. Но самым знаменитым почитателем Вагнера был А. Гитлер. Музыка и философско-эстетические сочинения композитора оказали огромное влияние на личное мировоззрение вождя Третьего рейха. "Тот, кто хочет понять национал-социалистическую Германию, должен знать Вагнера", -- любил он повторять. Фюрер считал "Тристана и Изольду" шедевром Вагнера, но именно "Кольцо нибелунгов", над которым композитор работал почти четверть века, вернуло Германии и Третьему рейху множество популярных легенд и мифов. Гибель бургундов в пламени и эддический Рагнарёк еще аукнуться немецкой нации в 1945 году, когда Гитлер будет мечтать о гибели Германии в пламени пожара.
       Р. Вагнер фанатично ненавидел евреев и, видимо, это сблизило его с двумя незаурядными современниками, ставшими позднее наряду с Ницше духовными отцами Третьего рейха. Так считали многие сторонники Гитлера. Речь идет о французском дипломате графе Жозефе де Гобино, авторе "Эссе о неравенстве человеческих рас" в 4-х томах и об английском писателе-визионере Хьюстоне Стюарте Чемберлене, авторе работы "Основы девятнадцатого века" (1897-1898). Оба мыслителя возвеличивали немцев, как лучших представителей всех арийцев, были популярны в Германии до 1914 года, а позднее их произведения позволили нацистам сформулировать свои расовые теории на научной основе. Чемберлен боготворил Р. Вагнера и его жену Козиму, а в 1908 году женился после развода на дочери Вагнера Еве. В своих сочинениях он пытался преодолеть "глупый и отвратительный антисемитизм", и даже считает евреев и тевтонов единственно чистыми расами. Однако, он доказывает, что Иисус Христос -- не еврей, а ариец, поэтому он стал Богом молодых индоевропейских народов, и прежде всего Богом тевтонов, ибо "тевтонский народ, как никто другой, был готов внимать гласу всевышнего". В конечном итоге он делает вывод, что евреи превратились в низшую расу, что дало арийцам основание для "отрицания" Израиля.
       Таково было "философское" обоснование антисемитизма, с восторгом воспроизведенное теоретиками нацизма во всех видах и формах юдофобской пропаганды, например, в газете Юлиуса Штрейхера "Дер штюрмер" (по: У. Ширер - "Взлет и падение третьего рейха", М., 1991).
       Гитлер был на "ты" с сыном Вагнера Зигфридом и его женой англичанкой Винифред. Чемберлен, с которым Гитлер познакомился в Байрейте в 1923 году, был первым из интеллектуалов Германии (он принял немецкое подданство в 1916 г.), кто предсказал Гитлеру большое будущее, и новые перспективы для немцев, если они пойдут за ним. В то время, как большинство немцев не воспринимали всерьез вождя НСДАП с его оголтелым экстремизмом, разочарованный поражением Германии в прошедшей войне философ писал Гитлеру: "Вам предстоят великие свершения... Моя вера в германизм не поколебалась ни на минуту, хотя мои надежды, признаюсь, почти разбились. В одно мгновение Вам удалось перевернуть мне душу. То, что в суровый час испытаний Германия произвела на свет Гитлера, свидетельствует о ее жизнеспособности; это же подтверждает исходящее от Вас влияние; ибо эти два явления -- личность и влияние -- неразделимы... Да благословит Вас Господь!"
       Престарелая сестра Ницше подарила Гитлеру палку, с которой ее брат гулял в альпийских долинах. Остальное известно.
       Обычная ирония культуры? Или нечто большее, не очень удобное для рационального европейского Логоса?
       Так, может быть, Платон был прав, изгоняя трагическую поэзию из своего идеального Государства? Его рекомендации вычеркнуть, изъять, исключить относятся к "плохим" стихам о богах и героях. Он обрушивается на многие признанные мифы, т.к. видит в них нечестье для героев: в рассказах о неблаговидных поступках Тезея, Геракла, самого Зевса. "Гомер воспитал Элладу!"? -- цитирует Платон уже известный в его время афоризм. -- Может быть, но он плохо ее воспитал. "Илиада" -- плохой учебник, она возбуждает в людях дурное.
       А ведь заметила через столетия Симона Вейль: "Илиада" -- поэма о Силе. "Там, где нет места мысли, нет места справедливости и благоразумию". Но и увидела в ней горький акцент -- неизбежность подчинения души человека Силе, назвав поэму единственным подлинным эпосом, которым обладает Запад.
       Герои мифов, трагедий, утверждает Платон, предстают не цельными, они сетуют на судьбу, скорбят, переживают печаль и боль. Такая подражательная поэзия и прежде всего "Илиада" возбуждает в людях дурное, а дурного не должно быть в Государстве справедливости. Половина десятой книги "Государства" посвящена доказательству этого тезиса. Претензии к Гомеру и его последователям напоминают обвинения, предъявленные в СССР А. Ахматовой, Б. Пастернаку и больше всего -- И. Бродскому.
       "...Если их произведение хорошо, мы допустим его, если же нет -- отвергнем. Мы уговорим воспитательниц и матерей рассказывать детям лишь признанные мифы, чтобы с их помощью формировать души детей... Большинство мифов, которые они теперь рассказывают, надо отбросить" (Гос-во, 377). Далее следует вполне обоснованный принцип: "Не дело основателям (государства) самим творить мифы -- им достаточно знать, какими должны быть основные черты поэтического творчества, и не допускать их искажения" (Гос-во, 379). Обычно в этом совершенно справедливо усматривают педагогическую и культурную практику тоталитаризма. Нам ли ее не знать!
       Чтение этих страниц "Государства", как и вообще всего сочинения Платона во второй, в третий раз вызывает все большее удивление, замешательство, смятение. Да не издевается ли над нами один из Учителей человечества? Сочинив этот идеальный строй, не создал ли он скрытую ловушку для будущего? А если его замысел был глубоко провокативен, как и идея идеального правителя-философа (сам Платон)? На многие поколения вперед рассчитал свои чары античный мудрец: вот к чему вы будете стремиться вновь и вновь -- к тому, что я написал тысячи лет назад. За смерть учителя, за неудачи в попытках влиять на тиранов, не знающих геометрии, за справедливую афинскую демократию, казнившую Сократа, он задумал отомстить современникам и потомкам: вот я вас! Отомстить не зло, но памятно: я дам вам такой идеал царства необходимости, что вы и не захотите царства свободы, настолько он будет привлекателен. Но, жалея вас, я сделаю все, чтобы вы его не достигли. Поэтому, создав архетип тоталитаризма, он поручил излагать и обосновывать его Сократу, своему учителю. Ведь все еще помнили в Афинах, что от него всегда можно было ожидать подвоха, неожиданной иронии, выворачивания наизнанку устоявшихся мнений и представлений. Делать дураками своих соперников, да еще так, чтобы они сами этого хотели, было его любимым занятием. Кто подсказывает Платону идею об исключении из идеального государства поэтов и художников? Ницше считал, что Сократ ("Греческое государство"). Может быть, поэтому он так не любил Сократа? Но разве не знал Платон, что Сократ никогда не испытывал зла к художественному вымыслу сам вдохновляясь своим "даймоном"? И это знали все, кто читал знаменитый "Пир". Ну, а сам Платон с его "медом поэзии" (идентичный образ есть в "Эдде")? Зачем ему понадобилось такое сверхпроницательное толкование опасности поэтического творчества? Даже в соседней с Афиной Спарте, которую Платон частично копировал, поэзия не изгонялась, а служила государству как могла.
       Одним из самых внимательных читателей Платона был Карл Поппер. В первом томе "Открытого общества" "чары Платона" им развеяны во всеоружии либеральных аргументов. И Поппер и другие авторы пришли к однозначному выводу, что исторический Сократ ранних сочинений Платона и Сократ в "Государстве" и "Законах" -- это люди и мыслители совершенно противоположных взглядов. Вполне обоснован вывод, что Платон дважды предал своего учителя: 1) те мысли, которые Сократ излагает как идеал государства, должны были рассматриваться в Афинах как покушение на основы государственного строя; такой Сократ вполне заслуживал смерти, и, значит, афинский суд был прав, вынося ему смертный приговор; 2) к тому Сократу, каким он представлен в "Апологии" в платоновском "Государстве" отнеслись бы еще более нетерпимо. У Диогена Лаэртского читаем: "Сам Сократ, говорят, послушав, как Платон читает "Лисия" воскликнул: "Клянусь Гераклом! Сколько же навыдумал на меня этот юнец?" -- ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не говорил" ("О жизни, учениях ... философов").
       Аристотель в "Политике" сообщает, что первым из не занимавшихся государственной деятельностью людей, попробовавшим создать идеальное государственное устройство, был архитектор Гипподам, друг Перикла. Через несколько десятков лет мысль Гиппоподама так талантливо развил Платон. Предусмотрев все детали, он сохранил главную идею предшественника: разделение общества на три касты. Аристотель с иронией относился к проекту Гиппоподама и решительно критиковал конструкцию "наилучшего" государственного устройства своего учителя Платона.
       А если -- не предал? Может быть, случай Платона -- редчайший в истории, как и случай Христа? Разве беспричинно единодушное мнение современников и потомков о его боговдохновенности? Легенда о его зачатии от Аполлона? О его предках Солоне, Кодре, Посейдоне? О пчелах, наполнивших его рот медом? Сон Сократа, увидевшего лебедя-Платона ("соневольник лебедей")? Что-то в нем было и помимо творчества, если и много позднее о нем говорили как о "целителе душ". Вдруг, он знал больше всех не только о настоящем, но и о будущем! И узнал такое, что совершенно невозможно было объяснить соотечественникам, зато можно было предупредить человечество своим "Государством". В соответствии с собственным учением Платона о душе и познании, избранная душа мыслителя, дольше всех душ пребывавшая в мире эйдосов, узнала и увидела такое в XX веке, что вселившись в "широколобого", нашептала ему: предупреди людей, а если не поймут, попробуй не допустить такого будущего! Однако, вести из будущего оказались настолько пряными и манящими для людей с обычными простыми душами, что Платон решил: пусть этот "хороший" миф излагает мой учитель! Он боролся с тенями прошлого, пусть теперь, мертвый, поможет мне бороться с тенями будущего. Все, кто читал мои "Диалоги" и "Апологию Сократа", никогда не поверят, что сын Софроникса мог предложить такое государство, как образец справедливости. Они поймут его иронию и будут поступать как раз наоборот. Та часть души, которую Платон считал "правящей", и подсказала ему архетип тоталитаризма, благо образец был под рукой -- Спарта; нужно было лишь довести до логического конца, т.е. до абсурда, реально действующие установления спартанцев.
       Жестокий упрек Платона афинянам за смерть учителя заметил еще В.Ф. Эрн. В знаменитом мифе о пещере в VII книге "Государства" уже давно погибший Сократ говорит о выхождении из пещеры ее добровольных узников: "А кто бы взялся разрешить их от уз и возвести на верх, того бы они, как только могли бы взять в руки и убить, убили бы". "Непременно", -- соглашается с ним собеседник Главкон. Праведник Платона, говорит Эрн, претерпевает мученическую смерть не от разгневанных небожителей, а от пещерожителей, которым он докучал "как овод", во имя низменного и неправого спокойствия пещерного обитания. Эти слова об убийстве спасителя от уз, справедливо считал В. Эрн, могут относится только к тому человеку, который действительно был убит пещерными обитателями за беспокойные призывы освободиться от власти ложных теней, т.е. к Сократу, способному сказать: "Тень! Знай свое место!" ("Верховное постижение Платона").
       Платон был первым, предтечей Ницше, кто мифотворчеством начал борьбу с мифотворчеством же. Он боится всего иррационального, что идет не от разума, а от сердца. А что более иррационально, чем поэзия? Откуда берется у людей потребность в надрывно-героическом, буйно-страстном? Платон мог бы ответить: не у всех людей. У его современника Алкивиада потребности в героических мифах не было -- он сам был героем. Совершенно чужд был трагедийным воплям о Роке Сократ. Но именно Алкивиад восхищался мужеством Сократа, а тот смущенно отнекивался. Мифы о героях нужны массе обыкновенных людей, толпе -- охлосу. Им нужны герои, они хотят быть на месте героев, так компенсируется их человеческая ничтожность. Им нужна трагедия. "Несчастна страна, которая нуждается в героях!" -- воскликнет Галилей в пьесе Брехта. В XX веке понадобилось несметное количество героев, т.к. Алкивиадов и Сократов почти не осталось; "век толп" требовал все новых и новых жертвоприношений. Боги жаждали... Еще более жаждали тени-самозванцы: вожди, фюреры, дуче -- герои должны были их защищать, на меньшее их ущербное самосознание не соглашалось. "Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой!" Выдумать нужные мифы о героях, сотворить их из человеческой трагедии. Или -- из ничего.
       И об этом душа могла шепнуть Платону: бойся мифов о героях! Скажи людям, чтобы не учились у Гомера! Вот поэтому в тоталитарную утопию он вспрыснул противоядие от нее: не имея нужного интеллектуального инструментария, желая быть понятым в отдаленном будущем, Платон решил проблему одним махом -- долой трагическую поэзию! она может породить спонтанные неконтролируемые действия охлоса, жаждущего справедливости -- и тогда вы получите мое "Государство". Поэтому сделаем вид, что нам опасны талантливые поэты, а средние -- те пусть остаются, они создадут те стихи и мифы, которые мы укажем. Не дионисийские, а "хорошие" -- аполлоновские.
       Ирония учителя подстерегала его самого. Его любимый ученик -- Аристотель. Аристотель воспитывал Александра Македонского. Любимым поэтом царя был Гомер, любимым героем -- Ахилл. Александр воздавал ему божественные почести, а потом сам принимал их. Герой поклонялся герою и совершил величайший подвит. Не военный, а культурный: силой оружия впервые установил контакт цивилизаций Запада и Востока, помог их диффузности. Что ж, когда герой поклоняется герою, Логос молчит. Когда трус поклоняется герою, Мировой Дух приходит в смятение.
       Тоталитаризму любого типа нужны именно талантливые поэты, гениально воспевающие его богов и героев. Он доказал, что самое гениальное творчество можно использовать себе на потребу. Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Данте, Гете, Шиллер -- все будут служить тем, кто правит Утопией. Стихотворение "Германия, Германия превыше всего", написанное в XIX веке с абсолютно другой целью, станет гимном Третьего рейха. Как быть с гениями-современниками? Одни пойдут сами из-за романтического чувства справедливости и конфликта с обществом, других заставим, третьих уничтожим. Казначеи все могут. Как там у Мандельштама в "Ламарке"?
       Он сказал: "Довольно полнозвучья,
       Ты напрасно Моцарта любил,
       Наступает глухота паучья,
       Здесь провал сильнее наших сил".
       Вот этого и мог опасаться Платон, поэтому и прибегнул к майевтике-иронии своего учителя. Темная диалектика взаимосвязи добра и зла, их перевоплощение, была преодолена им вот таким наивно-гениальным способом. Он надеялся, что его манихейство будет понято. Он создал впервые в истории модель политического Абраксаса и рассчитывал на ее адекватное отражение в Разуме потомков. Нет истины, которую бы не извратили. Он был прав, и он ошибся. Из него черпали и мудрый Мор, и заговорщик-теократ Кампанелла, и политик Гоббс, и полубезумный Фурье, и благородный Оуэн. Энгельсу в своей "Развитие социализма от утопии к науке" не понадобилось упоминать Платона в числе предшественников "научного социализма", т.к. в снятой форме все главные идеи "Государства" есть у его продолжателей. Его утопия, несомненно, коммунистическая, как бы ни открещивались от него марксисты. Его читали: Достоевский, создавая "Бесов"; "русский Сократ" Н. Федоров, сочиняя свою, еще более страшную утопию; В. Соловьев, размышляя о Вселенской Церкви. Никто не собирался буквально следовать за Платоном. Но потом, вдруг, в роли Сократа-основателя государства оказались Ленин и Сталин, Муссолини и Гитлер. И все же Платон оказался "целителем душ".
       Уроки Платона лучше всех понял Поппер, сказав в дни, когда будущее защищало себя на фронтах Мировой войны: "То, что нам следует извлечь из Платона, в точности противоположно тому, что он пытался преподать нам". (Открытое об-во, 10-VIII). Возможно, этого и хотел Платон, предвидя, как его "хорошее" государство повсеместно превратится в "плохое".
       А как с поэзией? Не все мог предвидеть Платон... Ироник Г. Гейне оказался не ко двору у нацистов: его книги сжигали (еврей, антипатриот, коммунист). Зато в СССР Гейне стал чуть ли не советским поэтом (друг Маркса). Д. Мережковский был переиздан в советские времена крохотной подборкой в 1964 году, зато пользовался большим уважением у Муссолини. Н. Гумилев начал издаваться во второй пол. 80-х -- и сразу превратился в духовного наставника русских молодых фашистов (между прочим, вместе с Маяковским). Почти вся поэзия "Серебряного века" оставалась мало известной российскому читателю до сер. 70-х гг, -- она как-то не вписывалась в развитой социализм. И ни при каких обстоятельствах не могла служить тоталитаризму высокая иррациональность Бодлера, Рембо, Верлена, Малларме...
       Но в главном он был прав: в ходе превращения прошлого в будущее иррациональный процесс не управляем, происходит радикальная трансформация -- из героев "Илиады" рождаются герои "Нибелунгов", из Зигфридов и Брунгильд -- музыка Вагнера и философия Ницше (в государстве Платона он не задержался бы ни дня), из их дивных песен выкристаллизовываются национал-социализм, фашизм, большевизм, в которых иррациональное, оккультное начало, языческий шаманизм играли не меньшую роль, чем рациональная философия Фихте, Гегеля, Маркса. Герои перерождаются в чудовищ. Но ведь все упомянутое -- творчество Силы, ставшей Насилием. И кто не захочет освобождения будущего от такого прошлого! От проклятия кольца нибелунгов?
       Я выстроил, пользуясь принципом "бритвы Оккама" (лишние сущности отсекаются), парадигму возможной закрепощенности будущего прошлым, нажимая на самые болевые точки XX века. Но в них можно проникнуть гораздо глубже, опустившись на самое дно колодца человеческой истории. А, может быть, в ее Подземелье.
       Прежде же завершим рассуждения о Платоне и Сократе. Попробуем взглянуть на учителя Платона из будущего. С высоты Голгофы, находясь у подножья Распятия. Можно ли не думать о Сократе, как об античном варианте Христа? Нельзя. Личность Сократа приобрела такое значение в европейской культуре и потому, что она дополнительно освещалась Фаворским светом из будущего. Смерть и Преображение Иисуса дополнительно нагружали мощной силой нравственную плоть этики и смерти Сократа. И за это его не любил ранний Ницше. Близость Учений Афинянина и Назаретянина отмечали все ранние критики Христианства: Лукиан, Цельс... Диалог Платона "Федон", в котором описаны последние часы жизни Сократа, давал для сопоставлений все основания. Теория бессмертия души, изложенная в четырех доказательствах. А вот это: "Мы не должны отвечать кому-либо злом на зло, какое бы зло мы не испытывали от него", -- не "Нагорная проповедь", а последние речи Сократа. Это в Греции-то, после Пелопонесской войны! А Немезида -- богиня возмездия, а Эринии -- богини мщения!? Процесс над Сократом имел более политический, чем религиозный характер, в то время как процесс над Христом имел обратный характер причин. Но вне всякой связи с афинским судом. Евангелия давали возможность дополнительной интерпретации событий 399 г. до Р.Х. Этому немало способствовали сочинения Платона: Благая весть-сообщение из прошлого. Личность Сократа, по определению А. Лосева -- самая беспокойная проблема в античной философии. В сущности, Сократу не хватало только воскресения, чтобы в религиозном Пантеоне оказаться равновеликим Мессии. Будущее скорректировало прошлое самым решительным образом, и, допустим, читая у Диогена Лаэрта компилятивный рассказ о жизни Сократа, нельзя не почувствовать его близости к евангельским текстам, хотя автор никакого отношения к Христианству не имел.
       Но какой Сократ похож на Христа? Исторический Сократ, каким он был на самом деле, или тот, о котором мы знаем от Платона, Ксенофонта, Аристотеля? Еще от насмешника злоязычного Аристофана. Платон и Ксенофонт практически не упоминают друг о друге в своих сочинениях, существует мнение о вражде между ними. Изложение ими взглядов Сократа не одинаково, есть серьезные противоречия, хотя Главкон у Ксенофонта и Платона -- одно и то же лицо, с которым их учитель беседует о государстве. Все-таки в науке проблема идентичности решается в пользу сократических диалогов Платона и "Воспоминаний" Ксенофонта. Именно в них мы находим мысли, близкие основным положениям будущей великой религии. Расхождения же понятны. И Сын Божий в четырех Евангелиях не одинаков, не говоря об апокрифах. Был, однако, наш современник, который знал и понимал древних мудрецов может быть, лучше, чем очевидцы. Это А.Ф. Лосев. На нескольких страницах второго тома "Истории античной эстетики" он дает свою характеристику Сократу так, как будто бы он долго наблюдал за ним вживе (или -- глядя в зеркало?). Этот текст -- блестящий пример воссоздания психологического портрета личности только на основе, опять же, чужих текстов.
       "Этот общий облик -- загадочный и страшноватый. В особенности не ухватишь этого человека в его постоянном иронизировании, в его лукавом подмигивании, когда речь идет о великих проблемах жизни и духа. Нельзя же быть вечно добродушным. А Сократ был вечно добродушен и жизнерадостен. И не тем бесплодным стариковским добродушием он отличался, которые многие принимают за духовную высоту и внутреннее совершенство. Нет, он был как-то особенно ехидно добродушен, саркастически добродушен. Он мстил своим добродушием. Он что-то сокровенное и секретное знал о каждом человеке, и знал особенно скверное в нем. Правда, он не пользовался этим, а, наоборот, покрывал это своим добродушием. Но это -- тягостное добродушие. Иной предпочитает прямой выговор или даже оскорбление, чем эти знающие ужимки Приапа, от которых неизвестно чего ждать в дальнейшем...
       ...Он раз навсегда решил, что надо быть разумным. И он разумен, разумен без конца. До ужаса разумен. Он не только не живет инстинктами, но, кажется, он их совсем лишен. Там, где другой ощутил бы в себе действие инстинктов, Сократ ограничивается только язвительными замечаниями.
       ... Ему было чуждо преклонение перед авторитетами, которые не нуждались бы ни в каких доказательствах и заставляли бы повиноваться себе без всякой логики и доказательств, без этой суетливой возни с аргументацией, как нечто неаристократическое, как нечто слишком уж демократическое.
       ... Но он выработал в себе новую силу, эту софистическую, эротическую, приапическую мудрость, -- и его улыбки приводили в бешенство, его с виду нечаянные аргументы раздражали и нервировали самых бойких и самых напористых. Такая ирония нестерпима. Чем можно осадить такого неуловимого, извилистого оборотня? Это ведь сатир, смешной и страшный синтез козла и бога. Его нельзя раскритиковать, его недостаточно покинуть, забыть или изолировать. Его невозможно переспорить или в чем-то убедить. Такого язвительного, ничем непобедимого, для большинства даже просто отвратительного старикашку можно было только убить. Его и убили...
       ...Сократ считался вырождением старого благородного, дионисисско-аполлонического трагического эллинства (у тогдашней аристократии -- Д.К.). Действительно, черты вырождения были ему свойственны даже физически. Кто не знает этой крепкой, приземистой фигуры с отвисшим животом и заплывшим коротким затылком? Всмотритесь в это мудрое и ухмыляющееся лицо, в эти торчащие, как бы навыкате глаза, смотревшие вполне по-бычачьи, в этот плоский и широкий, но вздернутый нос, в эти толстые губы, в этот огромный нависший лоб со знаменитой классической шишкой, в эту плешь по всей голове... Да подлинно ли это человек? Это какая-то сплошная комическая маска, это какая-то карикатура на человека и грека, это вырождение... Да, в архаическую полосу античности, когда она нерешительно мялась на месте, покинув наивность патриархального трагического мироощущения, еще не будучи в состоянии стать платонически-разумной, люди бывают страшные или смешные. Сократ же сразу был и смешон и страшен. Вот почему Сократа возненавидели не только тогдашние аристократы, но даже, в конце концов, и демократы. Казнили его именно демократы, а не аристократы, потому что демократам от него житья не было...
       ... Трудно понять последние часы жизни Сократа, описанные с такой потрясающей простотой в платоновском "Федоне", а когда начинаешь понимать, становится жутко. Что-то такое знал этот гениальный клоун, чего не знают люди... Да откуда эта легкость, чтобы не сказать легкомыслие, перед чашей с ядом? Сократу, который как раз и хвалился тем, что он знает только о своем незнании, Сократу -- все нипочем. Посмеивается себе, да и только. Тут уж потом зарыдали около него даже самые серьезные, а кто-то даже вышел, а он преспокойно и вполне деловито рассуждает, что вот когда окостенение дойдет до сердца, то -- конец. И больше ничего".
       И это -- Христос? Да. Но другого Евангелия. Из "Вечносущего Евангелия" У. Блейка.
       "Христос, которого я чту,
       Враждебен твоему Христу.
       С горбатым носом твой Христос,
       А мой, как я, слегка курнос.
       ........................................
       Христос был горд, уверен, строг.
       Никто купить его не мог.
       Он звал хитро, ведя беседу,
       -- Я духом нищ -- за мною следуй!"
       Вот такому Сократу-Христу Блейка-Лосева, хитрецу и "наглому насмешнику", и мог поручить Платон изложение своего "Государства", надеясь, что будет понятна ирония, которой пропитаны страницы, посвященные тотальному облику идеального общества. Была ли его вина или беда в том, что он переоценил потомков? Мог ли он угадать, что наряду с вечным стремлением к свободе человек будет испытывать такое же стремление к рабству? Вышло -- оправдание героизма и справедливости, равенства в несвободе, т.е. тоталитаризма: от Гомера к Платону, к Нибелунгам, к Гитлеру и Сталину. "Все три великих диктатора (Сталин, Муссолини, Гитлер -- Д.К.) упрочили свою власть, возложив непомерные тяготы на свои народы. В то время, как социализм, и даже капитализм, хотя и не так щедро, сулят людям: "У вас будет хорошая жизнь", Гитлер сказал им: "Я предлагаю вам борьбу, опасности и смерть", и в результате всего нация бросилась к его ногам..." (Оруэлл -- рецензия на книгу А. Гитлера "Майн Кампф", 1940 г.).
       Видимо, последним, кто обращался за советом к Платону, был П. Флоренский. Арестованный в феврале 1933 года по делу "Партия Возрождения России" (конечно, сфабрикованного), он, по требования следователя НКВД, уже в марте в трактате "Предполагаемое государственное устройство государства в будущем" изложил не только те социально-политические проекты, которые требовались по сценарию следствия, но и свои истинные взгляды на вопросы государственного развития -- в идеальном будущем. Получился вполне добротный лево-правый радикальный проект тоталитарной утопии. Но И.В. Сталину не были нужны соперники в его созидательном творчестве "утопии у власти". Выдающийся религиозный мыслитель своим последним творческим феноменом (в неволе!) только подписал себе смертный приговор.
       Может быть, Сократ поможет разрешить и ту нравственную дилемму, о которой я упоминал в первой главе? Ну-ка, что он говорит сам о себе на суде после всех обвинительных речей? "Таким образом, афиняне, я защищаюсь теперь вовсе не ради себя, как это может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудив меня на смерть, не лишиться дара, который вы получили от бога. Ведь если вы меня казните, вам нелегко будет найти еще такого человека, который попросту -- хотя и смешно сказать -- приставлен богом к нашему городу, как к коню, большому и благородному, но обленившемуся от тучности и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод. Вот, по-моему, бог и послал меня в этот город, чтобы я, целый день носясь повсюду, каждого из вас будил, уговаривал, упрекал непрестанно. Другого такого вам нелегко будет найти, афиняне, а меня вы можете сохранить, если мне поверите. Но очень может статься, что вы, рассердившись, как люди, внезапно разбуженные ото сна, прихлопните меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита (обвинителя Сократа -- Д.К.). Тогда вы всю остальную жизнь проведете в спячке, если только бог, заботясь о вас, не пошлет вам еще кого-нибудь". ("Апология Сократа", 30, З1). Не нужен ли каждому человеку вот такой "овод", жалящий его напоминанием правды, если своя совесть, своя память, своя гордость молчат?
       Еще о неприязни Ницше к Сократу: тот уже был сверхчеловеком, приходившим к людям как учитель, большим предтечей богочеловека Христа, чем Иоанн Креститель. Все трое были казнены. Поэтому Ницше глумился над ними. Он был уверен, что в грядущем осуществится не казнимый, а казнящий сверхчеловек (хотя бы силой своего духа). Весь антиэллинский облик Сократа, простецкий образ его жизни (сварливая Ксантиппа), ясная "уитменовская" мудрость настолько не походили на героев аттической трагедии, на рыцарей "Нибелунгов", на персонажей опер Р. Вагнера, что оскорбляли эстетическое чутье автора "Происхождение трагедии из духа музыки".
       Он и создал сверхчеловека -- антипода -- пророка Заратустру с его темной "гераклитовской" мудростью и гераклитовским же презрением к "сволочи людской", какой, увы, большинство в мире. Исторически Ницше оказался прав. Но Заратустра отрицал У. Уитмена -- поэта демократии.
       А теперь -- в Подземелье истории!
       Гектор отвечает на оскорбления Ахилла:
       "Ведаю сколько могуч ты и сколько тебя я слабее.
       Но у богов всемогущих лежит еще то на коленах,
       Гордую душу тебе не я ли, слабейший, исторгну".
       На коленях Богов... "Отдаленные эпохи, -- цитирует С. Московичи З. Фрейда, -- опутаны в воображении живым и таинственным очарованием. Как только люди становятся недовольны настоящим, что бывает достаточно часто, они обращаются к прошлому и в очередной раз надеются найти никогда не забываемую мечту о золотом веке. Без сомнения, они продолжают магическое очарование их детства, которое пристрастное воспоминание представляет как эпоху безмятежного блаженства". ("Век толп").
       В. Райх, рассматривая психологические основания фашизма, констатирует: "Полагают, что фашизм воплощает возвращение к язычеству и является заклятым врагом религии. Это совершенно неверно. Фашизм служит высшим выражениям религиозного мистицизма, который принимает определенную общественную форму. Фашизм поддерживает религиозность, которая возникает в результате сексуального извращения, и трансформирует мазохистский характер древней религии. Короче говоря, он переводит религию из "потусторонней" области философии страдания в "посюстороннюю" область садистского убийства". ("Психология масс и фашизм"). Общий смысл справедливого утверждения совершенно не изменится, если "фашизм" мы заменим "коммунизмом" и немного поправим Райха: язычество -- это тоже религия, ему правильнее было бы употребить слово "христианство". О религиозности без Бога нацизма и коммунизма сказано в XX веке достаточно. "Фюрерство" как новая форма культа изучено всеми сферами гуманитарного и научного творчества. Тот же В. Райх в той же книге, вышедшей в 1933 году, т.е. в момент завоевания власти национал-социалистической партией, рассматривал и этот новый социо-психологический феномен: "Более важной представляется, однако, роль идентификации массовых индивидов с "фюрером". Чем беспомощней становится "массовый индивид" (благодаря своему воспитанию), тем отчетливее проступает его идентификация с фюрером и тем глубже детская потребность в защите прячется в чувстве его единства с фюрером. Эта склонность к идентификации составляет психологическую основу национального нарциссизма, т.е. уверенности отдельного человека в себе, которая ассоциируется с "величием нации". Мелкобуржуазный индивид ощущает себя в фюрере в авторитарном государстве. "Как христианин ощущает и познает Бога в себе и в близких", -- добавлю я.
       Это -- древнейшая человеческая потребность, некий детский инфантилизм. -- быть на "коленях у богов", в индивидуальном плана напоминающая потребность в "волшебном помощнике". Одни нации в ходе исторического развития преодолевают этот младенческий синдром, другие...
       Наступает время и все самые-самые глубинные архетипы вырываются из недр общественного и национального подсознания. С. Московичи в уже упоминавшаяся книге, опираясь на Фрейда, так объясняет этот волнующий процесс. Запрещенные, утратившие для сознания позитивный смысл образы, сохраняются в форме мистических следов. Время от времени они достигают уровня сознания. Воля индивида их подавляет, однако несмотря на это вытеснение, они возвращаются окольными путями (сны, неврозы, психосоматические недомогания). Возвратившись без ведома сознания, бессознательное содержание оказывает на "я" навязчивое влияние, которого невозможно избежать. Это и есть возвращение вытесненного. Строго говоря, этот процесс более свойствен психологии индивида, что я и показал ранее на своем собственном примере. Однако, он происходит и в коллективном бессознательном, в психологии толп. Свежайший пример: возвращение славяно-русского архетипа "вражды с погаными". Назову его условно строкой из Пушкина: "... Руку правую потешить, / Сорочина в поле спешить / Иль башку с широких плеч / У татарина отсечь, / Или вытравить из леса Пятигорского черкеса". Можно и покороче, из "Казачьей колыбельной" Лермонтова: "Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал". Оторванные от своего исторического времени и места, эти архетипы вторглись в национальное сознание России, и вот -- неслыханный ранее процесс трогательного единства власти и общества, спаянного кровью: русской и чеченской. А героические генералы Российской Армии -- сплошь Ермоловы и Барятинские, -- на которых еще недавно показывали пальцем, вдруг, предстали спасителями отечества, и кто знает, не примеряются ли ими исподтишка маски фюреров!
       Почему -- свастика? В "Энциклопедии символов" читаем: "Свастику, крест с перпендикулярно загнутыми концами, также нередко трактовали как символ четырех основных сил, сторон света, стихий. Не случайно свастику находят в древнекитайских манускриптах в обозначении таких понятий, как "область", "страна". В то же время, если квадрат как знак материи характеризует ее как нечто мертвое, застывшее, противоположное жизни, то свастика скорее напоминает нам колесо, окружность, движение, превращение элементов, смену времен года". Как этот древнейший, исключительно человечный символ, оказался на флаге НСДАП, появившись публично впервые на митинге в Старнберге 20 мая 1920 года? В. Райх, специально задававшийся этим вопросом пишет: "Свастика существовала и у семитов (Миртовый двор в Гранаде -- Альгамбра, в развалинах синагоги Эдд-Дикка на Генисаретском озере). Свастику находили нередко вместе с фасеткой (малым кругом, центром которого является скрещение свастики -- Д.К.). В этом случае свастика является символом мужского принципа, а фасетка -- женского. Перси Гарднер нашел свастику в Греции, где она называлась хемерой и служила символом солнца, олицетворяя мужской принцип. Левенталь нашел описание свастики XIV века, изображение которой он обнаружил на напрестольной пелене. Она украшена вульвой и двойным крестом. В этом случае свастика, по-видимому, символизирует грозовое небо, а фасетка -- плодородную землю... Таким образом, свастика изначально была сексуальным символом. Со временем она принимала различные значения, в том числе "значение мельничного колеса", которое символизировало труд. С эмоциональной точки зрения труд и сексуальность были первоначально тождественны. Это позволяет понять надпись на свастике, обнаруженной ... на митре Св. Фомы Бекета, которая восходит к индо-германским временам: "Приветствую тебя, о Мать людей. Расцветай в объятиях Бога. Изобилуй плодами на благо людей". Здесь плодородие олицетворяется половым актом Матери-Земли и Бога-Отца. Как утверждает Зеленин, древнеиндийские лексикографы называли самца и самку свастиками. Другими словами, круглообразный крест символизирует половой инстинкт... Отсюда ясно, что свастика символизирует основную функцию жизненного процесса".
       Этим Вильгельм Райх объясняет притягательное действие свастики на массы: "Она действует на подсознательные эмоции наблюдателя. Свастика -- не что иное, как изображение обвившихся друг вокруг друга людей, схематическое, но в то же время вполне узнаваемое. Одна линия означает половой акт в горизонтальном, другая -- в вертикальном положении. Можно предположить, что этот символ будоражит скрытые от нас самих струны в организме, причем тем больше, чем меньше удовлетворен человек, чем более он похотлив. Если же приписать этому знаку дополнительно идею верности и чести, то он сумеет удовлетворить и моральные сомнения и будет тем более охотно принят".
       В дополнение к наблюдениям и выводам Райха, скорее психоаналитическим, чем историческим воспользуемся сведениями из широко известной книги французских авторов Л. Повеля и Ж. Бержье "Утро магов". "Крест с равновеликими петлями, концы которых согнуты в форме греческой буквы гамма, индуистский религиозный символ", -- так описывает свастику словарь Ларюсса донацистских лет.
       Естественно, что Ларюссу дела нет до того, что, как в Азии, так и в Европе, свастику всегда считали тайным магическим символом. В ней видели солнце, источник жизни и плодородия, или гром -- проявление божественного гнева, который она в состоянии заклинать. В отличие от креста, треугольника, круга или полумесяца, свастика -- сложный знак, крест, к которому добавлено нечто динамическое, не имеющее ни верха, ни низа. Свастика видится первым символическим знаком, начертанным с определенной целью. Изучение ее миграции -- один из аспектов исследования общности происхождения различных культов и доисторических связей между Европой, Азией и Америкой.
       Самый древний след свастики обнаружен в Трансильвании и восходит к концу эпохи неолита. Ее находят на сотнях плит в развалинах Трои. В Индии этот знак появляется в IV веке до н.э., а в Китае -- в V веке н.э. Веком позже, в VI столетии, свастика приходит в Японию вместе с буддизмом, сделавшим ее своим символом.
       И вот что весьма важно: во всем семитическом районе -- в Египте, Халдее, Ассирии, Финикии -- свастика либо совершенно не известна, либо встречается случайно. В 1891 году Эрнест Краус привлек внимание немецкой публики к тому, что свастика есть знак, свойственный индоевропейцам. А Гвидо Лист в своих работах по расшифровке рунической эпопеи, так называемой "Старшей Эдды", в 1908 году описал свастику как символ чистоты крови и тайных магических знаний". Стоп! Имя прозвучало: Гвидо Лист. Если Гобино, Чемберлена, Ницше можно назвать духовными отцами Третьего рейха, если их сочинения имели еще вполне очевидный след рационализма Просвещения, то Гвидо Карл Антон Лист, умерший в 1919 году, по праву может быть назван первым мистагогом, теософским оккультистом и пророком нацизма задолго до возникновения Немецкой национал-социалистической рабочей партии. Талантливый литератор и дотошный исследователь древнегерманской мифологии он был популярен в националистических кругах Австрии и Германии в к. XIX -- нач. XX вв. В конце 90-х годов в систему его ценностей вошел антисемитизм, а в начале 10-х он укореняется в неизбежности конфликта немецких и славянских национальных интересов. Его идеи привлекали народные кружки Германии, "Фелькише", несколько обществ было создано при его идеологическом руководстве. Исторически они были предтечами национал-социализма, хотя Гитлер в "Майн кампф" многократно ядовито критикует их за мягкотелость и отсутствие революционности (примерно, как Ленин критиковал меньшевиков). Часть этих "народных сил" вольется позднее в шеренги немецких фашистов, другие попытаются сохранить видимость независимости от Гитлера, третьи просто покинут поле политической деятельности. Имя же Листа будет почитаться в Германии вплоть до 1945 года. И было за что: ведь именно Гвидо фон Лист первым утверждал, что свастика является священным арийским символом, поскольку происходит от огненной метелки (венчика), вращением которой Мундельфари (бог, создавший мир из первоначального огненного хаоса -- Д.К.) приводил космос к бытию. На страницах статьи Листа впервые появляются иероглифы, символизирующие "древнеарийскую сексуальную религию". Так начался первый этап в истолковании германской оккультной религии, главной заботой которой выступала расовая чистота. Но Лист пошел еще дальше, предвосхитив и мистический элитизм СС. Его идеальное государство выглядело как мужской орден с оккультным собором. Наконец, Лист, конструируя будущий образ золотого века Германии из элементов ранних националистических легенд, нашел стих "Волюпсы", в котором появлялась грозная, но и великодушная мессианская фигура:
       "Великий человек вернулся в круг правителей
       Властвующий над всеми, он кладет конец раздорам
       Его решения мудры и справедливы
       Все, что он назначил, будет жить вечно".
       Все, кто читал "Государство" Платона, не могут не заметить сходства парадигм античного гения и германского мистика-теософа в их общественных идеалах. Архетипы-эйдосы Платона возвращались из мира теней (идей) зловеще преображенными, а идеальный правитель уже здравствовал и набирался сил и идей, которые скоро затмят всех его предшественников. То, о чем мечтал Лист, саркастически изобразит позднее англичанин М. Констатайн в "Ночи свастики":
       "Насколько женщина выше червя,
       Настолько мужчина выше женщины.
       Насколько мужчина выше женщины,
       Настолько наци выше иностранного гитлеровца.
       Насколько наци выше иностранного гитлеровца,
       Настолько рыцарь выше наци.
       Насколько рыцарь выше наци,
       Настолько фюрер (благослови его Бог)
       Выше всех рыцарей".
       Другой англичанин, известный всему миру Редьярд Киплинг, в конце 20-х гг. убрал свастику с обложек своих книг. В ранее мирном для него знаке Востока он сумел разглядеть зарождение Люциферовской религии.
       Другой же поэт, Стефан Георге, в знаменитых строках выразит страстные чаяния униженной немецкой нации:
       "Он сорвет кандалы и вернет на руины
       Порядок, заблудившихся он возвратит к очагу
       К вечному праву, где великое снова станет великим
       Господин -- господином. Повиновение -- повиновением.
       Он начертит истинный символ на знамя народа.
       Он поведет через бурю и под литавров громыханье
       С ранней зарей своих воинов верных на дело".
       "Истинный символ" предложил начертать на знамени все-таки не Гитлер, а Фр. Крон, зубной врач, один из членов партии, хотя в "Майн кампф" ее автор будет утверждать свой приоритет. В мае 1919 года Крон составит меморандум "Может ли свастика служить символом национал-социалистической партии?" В нем он предлагал левонаправленную свастику, поскольку в буддистской интерпретации она символизирует удачу и здоровье, тогда как правая ориентация (против часовой стрелки) означает упадок и смерть. Гитлер предпочитал ориентированную вправо свастику и убедил Крона изменить проект (вот в чем, оказывается, была главная ошибка фюрера!). Крон же придумал распределение цвета: черная свастика в белом кругу на красном фоне. Гитлер лишь моментально уловил силу психологического воздействия этого символа и стал последовательно внедрять его в повседневные ритуалы партии. Но ведь Гитлер на страницах своей книги, т.е. в 1924-1925 гг. практически не употребляет слово "свастика"! Он постоянно пишет одно и то же: "мотыгообразный крест". Мотыга -- древнейшее земледельческое орудие труда, впервые появившееся вероятнее всего в Шумере. Во всяком случае, в шумерийской литературе III тысячелетия до Р.Х. имеется текст "Спор между Мотыгой и Плугом". Бог Энлиль благословляет Мотыгу: "В споре между Мотыгой и Плугом Мотыга превосходнее плуга". Шумер -- древнейший семитский, а не индоевропейский регион. Любопытно. "Красные кхмеры", т.е. коммунисты Пол Пота, использовали мотыгу как орудие массовых убийств в Кампучии сочетавшихся с вполне рутинным людоедством. "Черная книга коммунизма" приводит число вероятных жертв: от 1,5 до 2-х миллионов. Какие неожиданные сближения приходят на ум в конце миллениума!
       Большинство приведенных на предыдущих страницах фактических данных автор взял из уже упоминавшейся книги "Утро магов", из трехтомной биографии И. Феста "Адольф Гитлер" и особенно из обстоятельной и интереснейшей монографии оксфордского историка Н. Гудрик-Кларка "Оккультные корни нацизма", СПб, 1993 г. Тайные арийские культы, Общество Туле, множество по-своему незаурядных личностей, извлекавших со дна Колодца истории ее тайны для торжества нацизма (Д. Эккарт, Й. Горслебен, Г. Гербигер, Хаузхофер, Бостунич, К. Виллигут, А. Кроули и др.) остались за пределами моего крохотного исследования.
       Но есть еще один, может быть, самый страшный сюжет истории германского фашизма. Холокост, Всесожжение -- массовое уничтожение евреев только за то, что они -- евреи. Славяне, цыгане тоже уничтожались в изобилии , но все-таки не так. Историки, взявшие на себя тягостный труд по изучению Холокоста, обычно констатируют: ни политических, ни экономических, ни военных причин для этой чудовищной акции не было. Не считать же всерьез военной опасностью восстание еврейских гетто в Варшаве в Страстную неделю 1943 года! С точки зрения здравого смысла массовое уничтожение всего еврейского населения Европы приносило только невосполнимый вред Третьему рейху. Вот именно: с точки зрения Здравого смысла. Вожди Рейха пользовались совершенно другой логикой, не картезианской. Авторы "Утра магов" отмечают в связи с этим, что некоторые заседания Нюрнбергского процесса были лишены смысла: судьи и подсудимые не понимали друг друга. Эти люди принадлежали к другой цивилизации, и они, как ее инициаторы, не имели никакой интеллектуальной, моральной или духовной связи с своими современниками по историческому времени.
       У Гитлера и его окружения существовали странные отношения с Тибетом. Почти в одно время с "Майн кампф" вышла книга русского эмигранта Оссендовского "Люди, звери, боги" (недавно изданная и в России). Впервые в мировой печати в ней появились названия "Шамбала" и "Агарти". На Нюрнбергском суде эти два слова часто произносили подсудимые -- руководители общества "Аненербе" (Наследие предков). Перед приходом Гитлера к власти в Берлине жил тибетский лама, прозванный "человеком в зеленых перчатках". Он трижды и с большой точностью предсказал в прессе, сколько наци пройдет в рейхстаг. Гитлер его регулярно навещал. Посвященные называли ламу "хранителем ключей от двери в королевство Агарти". Семеро основателей Общества Туле (древнейшее обозначение высшего духовного центра) верили, что их ведут черные силы (среди них был и Гитлер). Их источником была тибетская легенда о том, что десятки веков назад в Гоби существовала высочайшая цивилизация. После чудовищной катастрофы Гоби превратилась в пустыню, а выжившие эмигрировали -- кто на север Европы, кто -- на Кавказ. Бог Тор, один из главных богов "Эдды" был одним из героев этого переселения. "Посвященные" были убеждены, что именно оставшиеся в живых из погибшей цивилизации и были основной расой человечества, родоначальниками арийцев. Отсюда -- "возвращение к истокам", необходимость завоевания всей восточной Европы, Туркестана, Кавказа, Памира, Гоби и Тибета. Тибет -- хранилище очень древних знаний, основанных на владении психическими силами. "Аненербе" налаживал связи с Тибетом и посылал туда экспедиции, были установлены многочисленные контакты с монастырями. В 1926 году в Берлине и Мюнхене обосновались малочисленные в то время колонии тибетцев и индусов. В дни, завершившие битву за Берлин, советские воины нашли среди трупов последних защитников нацизма около тысячи тел добровольцев-смертников, людей тибетской крови. Смертники были одеты в немецкую форму без знаков различия, в их карманах не было документов. Предполагают, что это -- монахи из Лхасы, тайно доставленные в Берлин, чтобы стать катализаторами мистического процесса: прихода на помощь окруженному Берлину тайных подземных сил. Рене Генон пересказывает упомянутую легенду в "Владыке мира" так. "После гобийской катастрофы учителя высокой цивилизации, обладатели знания, сыны Внешнего разума, поселились в огромной пещере под Гималаями. В сердце этих пещер они разделились на два пути, правой и левой руки. "Первый путь" назвал свой центр "Агарти" ("Скрытое место добра") -- и предался созерцанию, не вмешиваясь в мирские дела. "Второй путь" основал Шамбалу, центр могущества, который управляет стихиями, человеческими массами и ускоряет приход человечества к "шарниру времени". Маги-водители народов могут заключать договор с Шамбалой, принося клятвы и жертвы. Весной 1942 года на Кавказе состоялась странная церемония. Три альпиниста-эсесовца взобрались на Эльбрус, священную гору арийцев, колыбель древних цивилизаций, магическую вершину секты "друзья Люцифера". Они водрузили там знамя со свастикой, благословленное согласно ритуалу Черного Ордена. Благословение знамени на вершине Эльбруса должно было отметить начало новой эры. Теперь времена года должны были повиноваться, а огонь -- на тысячелетия победить лед. ("Утро магов"). Ради объективности следует отметить, что Н. Гудрик-Кларк считает связи Тибета, Общества Туле и нацизма в значительной степени мистифицированными, приводя тот факт, что Общество Туле распалось в 1925 году. (см. также: М. Демиденко --По следам СС в Гималаях, СПб., 1999).
       Примерно в то же время, когда протягивались первые нити из Берлина в Тибет, в Москву прибыл после долгой и трудной экспедиции великий гуманист и патриот России Н. Рерих. Шел 1926 год. Он прибыл не с пустыми руками. Во-первых, он привез письма Махатм, Великих Учителей, прямо из Шамбалы адресованных вождю "лучшей части человечества" В.И. Ленину. Это были приветственные послания по случаю победы "великого октября". Во-вторых, зная, что Ленин уже опочил, Н. Рерих вез ларец со священной для индийцев гималайской землей, чтобы ее поместили на могилу Ленина, который он и передал наркому иностранных дел Г. Чичерину. "И земля -- земля Будды -- переносится на великую могилу", -- напишет он в своих дневниках на Алтае. Как выпутался из сложного положения Чичерин -- неизвестно. Зато известно о том, что еще до приезда в СССР Рерих работал над памятником Ленину в советском консульстве в г. Урумчи.
       Находящийся под арестом и неусыпном контроле Патриарх Тихон, узнав, что построенный наспех Мавзолей залили фекальные воды, смиренно заметил: "По мощам и миро!" Махатмы в беседах с Рерихом говорили о том, что свет освобождения идет с Севера, что великий "Махатма Ленин" создал учение об общине, что судьбы стран Востока и России будут едины. Старые пророчества о пришествии времени Шамбалы -- времени всеобщей справедливости -- вот-вот сбудутся. Гималайская земля дополнялась сопроводительным письмом: "Посылаем землю на могилу брата нашего Махатмы-Ленина".
       Вспоминая о Москве, Н.К. Рерих писал: "В 1926 году в Москве мы, т.е. я, моя жена и сын Юрий, имели долгие добрые беседы с Чичериным, Луначарским, Бокием. Мы хотели тогда же остаться на Родине, приобщившись к строительству. Но мы должны были ехать в Тибетскую экспедицию, и Бокий советовал не упускать этой редкой возможности". О чем беседовал художник и литератор Рерих с Чичериным и Луначарским можно предположить, все-таки они вышли из общего круга русской культуры начала века. А вот с Бокием... Г.И. Бокий -- с 1921 года -- член ВЧК, затем член коллегии ОГПУ, НКВД. В 1926 году возглавлял спецотдел по перехвату и дешифровке, вплоть до 1937 года, когда он был репрессирован. Расшифровывались дипломатические шифры, устанавливались подслушивающие устройства в посольствах. Однажды Бокий пригласил Чичерина на "прямую передачу" из представительства Афганистана в Москве, где в этот самый момент афганский посол занимался любовью с одной оперной певицей, работавшей на ОГПУ. Сам Бокий гордился своими сексуальными подвигами и в 30-е годы регулярно устраивал оргии у себя на даче. Сотрудники Отдела смертельно боялись его. Нашел же великий русский гуманист с кем беседовать "Долго и добро!" Впрочем, его согласие вряд ли требовалось. О связях Рерихов с ОГПУ говорили давно и сейчас можно считать доказанным, что они были агентами советских спецслужб (книга "Битва за Гималаи", М., 1999). Но архивы Рерихов по-прежнему закрыты для беспристрастных исследователей. Что ж, торопя Рериха, Бокий, возможно, спас его. А то бы тот "приобщился к строительству" в буквальном смысле: на Беломор-канале, на Соловецких островах, да мало ли еще где в ГУЛАГе. Можно лишь предположить, с каким заданием уехали Рерихи из России летом 1926 года. Так же, как можно предположить, что письмо Махатм было написано Е. Рерих, женой Н. Рериха. Как справедливо заметил Ан. Кураев, в их семье существовало разделение труда: на Николае лежала забота о проповеди их учения, обращенная ко "внешним", и поэтому строилась на обычных штампах о духовности и культуре. Елена же была главной визионеркой и контактеркой с "Космосом" и "Махатмами". Только с ее помощью и можно кое-что объяснить. В 1927 году после, очевидно, насильственной смерти Патриарха Тихона в 1925 году митрополит Сергий во время своего четвертого ареста, под угрозой казни всех епископов, арестованных ОГПУ, выдает декларацию о поддержке советской власти. А что могло заставить тибетских Махатм через Рерихов приветствовать царство Антихриста и отстаивать новый порядок в России? Может быть, то же, что заставляло их поддерживать новый порядок в Германии? Помните? "Маги-водители народов могут заключить договор с Шамбалой, принося клятвы и жертвы". Не здесь ли мистическое объяснение чудовищных жертвоприношений Гитлера и Сталина? Хотя, почему Сталина? Первым беспощадный массовый "красный террор" начал великий Махатма-Ленин, возлюбленный брат тибетских Учителей, большой человеколюбец, Махатме-Сталину оставалось только продолжать его дело, превратив его в "Большой террор" -- ведь приходилось соревноваться с Махатмой-Гитлером: кто больше принесет клятв? Кто больше совершит жертвоприношений? Кому поможет Шамбала? Соревнование выиграл Сталин. Как Гитлер ни старался, но все-таки уничтожать чужие народы труднее, чем собственный. 27 миллионов только уничтоженных в СССР, а всего в XX веке -- в результате преступлений, террора, репрессий на алтарь коммунизма было принесено 95 (девяносто пять!) миллионов жертв. Куда там Гитлеру со всеми жертвами Второй мировой войны! Вот и победил Сталин в этой войне, так как благодаря жертвам заслужил большее уважение Махатм из Шамбалы. Зря монахи гибли за Берлин: все уже было предрешено.
       "Письма Елены Рерих 1929-1938" в 2-х т., Минск, 1992, "Письма Е. Рерих 1932-1955", Новосибирск, 1993, "Агни-йога" в разных изданиях недвусмысленно показывают систему мировоззрения этой незаурядной визионерки, но и шарлатанки тоже. Нацистский вариант тоталитаризма она активно приветствовала. "Можно приветствовать совершившейся переворот в Вашей стране, ибо этим будет создан еще один оплот против невежественной и разрушительной силы. ( письмо от 14.06.1934 г.). Мышление этой женщины насквозь авторитарно и тоталитарно. Антихристианское по существу, оно содержит все необходимые элементы духовного фюрерства с полным презрением ко всем, кто осмеливается мыслить по-другому и не соглашаться о супружеской парой.
       Иногда кажется, что ты читаешь переписку Маркса и Энгельса, или статьи Ленина 10-х годов, которые по части публицистического хамства не имеют себе равных в истории общественной мысли. Ее "Агни-йога" -- ни что иное, как ориентированная на порабощение человека социалистическая община во главе с непререкаемым гуру фашистского или коммунистического образца. (См. Ан. Кураев -- Новомодные соблазны. Нов, мир, 1994, N 10).
       Было и еще нечто, из-за чего пути нацистов и коммунистов в Шамбалу могли пересечься. Об оккультных корнях национал-социализма известно ныне многое. Гораздо меньше известно об оккультной практике коммунизма. Есть, правда, совершенно дикие сочинения Г. Климова вроде "Князь мира сего" или "Божий народ" -- лекции по высшей социологии". Впрочем, недавно вышла книга О. Шишкина "Оккультный Кремль" (Шишкин -- и автор книги "Битва за Гималаи"). Еще ранее было кое-что в романе В. Шарова "До и во время", но постмодернистский текст сработан по принципу "симулякра" и ему трудно доверять. Тем не менее, исторически достоверно, что существовал некий институт природной гениальности (возможно, под другим названием "Институт мозга"), что существовали проекты евгенитического улучшения породы советских людей А.С. Серебровского, высмеянные еще А. Любищевым в "Расцвете и упадке цивилизаций", что знаменитый селекционер И.И. Иванов в 1924 году подал записку в Наркомат просвещения "Об искусственном скрещивании человека с обезьяной" (для этого замечательного начинания и был создан Сухумский обезьяний питомник). Напрямую стоял вопрос о человеке будущего, о новом человеке, которого собирались воспитывать большевики. Кто бы это мог быть? "Сверхчеловек" Ницше? Но он уже был создан в лице РКП (б ) -- коллективный супермен. Энтузиаст метода Иванова Мелик-Пашаев пишет в статье "Человек будущего": "Вполне понятно, что могущее родиться от такого оплодотворения потомство будет представлено существами, более близкими человеку, существами, которые легко будут размножаться и "находясь под руками у человека, будут неиссякаемым источником" откуда будет получаться: материал для всякого рода операций замены органов, омоложения и так далее". Говоря прозаическим языком, созданные искусственным путем мутанты, нужны для омоложения вождей как самых ценных членов советского общества, т.е. для создания тоже мутантов. М. Булгаков хорошо владел материалом, когда писал "Собачье сердце". А вот француз Веркор о таких экспериментах не знал и написал на ту же тему прекрасный роман "Люди или животные?" Зато Г. Уэллс мог бы быть доволен: он все это предвосхитил в "Острове доктора Моро"
       Без чертовщины в этих занятиях генной инженерией было не обойтись. Это не невинная клонированная овечка Долли. Денег не жалели.
       Но ведь теми же проблемами занималась и германская "Аненербе"! Тот же евгенитический проект нового человека, те же попытки создать человекообразное послушное существо плюс еще забота о ликвидации душевно неполноценных, которые, воспроизводя себе подобных, разлагают нацию. Один из французских психиатров говорил о Гитлере буквально следующее: "реальной целью Гитлера было осуществление акта творения, божественной операции ... биологическая мутация, которая в результате могла бы бесконечно возвысить человеческую расу и породить призрак новой расы героев -- полубогов, полулюдей". "Я видел нового человека -- признался однажды Гитлер Раушнингу. -- Он неустрашимый и жестокий. Я в страхе стоял перед ним". Вот для этого и нужны были тайные силы восточных теократий. А тут -- везде и всюду неполноценные евреи, которые осеменяют арийских девушек и разлагают нацию, тут их поэты, художники, музыканты и в прошлом и в настоящем -- дегенераты и вырожденцы. А кто был первым идеологом евгеники? Платон в "Государстве": женщин и мужчин подбирают друг другу для совокупления "стражи", как собак и лошадей ,--поясняет Платон. Кто очень подробно описал практику такого процесса? Томмазо Кампанелла в "Городе Солнца". Прошлое в будущем... Светлое прошлое в еще более светлом будущем.
       Но почему же Холокост -- Всесожжение? Читал ли Гитлер "Махабхарату"? Должен был читать. Ведь он был "арийцем", а на европейские языки древнеиндийский эпос начали переводить с конца XVIII века. Во всяком случае знать содержание основных эпизодов он мог. Самой знаменитой вставной поэмой "Махабхараты" считается "Бхагавадгита" и справедливо. Есть в гигантской поэме, однако, еще один важнейший сюжет: "Сожжение змей". Собственно, во время этого жертвоприношения и рассказывается "Махабхарата". История очень длинная: тут и проступок бога Индры, и спор двух сестер, и добывание богами амриты из океана, и преступление змея Ташнаки, и решение царя Джанамеджая отомстить змеям за смерть отца, и, наконец, Великое жертвоприношение.
       "Сказал Джанамеджая, твердый в решенье:
       "Устрою великое жертв приношенье,
       Но прежде чем род уничтожу змеиный,
       Хочу я узнать злодеяний причины,
       Хочу я узнать о царе-государе,
       В чьей смерти повинны коварные твари, --
       За что он убит, незнакомый с пороком?
       Каков его путь, предначертанный роком?
       Узнав обо всем, предприму я отмщенье,
       Иначе свершить откажусь я сожженье".
       Мудрые ученые и жрецы объясняют, что случилось в прошлом с отцом царя:
       "Он жил, побеждая презренные страсти,
       Он жил, утверждая бесценное счастье,
       Пока не достиг рокового предела
       И змей не свершил беззаконного дела.
       Царя не спасли ни мольба, ни ограда,
       Отец твой погиб от змеиного яда,
       и ты воцарился на этом престоле.
       Защитник народного блага и воли".
       И тогда царь принимает роковое и страшное для змеиного рода решение:
       "Предам я сожжению Ташнаку-змея,
       За гибель отца уничтожу злодея.
       Змеиного рода начну истребленье:
       Я вижу, что змей велико преступленье.
       Сгорел мой отец, повелитель державы,
       Сожгло его пламя змеиной отравы.
       Врагам уготовлю такую ж кончину:
       я в пламя змеиное племя низрину.
       Теперь совершу я земли очищенье,
       Теперь принесу я огню приношенье,
       Согласно заветам, что мира древнее,
       Огню будут преданы злобные змеи".
       Построен посреди равнины огромный алтарь, жрецы начинают свои заклинания:
       "И змеи, своим побужденные роком,
       На гибель, на смерть устремились потоком.
       Ползли, не желая, ползли они в страхе,
       Вельможи, ученые, стражи, монахи,
       Врачи, палачи, песнопевцы,гуляки,
       Творившие зло на свету и во мраке...
       ..................................................................
       Те самые змеи, сообщество злое,
       ..................................................................
       Что ужас на все наводило живое, --
       А пламя забыло про отдых и роздых.
       Заполнился запахом тления воздух,
       И реки змеиного мозга и жира
       Текли по дорогам смятенного мира,
       И змеи стонали, и твари живые
       Преступников плач услыхали впервые".
       Не правда ли, эта страшная мифологическая картина напоминает до отчетливого сходства другую, чудовищную, но совсем не мифическую, а жестоко реальную страницу истории XX века? Лучше бы ее не было! Но она была. Высказывания А. Гитлера о евреях не отличались большим разнообразием. 20-е годы: "Еврей -- это, пожалуй, раса, но не человек. Он просто не может быть человеком в смысле образа и подобия Бога Вечного. Еврей -- это образ и подобие дьявола. Еврейство означает расовый туберкулез народов". На многих страницах "Майн кампф" во всеоружии "арийской логики" ее автор доказывает, почему евреи представляют смертельную угрозу для всего мира и, прежде всего, для Германии. 30-е годы: "Они так же далеки от нас, как породы животных от подлинной человеческой породы. Это не значит, что я называю еврея животным. Евреи гораздо дальше от животного, чем мы. Поэтому уничтожить еврея -- вовсе не совершить преступления против человечества: евреи не являются частью человечества. Это -- существо, чуждое естественному порядку". Гитлеру вторят антисемитские плакаты из ведомства Й. Геббельса времен войны: "За вражескими державами стоит еврей", "Еврей -- поставщик войны, ее главный поджигатель", "Еврей -- разрушитель Европы", "Недочеловек", "О боже, спаси нас от этих ублюдков!" Идентификация образа еврея с змеями, врагами человека, полная. Как там в восточной поговорке? "Ты не даром прожил жизнь, если убил хотя бы одну змею".
       Вот именно: в "восточной" ... Кто-то все-таки должен был подсказать Гитлеру и другим эту, в общем-то, не близкую западноевропейскому менталитету метафору: еврейский народ -- полчища змей. И этот, вернее, эти "кто-то" не имели никакого отношения к Индии, тем более к "Махабхарате". Источник идеи находился в России, а в Германию его привнесли русские эмигранты - черносотенцы. Бывший врангелевский офицер Г. Шварц-Бостунич, самый ярый проповедник "окончательного решения еврейского вопроса", будущий почетный профессор СС и совершенно безумный человек, был связующим звено между Черной сотней и национал-социалистическим движением. Именно он в 1923 году прокомментировал картину, на которой была изображена змея (знаменитый "жидомасонский" символ) на фоне карты Европы в том смысле, что это изображение означало успешные попытки евреев уничтожить все государства, мешавшие их продвижению к мировой власти: от античных Афин до России в 1917 году. Аллегорическую змею, сыгравшую такую роль в русской антисемитской литературе, и попавшую в Германию в 20-е годы, придумал еврей: известный иудаистский вероотступник Лютстанский, живший в России во второй половине XIX века. Он стал католическим священником, потом активным антисемитом, а в конце концов предложил старейшинам еврейской общины публично отречься от всех своих писаний -- за соответствующее вознаграждение. Любопытный пример -- казус предательства-маскарада с такими же страшными для евреев последствиями как и многодавнее предательство Иуды.
       Из России дореволюционной имманентно, как отравленный ручей, перетек и грандиозный замысел уничтожения евреев как народа. Ведь все крайне правые антисемиты, вожди и члены "Союза русского народа": Марков 2-й, Римский-Корсаков, Графф, Бискупский, Шабельский-Борк, Винберг -- были в начале 20-х в Германии. Рука об руку с ними шли бывшие российские подданные прибалтийские немцы: А. Розенберг, будущий главный идеолог Рейха, М.-Э. Шёбнер-Рихтер -- главная действующая пружина Мюнхенского выступления нацистов 9 ноября 1923 года. Он первый был сражен полицейской пулей и, падая, увлек за собой на мостовую Гитлера, вывихнув тому плечо, но, возможно, тем самым спасая ему жизнь (существовало подозрение, что через Шебнер-Рихтера "пивной путч" был инспирирован и поддержан Москвой: и до путча, и в августе, и после, в ноябре, было замечено сближение и братание нацистов и коммунистов, тем более, что немногим ранее Мюнхена правительству Веймарской республики в октябре 1923 г. пришлось подавлять куда более внушительный коммунистический путч Э. Тельмана в Гамбурге; вряд ли эта синхронность была случайной, а радикальные партии часто "обменивались" своим составом: нацисты шли к коммунистам, коммунисты -- к нацистам (последних было больше) -- на раннем этапе своего существования НСДАП никоем образом не рассматривала коммунистов как основного врага, это придет значительно позже; "борьба против марксизма" занимала лишь третье место (после борьбы с евреями и мирными договорами), а под "марксизмом" понимались правящие социал-демократы, а не коммунисты; "германский большевизм" поддерживал Д. Эккарт, духовно и интеллектуально сформировавший фюрера, а сам Гитлер в 1920 году заявил, что лучше быть повешенным в большевистской Германии, чем жить в Германии французской. Но как раз от прибалтийских немцев, знавших, что такое большевизм не понаслышке, и пойдет процесс изменения отношения к коммунизму, в целом завершившийся в 1924 г., когда будет написана "Майн кампф", в контексте которого обретет свою плоть представление, что большевики и евреи в России -- одно и то же.
       Ультраправые круги Российской эмиграции именно в период до сер. 20-х годов оказали немалое влияние на ускорение и укрепление данного стереотипа в сознании как руководителей НДСАП, так и партийной массы (позднее интерес черносотенцев и нацистов друг к другу потускнеет, а после 1933 г. многие из бывших русских учителей Гитлера испытают его немилость по вполне понятным причинам). В 1939 г. в Париже вышла книга Анри Роллена "Апокалипсис наших дней". Он первым обратил внимание на огромную важность "русских корней" национал-социализма, первым рассказал о происхождении "Протоколов сионских мудрецов" и их распространения в Германии после 1917 года.
       Первое немецкое издание "Протоколов" появилось в середине января 1920 г. под названием "Тайны сионских мудрецов" (всего до 1933 г. вышло 33 издания плюс множество других антисемитских книг, брошюр, статей, вышедших из под пера русских антисемитов: миллионные тиражи были идейной базой будущего геноцида). Первым переводчиком был Л. Мюллер, инициатором издания Ф.В. Винберг, бывший член "Союза Михаила Архангела", полковник гвардии, покинувший Россию в 1918 г. с уходящими с Украины немецкими войсками. Знавшие его в те годы считали, что деятельность Винберга в Германии "стала отправной точкой в крестовом походе против еврейско-масонской угрозы". Возможно, он одним из первых пришел к людоедскому выводу: корень всех зол -- в евреях. Они должны быть уничтожены. Позднее его "Берлинские письма" слово в слово повторял А. Розенберг, в том числе и предложение о полном физическом истреблении евреев как окончательном решении еврейского вопроса ("Миф ХХ столетия"). Но и Винберг не был первым, сказавшим "а". Н.Е. Марков 2-й уже в 1911 году в своей речи в III Государственной Думе призывал, что "с евреями в России надо кончить" ...". Другие русские черносотенцы были "мягче": всего лишь предлагали депортировать их на Колыму, в район Северной Арктики или за Алтайские горы. В Германии Марков 2-й какое-то время будет у нацистов экспертом по "Протоколам", но лавров на этом поприще не стяжал -- хватало уже и своих литераторов антисемитов (подробное исследование происхождения "Протоколов сионских мудрецов" и их влияние на национал-социализм любознательный читатель найдет в книге Н. Кона "Благословение на геноцид: Миф о всемирном заговоре евреев и "Протоколы сионских мудрецов". М., 1990. На него же ссылается У. Лакер в книге "Россия и Германия" в главе "Наставники Гитлера", "Ин. л-ра", 1991, N 5; Обе книги вышли впервые в свет почти одновременно: в 1967 и 1966 годах. Кроме того огромную информацию о русских поклонниках Гитлера дает Д. Стефан в книге "Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции 1925-1945, М., 1992.)
       Объективность исследования, однако, заставляет вспомнить, что люди типа Винберга и Маркова действовали не на пустом месте. Их влияние на немецких фашистов падало на почву, хорошо подготовленную германскими юдофобами. Первым выразителем подобного мировоззрения был ученый Пауль Боттигер (Пауль де Лагард). В основополагающем труде "Немецкие очерки" (1878) он предсказывал борьбу не на жизнь, а на смерть между еврейским и немецким образами жизни: евреи, утверждал он, должны быть истреблены как бациллы. В 1944 году на Восточном фронте среди войск распространяли сборники статей Лагарда. Но он считал евреями только последователей иудаизма, не воспринимая их как особую расу. Еще ранее в 1873 году В. Марр -- первым введшим в оборот слово "антисемитизм" -- опубликовал книгу "Победа еврейства над германизмом, рассматриваемая с одной точки зрения". В 1881 г. Ев. Дюринг издал очерк "Еврейский вопрос как вопрос расовый, моральный и культурный". В этих сочинениях евреи представлены уже не просто как зло, а как зло непоправимое; источник их порочности кроется не в религии, а заложен в них от рождения.
       Эти люди были профашистами, предшественниками нацистов. "Союз русского народа" и другие черносотенные организации оказались важным этапом в процессе перехода от просто реакционной националистической политики XIX века к нацистскому тоталитаризму. Но не только к нацистскому. Самое понятие "национал-социализм" может рассматриваться как родовое явление российской политической жизни в ее крайних проявлениях. Я постараюсь еще вернуться к этим проявлениям. В контексте же предложенной темы остается лишь констатировать следующее. Русские правые и левые радикалы нашли достойного и способного ученика в лице Адольфа Гитлера в период его формирования как политического лидера, который соединил, казалось бы, несоединимое и довел до логического конца этот синтез. Харизма Гитлера увлекла на путь антисемитизма массы немецкого народа, хотя далеко не весь он был заражен этим ядом. Как составляющие из русского черносотенства пришло понятие "национал" (хотя хватало и германских предтечей, но все-таки менее кровожадных), а из российского большевистского марксизма -- понятие "социализм" (как альтернатива традиционной реформистской немецкой социал-демократии). Слияние этих эмбрионов обрело реальность в виде лагерей смерти, в которых в первую очередь уничтожались евреи, а во вторую -- русские.
       "... и возвращается ветер на круги своя". Идеологическое оружие Третьего рейха, полученное из рук русских черносотенцев, оказалось очень пригодным на последнем взлете сталинизма: борьба с космополитизмом, расправа с членами Антифашистского комитета, дело кремлевских врачей... Антисемитизм становился государственной политикой (возможные варианты предполагаемой депортации евреев очень напоминали предложение соратников Маркова 2-го). Проживи Сталин еще несколько лет -- не начался еще бы один Холокост, на этот раз российский? В ГУЛАГе евреев хватало... Что ж, вспомним Аристотеля: ведь первыми теоретиками рабского труда были евреи-чекисты. В конце 40-х годов проросли первые всходы доктрины национал-большевизма, уже в наши дни окончательно сформированной Эдичкой Лимоновым на уровне балагана, но зловещего балагана. Все это предваряло Европейский Холокост (кроме сталинизма и Лимонова, разумеется).
       Но это были еще цветочки. Высшие руководители Рейха верили, что массовыми жертвоприношениями можно завоевать благосклонное внимание Могуществ Шамбалы и других Тайных сил. В этом и заключается смысл Холокоста. Уже было уничтожено 750 тысяч цыган. Но этого было мало. Махатмы жаждали...
       И вот главный час настал. Зима 1942 года. Вермахт и войска СС впервые не наступают. Позади -- тяжелое поражение под Москвой. Гитлер отдает приказ Г. Гиммлеру об окончательном решении еврейского вопроса. Время настало! Как же реагировал рейсфюрер СС, благонравный сын директора гимназии, на этот, даже по меркам нацизма, ужасающий приказ? Ни за что не догадаетесь.
       Вспоминает врач Гимлера Керстен. -- Дорогой доктор, -- говорит ему его клиент при встрече, -- я в ужасной депрессии... Гиммлер усомнился в победе? Нет. Пока врач массирует ему живот, Гиммлер, глядя в потолок, рассказывает: "Фюрер окончательно постиг, мир на Земле недостижим, пока жив хотя бы один еврей... Он приказал мне немедленно ликвидировать всех евреев, находящихся во власти Рейха.. Пораженному Керстеру показалось, что чувство жалости проснулось в сердце Великого Мага Черного Ордена, и его ужас сменился надеждой: -- Да, да, -- ответил он, -- в глубине сердца вы не можете согласиться с такой жестокостью... Мне понятна боль вашего сердца, вы не согласны с такой жестокостью... Мне понятна ваша глубокая скорбь... -- Ничего подобного! -- воскликнул Гиммлер, садясь, -- Да вы совершенно, совершенно ничего не поняли!
       Оказывается, Гитлер вызвал его, чтобы отдать приказ о немедленном уничтожении пяти или шести миллионов евреев. Громадная работа, а Гиммлер невероятно устал, да и занят свыше головы. Требовать от него дополнительных усилий в ближайшие дни бесчеловечно, именно бесчеловечно. И он дал понять это своему любимому вождю, и любимый вождь был очень, недоволен, он страшно разгневался, и вот сейчас Гиммлер раскаивается, сейчас ему стыдно, что позволил себе поддаться слабости, вызванной усталостью и эгоизмом, низким эгоизмом. ("Утро магов"). Вот так. И -- стратегическая катастрофа Красной Армии летом 1942 года. Шамбала оценила жертвы Рейха?
       Зигфрид победил дракона Фафнира, в сущности, огромного змея. Царь Джанамеджая победил змея Ташнаку, сжег его родичей, Гитлер уничтожит змей-евреев и победит тех, кого направляют евреи. Будущее впитало в себя кровавый пот прошлого. Но золото Фафнира было проклято, а кольцо нибелунгов приносило смерть его обладателям. Красный воин в буденовке подобно Георгию-Победоносцу тоже поражал змея-дракона контрреволюции на советских плакатах. Результат тот же. Опасно вдвойне присваивать чужое прошлое. В "арийской" Индии, куда так рвались войска Гитлера победил не "свой" фюрер, а Махатма Ганди. Впрочем, в соседнем буддистско-конфуцианском Китае все-таки нашелся родной фюрер -- Мао. Но это уже другая история.
       А почему -- серп и молот? Символ единства, союза рабочего класса и крестьянства. Прекрасный ответ, особенно, если вспомнить, как обошлось с русским крестьянином государство диктатуры пролетариата. В одном утопическом романе прошлого читаем: "Придерживаясь идей о роли экономических факторов, народ сделал материализм своим символом веры, а орудия труда -- своей эмблемой; их национальным гербом стали вилы, скрещенные с пилой, а девизом -- "Вещи правят людьми".
       В хтонических мифах говорится, что первый серп для своего сына, хитроумного Крона, сковала богиня земли Гея. Ей нужно было прекратить бесконечную плодовитость своего мужа-бога неба Урана, тем более, что всех детей-титанов Уран низвергал в Тартар, т.е. в утробу Геи, от чего она тяжко страдала. Она научила Крона, что делать, и когда муж собрался в очередной раз оплодотворить ее, сын пришел на помощь матери и серпом оскопил отца (в более раннем варианте мифа вообще отсек ему гениталии). Из капель крови Урана родились гиганты, эринии, горные нимфы. Из семени Урана, упавшего в море появилась богиня любви и красоты Афродита хтоническая.
       Первая "жатва" была, как следует из Гесиода, довольно своеобразной. Серп послужил орудием для смены поколений богов, смены времен, смены космического порядка. Эту смену старого космоса новым и воплощал большевистский режим. В Шумере серпы делали из обожженной глины, они часто ломались. В восточных мифологиях серп -- это, прежде всего, рога быка, соединенные. И -- серп Луны, женское начало творения вообще (месячный цикл женщины). В мифах Индии -- это чаша, в которой хранится эликсир жизни сома. Проливаясь на землю, сома питает все живое. Словом, символ "серп" -- это отсечение старого от нового путем насилия и дальнейшее сотворение этого нового.
       Молот -- орудие труда и оружие олимпийского бога Гефеста (им он приковал к скале Прометея) и эддического и древнегерманского бога Тора. Top -- бог грома, бури и плодородия. Оба бога не особенно мудры и часто попадают впросак. Молот Тора похищают, но он вновь возвращается к хозяину. Им Тор побивает великанов, им в последнем сражении богов перед Рагнарёком он убивает мирового змея Ермунганда, а потом гибнет сам от его ядовитых укусов (это не тот молот, которым философствовал Ницше?).
       Следовательно, символ нового государства -- РСФСР -- по своим глубинным архетипам мало чем отличался от свастики -- "мотыгообразного креста". И там, и здесь у основателей партий нового типа, фюреров, бессознательно срабатывал древнейший инстинкт, который был одновременно коллективным инстинктом масс. Поэтому они и были харизматическими лидерами, что могли безошибочно угадать вожделения толп.
       Есть над чем задуматься. Германский Логос одарил Россию поэзией Гете и Шиллера, философией Канта и Фихте, Шеллинга и Гегеля. Русская духовная элита первой половины XIX века, прежде всего, славянофильская, забыв "острый галльский смысл" Вольтера и Руссо, формировалась под сенью "сумрачного германского гения". Гюнтер Розмозер имел все основания написать в 1992 г.: "Существует много общего между русскими и немцами. Нет сомнения, что не только в политическом, но и в духовном, и в культурном отношениям между русскими и немцам во многом есть известное родство, которого нет между другими народами. Оно всякий раз выглядит загадочным. Существует множество всевозможных теорий, пытающихся его объяснить. Если суммировать эти теории, то они сводятся к такому тезису: русские и немцы, а возможно и евреи, относится к тем народам, которые можно назвать метафизическими народами. Обращает на себя внимание тот факт, что знаменитый вопрос о политическом и социальном воплощении некоторого сверхиндивидуального смыслов в своей истории волнует оба наших народа в большей степени, чем другие народы... это факт, что оба эти народа, несомненно обладают метафизической, спекулятивной одаренностью и что они по сравнению с другими народами, испытали гораздо более глубокое потрясение от стремительного вторжения в их культуру того нового, что принесли с собой Просвещение XVIII века и Французская революция. ("К вопросу о будущем России"). Из метафизической посылки немецкий профессор делает рациональный вывод: победа большевизма в России и национал-социализма в Германии связаны с неверно и не до конца додуманным путем модернизации. Что ж , хороший ответ на "знаменитый вопрос". Только было нечто другое. Русский дух преобразовал немецкую метафизику. "Любомудрие" славянофилов, русская философия ренессанса конца XIX -- нач. XX веков, питавшаяся от немецких корней, породили знаменитую "русскую идею". Скрещенная с Марксом и Ницше, она дала совершенно неожидаемые плоды. И уже через российскую клоаку Россия вернула Германии старый духовный долг в форме черносотенства, антисемитизма, большевизма (национал-большевистское движение в Германии в 20-е годы, связанное с именами Г. Лауфенберга и Э. Никиша готово было вместе с Красной Армией вторгнуться в капиталистическую Европу; сегодняшние российские национал-большевики во главе с Э. Лимоновым -- всего лишь жалкие эпигоны своих предшественников). "Дурная метафизика" не духа, а национального дна -- от русского к немецкому. Как там у Ф.М. Достоевского? В эпилоге "Преступления и наказания"? -- "Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невидимой моровой язве, идущей из глубин Азии на Европу (такое вот первое евразийство -- Д.К.) Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тело людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тот час же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали..." И так далее. Что понимал под "трихинами" антисоциалист и антисемит Достоевский? А от кого Ф. Ницше, как не от него? Признаний в любви к России и к творчеству Достоевского было избыточно.
       И не были ли "философские пароходы", отправленные Лениным в 1922 году, своеобразной бессознательной попыткой искупления того настоящего и будущего вреда, который уже начали приносить "трихины" из России? Ведь оба парохода плыли в Германию. Но -- к кому? К третьему "метафизическому народу" -- к евреям?
       Я заглянул в последний раз на дно колодца времени, в то темное и смутное, что возвращается как вытесненное из прошлого в будущее. И тогда горстка посредственностей, страдающих от комплекса неполноценности, но одержимых манией величия подчиняет своему некрофильству целые континенты.
       С позиций психоанализа фашистский и большевистский символы абсолютно равновелики. Но за ними стояли вожди-фюреры. Кроме сексуальной, важнейшей потребностью человека является стремление быть значительным (особенно, если притупляется первая). Если ты повелитель государства, то оно должно быть самым значительным. Начинается соревнование двух тоталов. Есть любопытная точка зрения, объясняющая, почему Гитлер в абсолютно невыгодных для Рейха обстоятельствах напал на СССР. Как сейчас стало известно, Гитлер был убежден, что нападения Сталина ни в 1941, ни позднее не будет. Его заверения 22 июня, что нанесен упреждающий удар были блефом. Не ждал напрасно, Сталин готовился к нападению, но не успел. И вот, забросив массу интересных дел, Гитлер вопреки своему генералитету начинает убийственную для Рейха войну на два фронта. Разгадка этого рокового решения, возможно, таится в мемуарах А. Шпеера "Третий рейх изнутри".
       Обер-архитектор и министр вооружений Рейха свидетельствует, что видя себя гениальным архитектором, Гитлер главной своей заботой считал строительство Большого Дворца общественных форумов в Берлине. Эта здание должно было иметь высоту 293 метра, а купол -- 250 метров диаметра. Завершение строительства к 1950 году было сверхценной идеей-фикс параноидального Гитлера. И, вдруг, он узнает, что другой параноидальный вождь, его заклятый друг Сталин собирается строить Дворец Советов на месте взорванного храма Христа Спасителя высотой 415 метров. Узнал он эту потрясающую для него новость в 1940 году. "Он был глубоко уязвлен, ощущал, что у него обманом похитили славу возведения самого большого монументального здания в мире. Рука об руку с этим шла крайняя досада, что он не может приказать Сталину остановиться", -- пишет Шпеер. 18 декабря 1940 года Гитлер подписывает директиву N 21 , предписывающую немецкой армии быть готовой к 15 мая 1941 года "разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война с Англией". Час пробил. " ... Теперь, -- сказал он однажды, -- это будет конец их зданию раз и навсегда", -- так заявил Гитлер вскоре после начала войны с СССР, по свидетельству Шпеера. (А. Горянин -- Что подтолкнуло Гитлера к нападению на СССР? "Русская мысль", 1997, N 4180). Прав был K. Юнг , когда советовал западным демократиям для сокрушения монстра Гитлера обратится за помощью к монстру на Востоке. Ведь еще когда Г. Федотов говорил: "Марксизм -- официальное название русского фашизма", а В. Шульгин в 1927 году добавлял: "Фашизм и коммунизм (ленинизм) два родных брата. Только ленинизм хочет править так: всех людей навсегда превратить в скотов, а самим жить припеваючи в роли погонщиков мулов. Фашизм же хочет править "постольку-поскольку": пока люди скоты, их и гонят, как стадо таковых". (И. Гарин -- Йехуизм, т. 2, кн. 1, Харьков, 1994). По словам того же А. Шпеера, Гитлер полушутя предложил: после войны поручить управление неонемеченным остатком России ... И. Сталину -- он знает как обходится с русскими.
       А начиналось все с героев и красивых мудрых Утопий...
       Но ведь был же умнейший русский человек, который предостерегал еще XIX век от "гомеризма"! П.Я. Чаадаев в "Философических письмах" к Е.Д. Пановой. -- "И, наконец, сказать ли это? -- своего рода бесчестие будет связано, может быть, с именем Гомера. В суждении, которое религиозный инстинкт Платона побудил его произнести об этом развратителе людей, не будут видеть одну из его знаменитых утопических выходок, а одно из замечательных его предвосхищений мыслей будущего. Должен наступить день, когда имя этого преступного обольстителя, который ужасным образом способствовал извращению человеческой природы, будет вспоминаться с краской на лице. Нужно, чтобы люди когда-нибудь принесли раскаяние за расточавшийся ими фимиам этому льстецу их страстей, который запятнал священную традицию истины и наполнил сердца их нечистью, чтобы угодить им". (Письмо шестое -- выделено мною -- Д.К.).
       "Нам остается еще сказать о Гомере. В наши дни вопрос о влиянии Гомера на человеческий разум вполне разрешен... Не знают, как мне кажется, только того, что может быть общего у Гомера со временем, в котором мы живем, того, что до сих пор уцелело от него в мировом сознании... На наш взгляд, гибельный героизм страстей, запятнанный идеал красоты, необузданное влечение ко всему земному -- все это заимствовано нами у него. Заметьте, что никогда не было ничего подобного в других цивилизованных обществах мира (? -- Д.К.)... Хотя в наши дни Гомером занимаются очень мало и хотя, наверное, его совсем не читают, его боги и его герои тем не менее все еще оспаривают почву у христианской идеи. И действительно, есть какая-то прелесть в этой поэзии... она ослабляет напряжение ума, держит его безрассудно прикованным к своим призракам и самообольщениям, убаюкивает и усыпляет его своими мощными иллюзиями. И пока глубокое нравственное чувство.. не наполнит наши сердца презрением и отвращением к этим векам обмана и безумия, которые нами еще владеют... до тех пор старые, вредные впечатления не перестанут составлять наиболее жизненный и деятельный элемент нашего разума". Без искупления, испытанного всем христианским миром, как вселенская катастрофа, считает Чаадаев, избавиться от грязи, оскверняющей память человечества, невозможно. "Вот как философия истории должна понимать гомеризм. Посудите теперь, какими глазами она должна смотреть на Гомера! Разве на этом основании не должна она по совести наложить на его чело печать несмываемого отвержения!". А в сноске "русский европеец" сделает такое примечательное резюме: "Настоящим счастием нашего времени является новая область, не загрязненная гомеризмом, которая недавно открылась для исторического размышления. Влияние идей Индии уже проявляется с большой пользой в развитии философии. Дал бы Бог, чтобы мы пришли как можно скорее этим кружным путем к той точке, куда нас не смогла до сих пор привести более прямая дорога". (Письмо седьмое).
       Вот так! А мы говорим: Шопенгауэр, Блаватская, Рерихи... "Мистик" Чаадаев почувствовал и предсказал все гораздо раньше (письмо датировано 16 февраля 1829 года).

    Глава IV

       "Эти две женщины -- прошлое и будущее --
       поднимают теперь такой шум, что настоящее
       бежит от них прочь"

    Ф. Ницше.

       "Над Европой встала трагическая фигура
       Фридриха Ницше"

    В. Эрн.

    * * *

       М. Хайдеггер, рассматривая происхождение европейского нигилизма, говорит: "История западной философии от Платона вплоть до Ницше есть история метафизики. И поскольку метафизика начинается с истолкования бытия как "идеал" и это истолкование остается законодательным, вся философия после Платона есть "идеализм" в том однозначном смысле слова, что бытие отыскивается в идее, в идейном и идеальном... Платон становится в истории Запада прообразом философа. Ницше не просто охарактеризовал свою философию как перевертывание платонизма. Ницшевская мысль была и есть прежде всего одно единственное и часто очень надрывное препирательство с Платоном.
       ...Его высказывания о доплатоновских философах как "личностях" упрочили вместе с его сочинением о "Рождении трагедии" тот еще имеющий сегодня хождение предрассудок, будто мысль Ницше определяется в основном греками. Сам Ницше видел дело намного яснее и в одном из своих сочинений, "Сумерки богов", высказался об этом в разделе "Чем я обязан древним". Здесь в N 2 говорится:
       "Грекам я не обязан никакими в сродной мере сильными впечатлениями; и, чтобы прямо высказаться до конца, они не могут быть для нас тем, чем стали римляне. У греков не учишься -- ..."
       ... Для мыслителя воли к власти из греков существует только исторический мыслитель Фукидид, продумавший историю пелопонесской войны, поэтому в названном месте, содержащим, между прочим, самые острые слова Ницше против Платона, значится:
       "Моим лечением от всякого платонизма был в любое время Фукидид".
       Но исторический мыслитель Фукидид все же не мог преодолеть платонизма господствующего в основании ницшеанской мысли" ("Время и бытие").

    * * *

       Эта глава будет содержать те мысли, тот материал, которые остались за пределами моей книги "Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше". Так как некоторые составляющие философско-исторического и культуролого-психологического сюжетов обеих книг перекликаются, то будет уместно на этих страницах сделать некоторые добавления к главным темам уже опубликованного трактата.
       И прежде всего -- о России и Ницше и о Ницше в России.
       Первыми русскими читателями книг Ницше были княгиня А.Д. Тенешева и князь А.И. Урусов, известный адвокат, выступавший по делу С. Нечаева, и меценат. Их в качестве адресатов рекомендовал философу в 1888 году популярнейший датский критик Георг Брандес (Морис Коген), с которым Ницше познакомился годом раньше. Когда-то в моей библиотеке было 20-томное Собрание сочинений Г. Брандеса. Его лекции, работы о мировой литературе читались как увлекательный роман. Поэтому он был очень известен и влиятелен как критик. Творчество Ницше Г. Брандес окрестил "аристократическим радикализмом". Ницше переписывался с ним до дней своей болезни. А. Тенешевой он отправил один экземпляр брошюры "Случай Вагнера". Княгиня фактически первой в России прочитала страницы Ницше, в октябре 1888 года. В декабре она ответила ему письмом. Эта пересылка и переписка происходила как раз накануне уже начинавшийся тяжкой психической болезни ее корреспондента. Следует учесть, что Ницше сам просил Брандеса: "Не сообщите ли Вы мне пару русских или французских адресов, по которым имело бы смысл отправить это сочинение? ("Случай Вагнера" или более привычное в русском переводе "Дело Вагнера").
       Я сообщал о том, что начиная с первого издания в 1898 году книги "Так говорил Заратустра" и до 1913 года включительно Ницше издавался в России 47 раз. Первое изложение философии Ницше появилось несколькими годами раньше в 1892 году в журнале "Вопросы философии и психологии", кн. 15, -- В. Преображенский "Фридрих Ницше. Критика морали альтруизма". В последующие годы, опять же, до 1913, в России вышло свыше сорока книг русских и зарубежных авторов (некоторые названия издавались неоднократно), освещающих и философию и личность немецкого мыслителя в самых разнообразных аспектах. Высказаны были все "про и контра". Работы о Ницше в сборниках, статьи в тогдашних журналах я не учитываю. Следует отметить, что среди авторов немало хорошо известных имен: В. Соловьев, Е. Трубецкой, Л. Шестов, А. Луначарский; что почти все более поздние сопряжения Ницше с историей и культурой, религией, с творчеством других мыслителей и художников уже присутствуют в этих сочинениях. Исключение, по понятным причинам, составляет фашизм, но и в этом плане существует сближение. Я не случайно указал дату: 1913 год. В 1914 началась Мировая война, виновницей которой справедливо считалась Германская империя, и патриотически настроенная русская творческая интеллигенция считала, что немецкая философия, и не в последнюю очередь Ницше, способствовали той транскрипции немецкого духа, которая и вторгла Европу в пучину войны (см., например, речь В. Эрна "От Канта к Круппу" в октябре 1914 года, его же "Налет Валькирий"). Это было несправедливо, но изданий Ницше и книг о Ницше больше не было до конца века. На защиту философа встал Н. Бердяев в статье "Ницше и современная Германия", 1915 г., "Биржевые ведомости". По его мнению, Ницше не связан с германским милитаризмом, напротив, он всегда критически относился к немецкому государству и прусскому юнкерству. "Нужно заметить, что Ницше не любил немцев, всегда подчеркивал, что он славянин-поляк, отрицал существование в Германии подлинной культуры и любил французскую культуру, как единственную в Европе... Поистине, в духе Ницше было больше славянского, чем германского: есть в нем что-то конечное, последнее, родственное нашему Достоевскому. Как близок Ницше по своему пафосу русским религиозным искателям". Позднее Эзра Паунд так выразился о немецком Заратустре: "неуравновешенный, истеричный тевтополяк".
       Бердяев мог прочитать о любви Ницше к славянству в книге Д. Галеви "Жизнь Фридриха Ницше". "Часто Фридрих и его сестра Елизавета мечтательно слушали семейную легенду, которую им с охотой рассказывала бабушка. Отдаленные предки Ницше жили в Польше, имели графское достоинство и назывались Ницкие. Во время реформации, подвергаясь преследованиям, но пренебрегая ими, они порвали с католической церковью и должны были спасаться бегством, захватив с собой только что родившегося сына... Он прожил до глубокой старости и передал своему потомству две добродетели: выносливость и долголетие (но не Фридриху -- Д.К ). Фридрих никогда не уставал слушать об этих занимательных приключениях и часто просил повторить ему сказку про поляков... Он ни минуты не сомневался в том, что поляки первый народ в мире. "Граф Ницкий не должен лгать", -- заявил он однажды сестре...
       Новейшие исследования биографии Ницше полностью опровергают семейную легенду о его польском происхождении. Это была, действительно, сказка, но из цикла тех, которые укоренились в детском возрасте, оказывают постоянное влияние на творчество незаурядной личности.
       ...Он сочиняет мелодии, фантазии, целый ряд мазурок, которые он посвящает своим "польским предкам"... В 1854 во время осады Севастополя, взятие которого он оплакивал, так как любил всех славян и ненавидел революционных французов, он изучал баллистику и систему защиты крепостей".
       В "Сумерках богов" Ницше сделает России, с точки зрения будущего, сомнительный комплимент: "Россия, ныне единственная крепкая и прочная держава, которая умеет ждать и от которой можно много ждать. Россия -- антипод убогой европейской раздробленности и нервозности, выросшей до критического максимума при образовании "Германской империи" (N 39).
       В письме Г. Брандесу от 20 октября 1888 года он пишет: "Целиком и полностью верю Вам в том, что именно в России можно "воспрянуть духом"; кое-какие русские книги, прежде всего Достоевского (во французском переводе, ради всего святого, не в немецком!!), я отношу к величайшим в моей жизни облегчениям". ("Речь не о книгах, а о жизни...". Переписка Ф. Ницше с Г. Келлером, Г. Брандесом, А. Стринбергом, "Нов. Мир", 1999, N 4). И его пронзительное восклицание: я обменял бы всю европейскую культуру на русское умение быть печальным!
       Интересный многоплановый материал об "освоении" Ницше в России приводит М. Коренева в своей вступительной статье "Властитель дум" к тому Ницше "Стихотворения. Философская проза", СПб., 1993.
       Тематическая близость книг о Ницше в начале века работам конца века видна хотя бы на одном примере. В 1906 г. в Одессе издана небольшая книжка Макса Фалькенфельда "Маркс и Ницше". В ней, кстати, есть такие строки: "Утопии Фурье и Сен-Симона, Бабёфа и Чернышевского -- были поэзией общественного движения... утопия о сверхчеловеке является поэзией нравственного переворота в современном строе. Этот нравственный переворот произойдет в тяжелейших болях и муках, и величавая, могучая поэзия Ницше не раз послужит утешением и победным гимном, под звуки которого легче будет усталым рядам идти к победе". Переводной текст был как раз кстати -- шла революция. Так из Ницше начали делать демократа. В 1995 году в Москве издана книга крупнейшего французского философа П. Рикёра "Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике". Одна из главок книги называется "Маркс, Ницше, Фрейд". Естественно, она посвящена, как и вся книга, интерпретации культуры, но перекличка эпох в подходе к автору "Заратустры" характерна.
       Г. Фроловский в своей знаменитой книге "Пути русского богословия" в гл. VIII с характерным названием "Накануне" скажет про 90-е годы: "Это было время исканий и соблазнов. Дуги странно скрещивались и расходились, и все больше было противоречий... Обостряется тревога совести. Но рядом вспыхивает и подпольный бунт. Для девяностых годов равно характерны и влияние Ницше и влияние Толстого. Влияние Ницше было все же сильнее. Ницше понимали по-разному. Для одних он был отрицателем, "человеком последнего бунта", ломавшим историческую мораль. Для других он был учителем, именно учителем и проповедником новой нравственности, "любви к дальнему"... И, странным образом, именно Ницше многим подсказал идею религиозного синтеза, религиозной культуры... Марксизм в 90-е годы был пережит у нас, как мировоззрение, как философская система... Это было восстание новой метафизики против засилья морализма. Метафизика марксизма была дурной и догматической метафизикой. Но ... марксизм ... был практическим возвращением к онтологии, к действительности, к "бытию"... Возникал вопрос о свободе и необходимости в общественном процессе, и это неизбежно уводило в метафизику".
       Л. Толстой интересовался книгами Ницше, читал их. Но относился к его философии с нескрываемым возмущением (если не ошибаюсь, в его "Круге чтения" нет цитат из Ницше, кроме только одной в 9 томе, хотя кое-что легко бы вписывалось в общую парадигму этого свода "жизненной мудрости"). По свидетельству врача Д. Маковицкого в августе 1908 г. Толстой распорядился убрать все сочинения Ницше -- злился, зачем потратил время на них (но все-таки тратил!). Доходило до ругани: "Ницше -- это бред сумасшествия и самоуверенности" (так же определил сущность Ницше философ Макс Нордау в книге "Вырождение"). По мнению Толстого, после М. Аврелия, Руссо, Канта, В. Соловьева, нельзя считать произведения Ницше философией. В письме в газету "Цайт" (1902), предчувствуя близкое будущее, он писал: "Главным толкователем и восхвалителем этого озверения является полусумасшедший (уже сумасшедший, но умерший -- Д.К.), самоуверенный, ограниченный, неосновательный, но бойкий на язык Ницше". Возмущало Толстого антихристианство Ницше и его теория внеморальности искусства (по ст. Г. Андреева "Почитаемый и презираемый", "Рус. М.", N 4333, 2000). Пожалуй следует добавить, что в русском духовном дискурсе начала века Ницше наряду с Марксом был главным соперником Л. Толстого в воздействии на умы.
       Суммируя эти небольшие наблюдения над судьбами философии Ницше в России, можно сделать неутешительные выводы. Резюме: русская интеллигенция в массе своей оказалась подготовлена к катастрофе 1917 года. Отказавшись в конце концов от ненасильственного анархизма Л. Толстого (Толстовские общества, коммуны погоды не делали, не случайно немногочисленные общины переселялись в Америку, а с остатками толстовцев расправились большевики), она стала восторгаться певцами насилия Марксом и Ницше, и позднее -- Лениным. Возможно, в этом признании будущей революции ("Но вас, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном") проявились исторические особенности русской духовности. И Ницше и Маркс оправдывали существование рабства в античном мире как необходимое и неизбежное условие развития высокого уровня культуры. Формирование же новой русской культуры приходится на XVIII-XIX века, т.е. время апогея и упадка крепостного права. Мужики трудились как рабы, их господа набирались знаний, осваивали европейский "политес", овладевали европейской культурой, творили, философствовали, спорили о судьбах России, страдали "за мужика". Прекрасный "Серебряный век" не состоялся бы, если бы за его спиной не было многовекового рабства. Менее половины столетия между Великой Реформой и русским символизмом были социокультурным динамичным условием переоценки ценностей.
       Ницше и Маркс вносили новую струю в этот поток. Культурная элита могла многое почерпнуть у них путем некой перестановки действующих лиц в их гражданских драмах-утопиях. После Февральской революции газета "Биржевые ведомости" печатала цикл стихотворений И. Ясинского "Из отблесков Ницше" -- переложения "Так говорил Заратустра". Позднее в книге воспоминаний "Роман моей жизни" Ясинский писал: "Я печатал там свои стихи, главным образом переложения философских афоризмов Ницше, придавая его сверхчеловеку облик большевика". Так из Ницше стали делать коммуниста. Эти два странных парадокса были предварительной подготовкой к будущему главному парадоксу -- сотворению из Ницше фашиста.
       Я попробовал показать этот философско-эстетический травестизм в своей книге на отдельных ярких примерах. Однако, для полноты там явно не хватает Андрея Белого. В. Шестаков в ст. "Ницше и русская мысль" пишет о нем: "В особенности восторгался идеями Ницше А. Белый (да чем он не восторгался? -- Д.К.); его работы 90-х гг., в частности, статья "Фридрих Ницше", буквально проникнуты поклонением перед немецким философом, в котором ему виделся тип гениальной личности, открывающей путь в новую эру. ("Россия и Германия: Опыт философского диалога"). И что же? Этот ницшеанец, штейнерианец, "пленный дух" (М. Цветаева) в 30-е годы со свойственной ему экзальтированностью будет воспевать советский режим, большевистскую партию, в которую чуть не вступит, всячески поносить своих друзей за границей, писать доносы. В тайном дневнике он так же экзальтированно будет ругать коммунистов. Зря старался. Все равно затравили как и других. Но как же был прав В. Розанов, когда говорил: нормативный русский интеллигент "утром верит в Ницше, в обед -- в Маркса, а вечером -- в Христа".
       Помните Аристотеля? "Всякие действия обращаются на того, кто заранее расположен их претерпеть", -- это не случай рафинированной русской интеллигенции? Она и претерпела; русская интеллектуальная элита оказалась расколотой Ницше на два лагеря, которые приступили к взаимному духовному уничтожению.
       Следовало бы упомянуть и о культурологическом аспекте осмысления сочинений Ницше в России. Ф. 3елинский, Вяч. Иванов, Ал. Лосев дали замечательные образцы рассмотрения темы "Ницше и античность". Так и называется ст. Зелинского, недавно переизданная в 3 томе сочинений Ницше "Философия в трагическую эпоху", М., "Пор-Рояль", 1994. Только что вышел из печати том исследований Вяч. Иванова "Дионис и прадионисийство", СПб, Алетейя, 2000. С легкой руки автора Ницше в России превратился в религиозного мыслителя в контексте "русской идеи".
       Ал. Лосев в своем гигантском труде "Очерки античного символизма и мифологии", М., 1993 г. рассматривает аполлинизм и дионисизм Ницше как синтез идей немецкой классической философии, немецкого романтизма и философии Шопенгауэра в первой главе "Происхождение античного символизма".
       В 1922 году вышла книга Е. Браудо "Ницше -- философ-музыкант". Ну, а потом пойдет другая литература о великом философе:
       - Лейтензен -- Ницше и финансовый капитал, М., 1928,
       - Бернадинер -- Философия Ницше и фашизм, М., 1934,
       - Одуев -- Реакционная сущность ницшеанства, М., 1959, Из-во ВПШ и
       АОН при ЦК КПСС -- как раз там, куда мне в 1970 советовали обратиться со своим трактатом.

    * * *

       В западной славистике феномен ницшеанства в России исследовался достаточно интенсивно. Я упоминал сборник Б. Розенталь "Ницше в России", 1986, кое-что цитировал из него. Следует признать, что эти исследования на Западе приносят гораздо большие результаты, чем в России, даже в последнее десятилетие. Э. Клоус "Революция морального сознания: Ницше и русская литература 1890-1914 гг." (1988), Х. Гюнтер "Социалистический сверхчеловек: Максим Горький и советский героический миф" (1993), "Ницше и советская культура: союзник и противник", Кэмбридж-Нью-Йорк, 1995.
       В последнем сборнике прослеживается конгениальность Ницше, Маяковского и футуризма, Хлебникова; Гумилева и акмеизма в целом, русского оккультизма. Далее: апелляции к Ницше в 20-е годы через советский театр, архитектуру домов-коммун (как театр-синтез Вагнера в Байрейте); в 30-е --оппозиция комсомольского авангарда и ее риторика, образ сверхчеловека в советской фотографии, фотомонтажи и плакаты 1930-х годов. Элементы ницшеанского влияния на советскую официальную и неофициальную культуру рассматриваются на примере возвращения Пушкина в советскую культуру, на рецепциях Ницше М. Бахтиным, М. Булгаковым и другими.
       К этой социокультурной динамике "советского ницшеанства" составители сборника могли бы добавить сонет М. Рыльского, будущего классика поэзии социалистического реализма (написан в 1922 г.):
       Ницше.
       Людей и змея, солнце и орла
       Благословил он на высотах чистых:
       Добро и мудрость, свет и тень крыла --
       Для бурь, для счастья, для вершины льдистой.
       Чело ему безумьем обвила
       Змея: тогда из суемудрых истин
       Больная мысль помалу проросла
       Орел упал на землю в сумрак мглистый.
       Здесь он пред солнцем на колени встал, --
       Но посмеялось и оно надменно, --
       И он умолк, не раскрывал уста,
       Любви лишившись, отрешась от гнева,
       Ушел он в тень, где не звучат слова,
       Где гнев безжизнен и любовь мертва.
       Молодой украинский поэт, чьи сонеты 10-20-х годов наполнены какой-то тоской по мировой культуре, в четырнадцати сонетных строках сложил поэтический конспект философской и жизненной трагической тропы Ницше. В будущем М. Рыльскому предстоит другой трагизм: "Песня о Сталине", написанная ради спасения себя и своей семьи.
       В целом в советской культуре ницшеанский миф "не собрался", однако в снятом виде присутствовал всегда. В "зрелой сталинской" культуре мы улавливаем его в хрестоматийных текстах "Брусков", "Как закалялась сталь", "Петр Первый", "Повесть о настоящем человеке". К текстам можно добавить множество кинофильмов о Ленине и Сталине, о вождях поменьше рангом, о героях революции (кинотрилогия о бандите Камо), о рядовых членах партии ("Коммунист"); тут и живописные полотна, скульптурные композиции, музыкальные творения разного уровня. Это и "эстетизация революции" у Бабеля, "сознательное творчество истории" у Мандельштама. Существуют и негативные отражения ницшеанского мифа в "Докторе Живаго" (прозрение героя от мифа к логосу), в "Мы" Замятина (тирания сверхчеловека над безликой массой) -- по ст. Добренко -- О чем умолчал Заратустра, "ЛГ", 1995.
       В своих "осколочных" мемуарах "Ни дня без строчки" Ю. Олеша пишет (в середине 50-х г.) о Маяковском: "Однажды он сел за столиком неподалеку от меня и, читая "Вечерку", вдруг кивнул в мою сторону:
       -- Олеша пишет роман "Ницше"!
       Это он прочитал заметку в отделе литературной хроники. Нет, знаю я, там напечатано не про роман "Ницше", а про роман "Нищий".
       -- "Нищий", Владимир Владимирович, -- поправляю я, чувствуя, как мне радостно, что он общается со мной. -- Роман "Нищий".
       -- Это все равно, -- гениально отвечает он мне. В самом деле, пишущий роман о нищем -- причем надо учесть и эпоху, и мои способности как писателя (сер. 20-х -- Д.К.) -- разве не начитался Ницше?"
       Любопытно для Маяковского - самого гениального советского ницшеанца. Как и Горький -- уже не хотел признаваться в своем былом поклонении кумиру? Но это означало признать нищим себя, как уже мимоходом признавалось в "Облаке в штанах".
       Были, однако, и такие книги в советской литературе, в которых вопрос о Ницше решался нетрадиционно для официальной идеологии. Правда, эти книги принадлежали писателям, которых "советскими" можно было назвать только условно.
       А. Адамович -- "Каратели", 1970-1980. Повесть начинается и заканчивается главами, представляющими внутренней монолог Адольфа Шикльгрубера-Гитлера: "Чем выше обезьяна взбирается по дереву"... и "Чем выше обезьяна взбирается по дереву, тем лучше виден ее зад". Глава "Дублер. Сны с открытыми глазами" с таким же внутреннем монологом Джугашвили-Сталина перед смертью была опубликована только в 1988 году в N 11 "Др. народов". Чтение этих глав -- хорошее противоядие против любого увлечения фюрерством.
       В журнальной публикации существовала глава "Разговор умершего Бога с проституткой". В отдельном издании 1981 года ее уже не было.
       Измученная женщина, совсем не жрица любви, тень, снова и снова приходит к Богу, сообщившему ей, что он умер. Но у нее -- неразрешимые вопросы. Такой диалог следует:
       -- Она. Ты об этом снова... Будто ты можешь умереть на самом деле.
       -- Он. Это не я говорю. Помнишь, как радовался твой студент (Ф. Ницше): "Боги умерли! Вперед, высшие люди! Умерли боги -- пришло время сверхчеловека".
       -- Она. Ты тоже считаешь, что я повинна в его безумии. Я сколько раз об этом читала. Вернее, мне зачитывали -- добрые люди не пропустят, покажут. Не слишком ли много на мои слабые плечи? И жестоко.
       -- Он. Ты подошла, ты погладила его по лицу, а он убежал, а потом все-таки вернулся... Так и было на самом деле?
       -- Она. Да. вернулся, отыскал меня. Я его предупредила о своей болезни. Потому что увидела, что он меня любит. Представляешь -- меня! (В своей автобиографической книге "Моя сестра и я", написанной в сумасшедшем доме и опубликованной только в 1951 году, Ницше сообщает, что в студенческие годы он дважды сходился с проститутками, которые наградили его сифилисом. "Я серьезно созревал в Лейпциге, активно занимался мастурбацией и ходил по проституткам почти столько же, сколько следовало". Именно сифилис и стал причиной его безумия, начавшегося в Турине 3 января 1889 года. В этот день он был препровожден полицией домой после того, как на площади Карло Альберто он обнимал лошадь и мешал уличному движению (сон Раскольникова?). В дни до 9 января он беспокоил домохозяев пением, исполнял на фортепьяно Вагнера, требовал убрать со стен картины, т.к. в его квартире "храм", в котором он собирается принимать короля Италии. 9 января приехал его друг Франц Овербек, встревоженный очередным тревожным посланием. Он увозит Ницше в Базель и поместит его в психиатрическую лечебницу. Потом будет Йена. Его поведение будет чудовищным поведением жалкого безумца. Потом под опекой матери и сестры он будет долго и медленно угасать в молчании и спокойствии. В безумном послании Я. Буркхарду в эти годы он заметит: "Я мог бы стать Буддой Европы, что, конечно же, контрастировало бы с индийским". -- Д.К. по материалу публикации. "Речь не о книгах, а о жизни". Ницше умер в Веймаре 25 августа 1900 года, где и похоронен. Ретроспективный медицинский анализ этиологии заболевания Ницше, проведенный независимо друг от друга и в разные годы крупнейшими специалистами в области психиатрии и венерологии, опровергает устоявшуюся в ницшеведении версию, что его безумие стало следствием заражения сифилисом.
       -- Он. Значит, он был ужасно одинок, ужасно! Есть у меня знакомый, он пишет...
       -- Она (не слушая). Значит, все-таки я, во всем виновата одна я! В безумии его, а значит, и всех.
       -- Он. Я этого не говорил, женщина. Есть у меня знакомые и среди историков. Приходилось слушать их громкие споры. Так вот, твой бедняга-студент лишь помог болезни определиться. Он лишь выразил красиво -- и, может быть, это главный грех его! -- совратительно красиво прояснил то, что происходит в мире. И тем самым повесил вину времени себе на шею (хорошо умеют иногда писать мои знакомые). Ничего не скажешь, и он владел словом, твой огнепоклонник, антихристианин: "Отвратить свой взор от себя захотел творец и создал мир"... Да, имел буквы, как он выражался, "чтобы и слепые их видели". Слепых оказалось даже больше, чем он мог рассчитывать, когда звал действовать ножом. Во имя "новой любви" к человеку! "Слабые и неудачники должны погибнуть"... И им должно еще помочь в этом. Что вреднее всякого порока? -- деятельное сострадание..." Тщеславное зеркало -- вот кто твой велеречивец! "Смотрите, люди, как я вас беспощадно отражаю! А для этого -- смотрите на меня". На меня -- в этом вся штука! "Знать вас не желаю, презираю вас, ничтожества, смотрите, смотрите, как я вас знать не хочу! Сюда, на меня, в меня смотритесь!" (образ зеркала взят автором из книги О. Вайнингера "Пол и характер", ч. 2, гл. IV -- Д.К.). Густо же вас на этом замесили -- на злом, не добром тщеславии. Унизить, чтобы возвыситься! (А. Адамович в сжатой форме изложил в речах Бога концепцию С. Лема в его большом эссе, о котором я упоминал в своей книге -- Д.К.).
       -- Она. А он показался мне таким добрым и сострадательным, похожим на женщину. Глаза, как у больного ребенка. Я у него первая была. Я сразу поняла.
       -- Он. Первая женщина, и сразу это! Можно обидеться, рассердиться на целый мир.
       -- Она. Я даже денег не взяла. Зачем он не ушел, вернулся, господи, я же его предупреждала?
       -- Он. Свое хотение поставил превыше всего. Это с вами бывает. Нет, я в высоком, в бытийном смысле.
       -- Она. А потом, я видела на фотографиях, он стал носить эти противные усы. Такие были у солдат, что поймали меня на отцовском лугу и затащили в лес. Они все лошадьми воняли. Вот они и заразили меня.
       -- Он. Они -- тебя, ты -- его.
       -- Она. А он -- всех?
       -- Он. Мы с тобой уже говорили, не так все просто. Вот у меня физик есть знакомый, так он предлагает такую модель...
       -- Она (не слушая, о своем). Если моя вина, так не с меня же началось. А кто-то же и тех солдат...

    ...................................................................

       -- Она. А значит, нельзя нас оставлять одних.
       -- Он. Не все так считают. Студент твой лучше знал людей. "Бог, который все видел, даже человека: этот Бог должен умереть! Человек не выносит, чтобы такой свидетель жил!"
       -- Она. Я женщина, и я особенно чувствую, как тяжело человеку одному. -- Этот диалог, по-моему, больше говорит о сопряжении Ницше с фашизмом, чем многостраничные исследования о "реакционной сущности ницшеанства". Но и вот такой факт, прямо из времени "Карателей", из 1943 года, тоже никуда не денешь. Летом этого года в Италии произошел антифашистский переворот под эгидой короля. Муссолини был арестован и спрятан в горном замке. Гитлеру дуче был нужен позарез: готовилась оккупация северной Италии, и для будущего марионеточного государства был необходим руководитель. В сентябре этот план выполнили. В июле Гиммлер собрал на вилле близ Берлина шестерых крупнейших оккультистов Германии, один из ясновидящих открыл место, где содержался дуче. Гитлер лично приказал штурмбанфюреру СС Отто Скорцени освободить Муссолини и доставить его в Берлин. Так вот, формальным поводом для встречи арестованного Муссолини и прибывшего в Рим Скорцени должна была быть передача подарка дуче от Гитлера в день рождения: десятитомное роскошно изданное Собрание сочинений Ницше. Излишне напоминать, что Муссолини был похищен (Буряков -- Похищение Муссолини. Миф и реальность, "ВИ", 1980, N 7).
       Все-таки фюреры считали Ницше своим наставником и вряд ли только из-за фальсифицированной "Воли к власти", которую отказался в свое время редактировать Р. Штейнер. "Если бы к этим предостережениям отнеслись с должным вниманием, то не пришлось бы дожидаться сенсационного издания Карла Шлехты (1956), рассредоточившего так называемую "Волю к власти" и вбившего осиновый кол в плакатно усвоенное нацифицированное ницшеанство", -- пишет К. Свасьян в предисловии к двухтомному изданию Ницше, 1990). Согласимся с ним.
       В. Астафьев в романе "Печальный детектив" (уже 1985!) упоминает имя Ницше в таком контексте. Герой романа милиционер (!) Леонид Сошнин "затесался на заочное отделение филфака местного пединститута, с уклоном в немецкую литературу, и маялся вместе с десятком местных еврейчат, сравнивая переводы Лермонтова с первоисточниками..." Он научился читать по немецкому (!?), добрался до Ницше и еще раз убедился, что, отрицая кого-либо и что-либо, тем более крупного философа, да еще и превосходного поэта, надо непременно его знать и только тогда отрицать или бороться с его идеологией и учением, не вслепую бороться -- осязательно, доказательно... А Ницше-то как раз, может, и грубо, но прямо в глаза лепил правду о природе человеческого зла. Ницше и Достоевский почти достали до гнилой утробы человечишки, до того места, где преет, зреет, набирается вони и отращивает клыки спрятавшийся под покровом тонкой человеческой кожи и модных одежд самый жуткий, сам себя пожирающий зверь. А на Руси Великий зверь в человеческом облике бывает не просто зверем, но звериной, и рождается он чаще всего покорностью, безответственностью, безалаберностью, желанием избранных, точнее, самих себя зачисливших в избранные, жить лучше, сытее ближних своих, выделяться среди них, выщелкнуться, но чаще всего -- жить будто по речке плыть...
       Почему не от своих учителей, a у Ницше, Достоевского и прочих, давно опочивших товарищей, да и то почти тайком, надо узнавать о природе зла?"
       Перестроечный пафос писателя понятен, но при всем уважении к Астафьеву, замечу, что он явно не по адресу. Ницше здесь не причем. Но такое понимание ницшеанства, как говорится, имеет место, достаточно распространенно; его можно бы назвать "средне-русским".
       Напрашивается следующий вывод: как бы не перекрывались все пути и каналы возможного проникновения в советскую культуры учения Ницше и западного ницшеанства, а за "железным занавесом" и под "железной пятой" марксистско-ленинской идеологии магистральная линия развития культуры и литературы в СССР (к уже упоминавшимся именам следует добавить К. Малевича, П. Филонова, Вс. Мейерхольда, С. Кржижановского, эмигранта Г. Газданова) в 20-30-е годы и в поздние времена обнаруживает явную параллельность к тому миру идей, который в Европе традиционно связывается с Ницше. Этим идеям очень трудно ужиться с ментальностью стандартного советского интеллигента, но они все же скрыто присутствуют в форме культурного подсознания. По образному сравнению А. Якимовича, картина скрытого ницшеанства в советской культуре напоминает знаменитую ситуацию у Л. Кэррола -- чеширского кота нет, но его улыбка -- вот она, имеется ("Родина", 1993, N 5-6). И уже вплотную подступила тема: Ф. Ницше и постмодернизм, в частности, "постсоветский постмодернизм".
       С 1989 года произведения Ницше издавались неоднократно, в библиографии я указал то, что было на 1994 г. включительно. Последняя новая публикация: "Речь не о книгах, а о жизни...". Переписка Ф. Ницше с Г. Келлером, Г. Брандесом, и Ав. Стринбергом", Новый мир, 1999, М. Сложнее с ницшеведением. Я привел почти всю литературу, старую и новую, посвященную Ницше тоже в период по 1994 год. В основном это журнальные публикации, сборники, статьи в монографиях. Позже были следующие издания:
       - М. Штирнер -- Единственный и его собственность (приложение: М. Штирнер в философской литературе), Харьков, 1994.
       - Лу Андреас-Саломе -- Фридрих Ницше в своих произведениях, М., 1996.
       - В. Кучинский -- Философия нигилизма Фридриха Ницше, М., 1996.
       - Жиль Делёз -- Ницше, СПб., Аксиома, 1997.
       - В. Виндельбанд -- От Канта до Ницше, М., 1999.
       - Д. Корнющенко -- Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше: Ницшеанство как социокультурный феномен XX века, Чапаевск, 1999 (моя книга оказалась первой в России, изданной к 100-летию смерти философа).
       - Ницше и Россия, в 2 томах, СПб, 1997.
       - Фридрих Ницше и философия в России (под редакцией Н. Мотрошиловой), СПб, 1999.
       - Ницше: pro et contra, антология, СПб, 2001. В этом огромном томе есть приложение "Библиография (расширенная) работ по философии Ницше, вышедших в России с 1892 по 2000 гг.", как и антология, составленная Ю.В. Синеокой (с. 971 - 1007). Список насчитывает 654 наименования, хотя всеобъемлющим его назвать нельзя. Например, в нем не упомянута лучшая из последних книг о Ницше:
       - И.И. Гарин "Ницше, М., 2000.
       Своеобразным дополнением к "Библиографии ..." является статья Ир. Каспэ "Однажды Фридрих Ницше переоделся Фридрихом Ницше. "Ницшеана" на русском языке"//НЛО, 2002, N2, с. 305 - 314.
       Санкт-Петербургское издательство "Владимир Даль"начало проект новой серии ,Мировая Ницшеана". Вышло две книги:
       - К. Лёвит. От Гегеля - к Ницше..., СПб, 2003
       - К. Ясперс. Ницше, введение в понимание его фтлософии, СПб, 2004.
       - Ф. Юнегер - Ницше. М., 2002
       - Ар Данто. Ницше как философ. М., 2000
       - Ж. Делез. Ницше и философия. М., 2003
       - Д. И. Корнющенко. Каким воспитателем был Ницше//Труды членов РФО, выпуск 5, М., 2003, с. 230 - 254
       - Д. И. Корнющенко. " ... трудность теперь в том, чтобы меня потрять..."//Труды членов РФО, выпуск 7, М., 2004, с. 306 - 357
       - Д. Холиндайл. Фридрих Ницше. М., 2003
       - Д. Галеви. Жизнь Ницше. Ев. Трубецкой. Философия Ницше. М., 2003
       - Ницше и современная западная мысль, СПГ, 2003
      
       В 1999 году были защищены две кандидатские диссертации по Ницше: Е.В. Щербаковой "Эстетические воззрения Ницше и их воздействие на австро-немецкую художественную культуру первой трети XX века" в Москве, и Ю.В. Шичашеной "Феномен сверхчеловека в духовной культуре XX века" в Ростове-на-Дону.
       В СПбГУ на философском факультете с апреля по август 2000 года проводился цикл семинаров к 100-летию со дня смерти философа. Там же в феврале прошла конференция РФО "Дарвин и Ницше: сквозь призму XX века". И, наконец, в декабре 2000 года в Институте философии РАН состоится конференция, посвященная 100-летию со дня смерти Ф. Ницше (по данным "Вестника РФО").
       14-17 июня 2000 года состоялась международная конференция в Женеве "Итоги советской культуры". В последней части доклада Витторио Страда "От Мавзолея к музею. Заметки о марксизме и культуре в СССР" изложены основные мысли моей книги в той ее части, где рассматривается влияние Ницше на большевистский марксизм через богостроительство Горького и Луначарского. Приводится и моя оценка мифа "нового человека" в лице РКП(б). В. Страда, так же как и я, надеется на освобождение Ницше от деформирующего синтеза с Марксом. Текст доклада опубликован в "Русской мысли", 2000, N 4327. Ради справедливости, еще раз повторю: впервые это напомнил читателям А. А. Лебедев.

    * * *

       Возвращаясь к ницшеанству М. Горького можно рассмотреть его связи с "Архивом Ницше" и Е. Ферстер-Ницше в 1906 году. Исследование этих связей принадлежит К. Азадовскому. "Архив Ницше" был создан его сестрой в Веймаре, в доме-вилле, в котором жил ее брат с 1893 года. Здесь он и умер. Лизбет Ферстер-Ницше прожила в этом доме почти 40 лет. Она превратила его не только в научно-исследовательский центр, но и в музей, храм в который стекались поклонники философа-поэта. В 20-30 гг. у "Архива" была неважная слава центра фашистского мракобесия. Здесь часто бывал Гитлер, охотно фотографировавшийся с хозяйкой. Здесь искажалась авторская воля ее брата, т.к. сестра создавала "своего" Ницше, издавая сочинения с упрощениями и "выпрямлениями" его исканий. В этом ее не раз уличали позднейшие исследователи.
       Но до начала Первой мировой войны это был действительно храм Ницше. Люди, которые в нем задавали тон, принадлежали к высшему слою культурной европейской элиты: Г. Гауптман, Гуго фон Гофмансталь, Р. Демель, Э. Мунк, Г. Кесслер...
       Норвежскому художнику Э. Мунку было очень близко творчество Ницше, как и философия С. Кьеркегора, А. Шопенгауэра. У Ницше он многому научился. Он писал его по фотографиям из "Архива". Большой и странный портрет философа принадлежит банкиру Эрнсту Тилю в Стокгольме, который был другом Ницше. По линиям этот портрет Ницше напоминает самую знаменитую картину Э. Мунка "Крике" кажется, что пейзаж вихрем крутится вокруг Ницше. Мунк говорил, что Ницше прежде всего поэт. О его понимании личности и незавидной роли в посмертной судьбе гения его сестры - хозяйки "Архива" свидетельствуют упоминания друзей Мунка: "Чаще всего он цитировал изречение Ницше: "Идя к женщине, не забывай взять кнут! - и добавлял - Ему следовало бы применить кнут к своей сестре - фру Фёрстер-Ницше" (Р. Степерсон).
       Бывают в "Архиве" и русские: журналисты, дипломаты, переводчики, музыковеды. Лизбет охотно рассказывала о встречах своего брата с И. Тургеневым, о его увлечении Достоевским, о двух стихотворениях Пушкина, положенных Ницше на музыку. Но Россией она интересовалась мало, русских авторов, писавших о Ницше (вроде Мережковского и Шестова) не знала и в "Архив" не звала. С Шестовым я несколько нафантазировал: Лизбет, как и ее муж, были законченными антисемитами. Единственный, кто удостоился чести (и ее отклонил) был М. Горький. Горький с марта 1906 года был в Берлине. На обеде у режиссера М. Рейнгардта, постановщика "На дне" он знакомится с графом Кесслером и тот рассказывает ему об "Архиве Ницше". Он же и вызвался быть посредником, в результате чего Л. Ферстер-Ницше направила Горькому письмо 12 марта 1906 года. "Глубокоуважаемый господин, от г-на ван де Вельде я узнала, что Вы любите и чтите моего дорогого брата и хотели бы побывать в том месте, что стало для него последним приютом. Поэтому искренне приглашаю Вас и Вашу супругу посетить "Архив Ницше" и хочу сказать, что искренне радуюсь знакомству с Вами -- мои друзья говорили о Вас с восторгом".
       Вскоре Л. Ферстер-Ницше получает ответ Горького, составленный по-немецки, М.Ф. Андреевой, но подписанный им по-русски:
       "Высокочтимая госпожа!
       Не может быть на свете мыслящего человека -- или он не художник, -- если он не умеет любить и чтить Вашего брата!
       Я был бы чрезвычайно рад, милостивая государыня, посетить Ваш дом, но это для меня никак невозможно, поскольку я должен -- по серьезной причине -- уехать далеко, в Америку. (Принято считать, что большевистская партия направила писателя туда, чтобы склонить интеллигенцию и пролетариат США на поддержку русской революции. -- Д.К.)
       Я хочу надеяться, что однажды, когда я вернусь. Вы позволите мне посетить Вас.
       Моя жена от души благодарит Вас за любезное приглашение и низко Вам кланяется, я же -- целую дорогую для меня руку сестры Ницше". 17 марта 1906 г.". У Горького действительно не было времени. Позднее, в 20-е годы он жил в Германии, но так и не побывал в Веймаре.
       Это письмо -- лучшее доказательство того, насколько сильно лукавил Горький позднее, отрицая какое-либо влияние Ницше на его творчество. Все-таки нравственной мощи Л. Толстого, его пророческого дара у А.М. Пешкова не было.
       "Архив Ницше" был закрыт советской военной администрацией в 1945 году. Веймар оказался на территории ГДР. Закончил свое существование и Фонд Ницше, который был открыт на сумму, данную Лизбет шведским меценатом и банкиром Эрнестом Тилем -- в начале века. В ГДР имя философа стало полузапретным, даже улицу его имени близ "Архива" переименовали. После 1991 года ситуация изменилась. Существует просто архив Ницше. Медленно, но неуклонно осваивается наследие мыслителя. (К. Азадовский -- М. Горький в "Архиве Ницше", ЛГ, 1996, N 1-2).
      

    * * *

       О Лу Андреас-Саломе - Луизе Густавовне Саломе. Все-таки считать ее русской можно только условно. Она была дочерью немецкого генерала на российской службе: потомственная дворянка - фон Саломе. Корни семьи Саломе относятся к далекому Х\/ веку, когда их предки: большая еврейская семья - переселились из Испании на юг Франции. Уехав в юном возрасте из России Л. Г. Саломе и ее брат Евгений жили в Германии, Австрии. В Россию она приезжала дважды вместе с Р.М.Рильке, е которым она познакомилась в 1897 г. Именно Лу и дала великому поэту новое имя: "Райнер". Ее можно увидеть на фотографии вместе с Рильке и его русским другом поэтом Дрожжиным в книге Р.Рильке "Записки Мальте Лауридса Бригге". М., 1988, серия "Библиотека иностранной литературы". Письма Рильке, адресованные Лу опубликованы в книге Р.М.Рильке "Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи". М. ,1971. Лу Саломе была талантливым писателем, постом, автором 120-ти научных статей и 20-ти художественных книг. Её "Эротика", 1910 была бестселлером Европы и издавалась пять раз. Франк Ведекинд посветил ей драматическое произведение в двух частях "Лулу", СПб, 1908. Рильке же не только посвятил и адресовал Лу "Флорентийский дневник", написанный весной 1897 г., но и фактически передал ей в собственность рукопись. Ею она владела до самой смерти в 1937 году /Р. М. Рильке. Флорентийский дневник. М. ,2001/.
       "Тройственный союз" Ницше, его друга Пауля Рэ и Лу Саломе не мог кончится добром. Не только сестра Лизбет, но и сама Лу ускорили их разрыв. Рэ, Ницше и Лу решили сняться вместе. Лу и Пауль сказали Фридриху: "Сядьте в эту детскую колясочку, а мы будем держать ее ручки, это будет символическая картина нашего союза". Ницше ответил: "Нет, в колясочку сядет м-ль Лу, а Пауль и я будем держаться за ручки..." Так и было сделано. Эту роковую фотографию можно видеть в книге Л. Гармаш "Лу Саломе, свидетельствующая сама о себе", Челябинск, 2000. Сидя в колясочке, Лу держит в руке хлыстик. Как будто Саломе разослала эту фотографию многочисленным своим друзьям, как символ своей верховной власти /возможно, этот хлыстик в женской ручке стал одним из многочисленных истоков печально знаменитого изречения. Ницше: "Ты идешь к женщине? Не забудь взять с собой плеть!" Другие источники: Платон "Пир", то место,*"где Сократ рассказывает о своей беседе с Диотимой, обучающей его тому, как нужно обращаться с женщиной; и... повесть И.С. Тургенева "Первая любовь" - эпизод, подсмотренный героем: его отец ударяет хлыстом по лицу свою любовницу Зинаиду, в которую тайно влюблю его юный сын/.
       Лу же заявила, что Фридрих стремится внести в их союз сексуальные отношения. Однако, ни Ницше, ни Рэ не добились ее конечного расположения, она оставалась девственницей, пока не вышла замуж за достойного человека, оригинального теолога и историка Ф.Андреаса. Впрочем, и с ним она еще долго оставалась девственницей. По ее воспоминаниям, когда муж захотел осуществить свои законные супружеские права, она буквально чуть не задушила его. Так продолжалось несколько лет, до ее 30-летия,когда она впервые отдалась своему первому любовнику, и призналась в этом мужу.
       Тот уже привык к ее странностям и воспринял сие известие спокойно. Но и даже потом у супругов Андреас никогда не было сексуальных отношений. Зато Луиза Густавовна обнаружила в эротике нечто мистическое и имела среди своих любовников чуть ли не всех выдающихся мужчин тогдашней Европы, некоторые из которых осмелились рассказать о ее фантастически распутном и в то же время каком-то язычески божественном любовном экстазе. Было во всем этом странном эротизме что-то от "комплекса Электры", но вывернутого наизнанку. Современный американский писатель-психолог Ирвин Ялом дал Лу Саломе ведущую роль в своем романе-версии "Когда Ницше плакал". М. 2002. • Видимо, не случайным был впоследствии ее интерес к нарождающемуся психоанализу" ее дружба е 3.Фрейдом" и ее роль первой практикующей женщины врача-психоаналитика. Она удочерила дочь мужа от побочной связи, ее же беременности от любовников оканчивались неудачно. Недавно изданы ее мемуары: "Прожитое и пережитое. Воспоминания о некоторых событиях моей жизни. Родинка. Воспоминания о России". М.,2002, Это хорошие, даже мудрые тексты, хотя вела она себя нередко, как злопамятная нимфоманка.
       Ее разрыв с Ницше, а позднее и с Рэ /тот к тому же был евреем/ объяснялся вполне простыми причинами: оба философе казались ненадежными спутниками, были бедны и еще по-настоящему не знамениты. Ницше просто пугал ее своею необузданностью чувств, она уставала от него. Её эксцентричность часто была всего лишь удобной маской, а у Фридриха - всего лишь "обычным" поведением гения. Очевидно, Лу поняла, что с ним ей никогда не справиться и не сравниться. Последовал повод для разрыва, и прощальное письмо Ницше - "самоё умной женщине в мире": "...Но я еще не вполне разочаровался в вас, несмотря ни на что; я заметил в вас присутствие того священного эгоизма, который заставляет нас служить самому высокому в нашей натуре.
       Я не знаю, с помощью какого колдовства вы, взамен того, что дал вам я, дали мне эгоизм кошки, которая хочет только одного - жить... Прощайте, дорогая Лу, я больше не увижу вас. Берегите свою душу от подобных поступков и имейте больший успех у других, чем непоправимо порвали со мной. Я не прочел вашего письма до конца, но и того, что я прочел достаточно. Ваш Ф.Н."/все выделено мною - Д.К./. По свидетельству многих современников, Саломе Лу не принадлежала к числу особ, чья совесть была обременена чувством раскаяния.
       И все-таки в автобиографии Ницше неоднократно пишет о любви к Лу, считая ее добрым ангелом, а Лизбет - демоном! "Разлученный с любовью моей жизни /Лу/, сделавшей меня человеком, я отчаянно бросился в пламень сумасшествия". Но вот этико-эстетическое резюме Л. Гармаш, автора уже упоминавшейся биографии Луизы фон Саломе: Всем мужчинам, которые когда-либо творчески поддержали, чему-либо научили или вдохновили ее, она щедро отплатила своими книгами: все ее великие визавиобрели новую жизнь в ее романах, новеллах, философской эссеистике". В контексте судьбы Ницше - какая щедрость?!.
       Блестящий портрет Л.Г. Андреас-Саломе во всем ее модернистском облике "прекрасной дамы", "музы психоанализа" дал И.И.Гарин в книге "Ницше", М., 2000.
      

    * * *

       О предтечах Ницше в мифотворчестве, в мифосотворении "сверхчеловека". Я называл русских К. Леонтьева и В. Розанова, цитировал неглупые, но все-таки казусные рассуждения А. Грамши о простонародных истоках сверхчеловека. Нечто похожее можно встретить и в отечественной литературе последнего десятилетия.
       Так философ А.П. Скрипник в неплохой книге "Моральное зло", М., 1992, рассматривая имморализм Ницше, акцентирует внимание на психологических и биологических смыслах понятия "воли к власти": и вожди и толпа предопределены уже от рождения. Одним властвовать, другим покоряться. Мораль -- средство подчинения индивидуального общему, средство завистливого насаждения равенства. "Находя в положительном содержании морали проявление человеческой слабости, Ницше старался показать в негативных ее сторонах силу и возвышенность. Философия жизни являет собой эстетическую форму имморализма. Зло здесь трактуется как прекрасное, как неограниченная полнота жизненных выражений, как наилучшая, самая конструктивная и одухотворяющая из человеческих сил. Аморализм и преступность поэтизируются. В представлении Ницше, законопослушный и нравственный субъект не то что не имеет какой-либо особенной ценности по сравнению с преступником, но даже наоборот, уступает ему. Преступник обладает большей жизнеспособностью, сильнейшем проявлением воли к власти. Разумеется, этот образ преступника очень далек от действительности. Он больше подходит к средневековому еретику, или политическому экстремисту, чем типичному криминальному субъекту". Далее А.П. Скрипник для подтверждения той мысли, что Ницше идеализирует как "сверхчеловеческое" не просто преступное сознание, а сознание преступников только одного определенного типа -- тех, кого даже каторжники считали отпетыми, ссылается на книгу Ю. Давыдова "Этика любви и метафизика своеволия", на нескольких страницах которой автор анализирует понимание Ницше персонажей "Записок из мертвого дома" Достоевского. Цитируется следующее место из 8-го тома "Комментированного Полного собрания сочинений Ницше" на немецком языке, Берлин-Нью-Йорк, 1974, в котором нет книги "Воля к власти", а есть ее фрагменты, помещенные в порядке максимально хронологическом (да и сочетание "воля к власти" условно: у Ницше все-таки "воля к мощи"): "Однако, преступник, который с известной угрюмой суровостью твердо несет свою судьбу, а не клевещет на свой поступок (скажем, на то, что убивал малолетних детей, наслаждаясь зрелищем их предсмертного ужаса -- Ю.Д.) после того как он свершился, имеет больше душевного здоровья... Преступники, вместе с которыми Достоевский жил в остроге, все без исключения были несломленными натурами, -- не являются ли они в сотню раз более ценными, чем "сокрушенный" (то есть сокрушающийся о своих проступках и преступлениях -- Ю.Д.) христианин?" Ю. Давыдов легко доказывает, что нельзя преступников из сибирского острога апологизировать как "несокрушимых", уличает Ницше в предвзятости и некорректности в отношении текста Достоевского, в интеллигентской наивности.
       А.П. Скрипник дополняет эти филиппики ссылкой на данные об основном ядре преступного мира Москвы начала века: это лица страдающие психопатией, ночными страхами, лунатизмом, недержанием мочи. "В них, конечно, трудно разглядеть "белокурую бестию". Следует блистательное резюме: "Надо обладать очень богатым воображением, чтобы в заурядном карманнике, рядовом члене бандитской шайки или в сексуальном насильнике обнаружить черты "аристократического достоинства".
       Сделаю резюме и я. Надо обладать очень скудным воображением, чтобы в "сверхчеловеке" Ницше видеть заурядного преступника и утверждать, что именно криминальный мир был той средой, откуда Ницше брал готовые образцы. Как будто и в помине не было блестящей вступительной статьи К. Свасьяна к 2-хтомнику Ницше в 1990 году, уже упоминавшейся! (книга А. Скрыпника издана в 1992 г.)
       Господи, да Ницше же совсем не о том пишет в вышеупомянутых строчках! Он пишет об имморализме духа, а не плоти. Нераскаянность преступников -- подтверждение его знаменитого тезиса amor fati -- любви к року. "Моя формула для величия человека есть amor fati: не хотеть ничего другого ни впереди, ни позади, ни во всю вечность. Не только переносить необходимость, но и не скрывать ее... Являешься необходимым, являешься частицей рока, принадлежишь к целому, существуешь в целом..." И тогда -- никакой трагичности в отношении жизни и своей судьбы. Раз что должно случиться, то пусть и случается, -- нечего об этом даже думать. "С судьбой не поспоришь!" -- помните? Таковы герои Гомера, таков Зигфрид, таков Хаген... Таков "Рыцарь" Дюрера. Сознание преступника лишь иначе выражает тот же героический пессимизм, который воплощают эти имена. Конечно, с нашей-то современной точки зрения все они -- бандиты с большой дороги, для которых жизнь человека не стоит и греческого обола. Но ведь как таковая концепция несокрушимости человеческой экзистенции -- "любви к року" -- имела и будет иметь непреходящее значение; и она допускает любое наполнение. Она действительно имморальная, но в том высоком, необыденном смысле слова, который и пытался донести до современников Ницше. Следует уточнить терминологию. "Воля к власти" -- имморальная, а не аморальна. Это не одно и то же, несмотря на полную идентификацию терминов в советских энциклопедиях и словарях. Частицы отрицания "а" -- греч. и "in" лат. --не одно и то же. В европейской культуре и этике принято понимать под аморализмом: прекрасное знание всех моральных норм, но сознательное их нарушение. Под имморализмом: существование вне морали вообще, как будто ее нет и не было. Таков герой "Имморалиста" А. Жида. Разница приблизительно такая же, как между атеистом и безбожником.
       Таков же односторонний пассаж Скрипника о взглядах Ницше на войну и мир. "Об их значении Ницше рассуждает как человек со стороны, который знаком с этим предметом только из созерцания марширующих солдат и развевающихся знамен". Совесть все-таки заставляет автора сделать сноску, где упоминается, что Ницше был не совсем "человеком со стороны" во франко-прусской войне 1870 года. Поэтому на помощь призывается могучий авторитет Т. Манна: его статья "Философия Ницше в свете нашего опыта", которую я неоднократно цитировал в своей книге. Но и великий писатель не совсем корректен, обвиняя Ницше в фанфаронстве, -- он не мог знать, какими будут войны, т.е. какими они могут стать в середине XX столетия. Этого не знал и сам Т. Манн, когда писал в самом начале века "Будденброки" и мечтал о какой-то силе, способной взорвать этот пресный бюргерский уют.
       Что же дала настоящая война Ницше, какое "откровение в грозе и буре" узрел бывший конный артиллерист?
       У В. Вересаева в "Аполлоне и Дионисе" читаем: "Случилось это во время франко-прусской войны. Молодой Ницше был начальником санитарного отряда. Ему пришлось попасть в самый ад перевязочных пунктов и лазаретов. Что он там испытал, об этом он и впоследствии никогда не мог рассказывать. Когда много позднее, друг его Эрвин Роде спросил его, что ему пришлось видеть на войне в качестве санитара, Ницше с мукой и ужасом ответил:
       - Об этом не надо говорить, это невозможно; нужно гнать от себя эти воспоминания.
       И вот однажды, ошеломленный ужасом от всего виденного, с сердцем, почти разрывающимся от сострадания, Ницше вышел на дорогу. Вдали послышался быстрый топот, звон и шум. И мимо Ницше, как сверкающая молниями туча, пронесся в атаку кавалерийский полк. Молодые, здоровые, сильные люди радостно и опьянено мчались туда, где многие из них найдут смерть, откуда других потащат на те же перевязочные пункты с раскроенными головами, с раздробленными суставами, с распоротыми животами.
       "И я почувствовал тогда, -- рассказывает Ницше, -- как хорошо, что Вотан влагает в грудь вождей жестокое сердце. Как могли бы они иначе вынести страшную ответственность, посылая тысячами на смерть, чтобы тем привести к господству свой народ, а вместе с ним и себя".
       Вот прозрение Ницше: не шелест знамен, а квинтэссенция войны, -- кто способен посылать тысячи людей на смерть. "Страдание есть самый скорый способ для постижения истины", -- говорит один немецкий мистик. О победе Ф. Ницше скажет: "...я думаю, что современная Пруссия это в высшей степени опасная для культуры держава". В "Происхождении трагедии" он действительно пропоет гимн войне -- как средству противостоять духу наживы и спекуляции, способному проглотить государство. Затем последует эстетизация войны: "Я мог бы представить себе, что немцы предприняли эту войну для того, чтобы спасти луврскую Венеру -- вторую Елену. Такова могла бы быть духовная интерпретация этой борьбы. Прекрасная античная суровая красота, освященная войной... Пришло время стать серьезными, но я также думаю, что настало время и для искусства".
       В 1888 г. он напишет в автобиографии: "Война: самым большим для меня горем -- был пожар Лувра".
       А вот это -- серьезно. Гитлер, начинающий войну с СССР из-за приоритета своего архитектурного детища, не так ли духовно интерпретировал свой шаг? И вот миллионы пошли на смерть с обеих сторон. А оба Дворца ни в Германии, ни в СССР так и не были построены. Храм Христа-Спасителя восстановили. Все-таки король Вильгельм, будущий император Германии и Наполеон III, последний император Франции, мне милее, чем Гитлер и Сталин.
       "Красота спасет мир"? Так ли уж? Афродита, воплощение красоты, появилась на свет в результате жестокого насилия, почти отцеубийства. В эллинской эстетике было такое понятие "тератоморфизм" -- совмещение прекрасного и ужасного. Такая красота зловеща, она несет гибель тем, кто ею очаруется! Притяжение красивого зла -- вот что прозревал Ницше. Гармония -- дочь от связи бога войны Ареса и богини красоты Афродиты. Кто может усомниться в тотальной гармонии и своеобразной демонической красоте Третьего рейха и сталинского Советского Союза? А тоталитарное искусство? Фильмы Лени Рифеншталь? Ради превосходства своей гармонии, ради господства своего народа, а вернее -- своего собственного, жестокие сердца вождей и бросили друг против друга миллионы людей.
       В "Воле к власти", той, которую мы знаем в русском переводе, можно вообще найти все, что хочется. Как в произведениях В.И. Ленина.
       В результате естественного отбора побеждают и выживают сильнейшие?
       Так считает и доказывает Дарвин. В N 685 читаем : "Анти-Дарвин". Как раз противоположное бросается в глаза: вымирание счастливых комбинаций, бесполезность типов высшего порядка, неизбежность господства средних, даже ниже средних типов... Я вижу, что низшие одерживают верх благодаря своей численности, своему благоразумию и хитрости, но я не вижу, каким образом какое-нибудь случайное изменение может пустить столь прочные корни". Идет рост власти неудачных детей природы, они имеют сильную плодовитость, устойчивость приспособляемости. К удачливым своим детям природа жестока: они опасны, они скорее вымирают, численность вида уменьшается. Следовательно, и "вожди с жестокими сердцами" -- из неудачных детей природы. В XX веке это становится аксиомой: почти все фюреры имели признаки вырождения, какие-то тайные пороки, все находились во власти некрофилии -- страсти к разрушению и смерти. Подобными же людьми они окружали себя, на них равнялись нации.
       А.П. Скрипник и этот тезис Ницше безжалостно критикует. "Он не захотел признать то, что засилье пошлости, бескрылости, трусости -- это как раз следствие господства могущественных над слабыми, которое имело место везде и всегда, а не смиренных проповедей христианского гуманизма, к которым редко кто прислушивался всерьез. Не признавал он и того, что нескончаемая борьба за власть почти так же примитивизирует человека, как и безропотная покорность". А в сноске: "Основная посылка ницшеанства в том, что истощенные господствуют над здоровыми и притесняют их, ложна. Странно, где основоположник философии жизни сумел найти власть, осуществляемую большинством и в интересах большинства. Во всей предшествующей ему истории такое устройство общества могло быть не более чем эпизодом".
       Вообще-то, Авраамом Линкольном в середине XIX века уже было сказано: "Демократия -- это правление народа, избранное народом и для народа". Но согласимся и с Сид. Хук: "Железный закон олигархии" -- согласно этому закону демократы могут победить, но демократия -- никогда".
       Ницше действительно мог не видеть власти большинства -- большевиков. Но мы-то нагляделись вдосталь! Чье же это господство "могущественных"? Кухарок, управляющих государством? Или людей с церковно-приходским образованием, дорвавшихся до власти? (не самый худший вариант). На заре советской власти западная левая пресса создала миф о "самом образованном" Советском правительстве! Так ведь все -- самоучки и недоучки, начиная с Председателя Совнаркома. "Профессиональные революционеры", т.е. бездельники, как и их любимый герой Рахметов. Если и умели что-то делать, то давно забыли в святой борьбе за великое дело "любви к народу". Сам Ленин предупреждал: никогда не лечитесь у наших товарищей врачей-большевиков! Зато, как один, марксисты-начетчики.
       Популярнейшая фраза В. Ленина из речи "Задачи Союза молодежи", обращенная к полуграмотной и полудикой толпе, уже тогда в 1920 году могла восприниматься как злая пародия на просветительство. Издевался, что ли, вождь мирового пролетариата над русской молодежью? Когда призывал "учиться коммунизму"? И тут же: "Коммунистом можно стать только лишь тогда, когда обогатишь свою память знаниями всех тех богатств, которые выработало человечество". Как раз наоборот: даже десятой, сотой доли "всех тех богатств" достаточно, чтобы человек никогда не стал коммунистом. Разум не позволит. Если совесть позволит, станет членом компартии. Как в популярном анекдоте середины 70-х годов: "Если человек честен и член КПСС -- он дурак. Если человек умен и член КПСС -- он подлец. А если он и честен и умен? -- То он не член КПСС". Ссылки Ленина на Маркса в этой речи были не корректными: тот "обогащался" не для того, чтобы стать коммунистом, не говоря уже о том, что никогда не принадлежал к "большинству".
       Это и было господство большинства в интересах большинства. Большинства лысенко над Кольцовым и Н. Вавиловым, большинства лебедевых-кумачей над Мандельштамом и Пастернаком, павленко и ермиловых над М. Булгаковым и А. Платоновым, ждановых над Ахматовой и Зощенко, брежневых и сусловых над Сахаровым и Солженицыным. Что-то я не помню массовых движений в поддержку последних, зато отлично помню массовое осуждение этих "отщепенцев" всеми, от академика до плотника.
       Об этой "элите большинства" В. Вернадский оставит запись в дневнике: уровень среднего члена партии значительно ниже среднего уровня гражданина советского общества, а уровень высших партийных руководителей -- ниже уровня среднего партийца. А великий И.П. Павлов в письме в СНК СССР от 21 декабря 1934 года что писал? "Вы сеяте по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было... Вы -- террор и насилие".
       В монархии, хотя бы теоретически, "элита крови" потому власть, что она -- элита. В демократиях правящая власть потому элита, что ее избрали. В тоталитарных государствах власть потому элита, что она власть.
       И дело не в образованности вождей, харизматических лидеров. Неплохо были образованы и Ленин, и Сталин, и Гитлер, и Мао. Их интеллектуальный и культурный уровень вполне соответствовал средним нормам времени, но не больше. Однако их фюрерство неизбежно вело к духовному и умственному измельчанию и обнищанию всего общества, к замещению лучшей части нации -- интеллигенции -- ее суррогатом: "образованщиной" (Британская энциклопедия: "интеллигенция -- часть нации, которая пытается мыслить самостоятельно"). Почитайте статью С. Кирилова "О судьбах "образованного сословия" в России" в N 8 "Нового мира" за 1995 г., где приведены потрясающие факты и цифры, показывающие, во что превратилась "культурная элита" за годы советской власти. Абстрагируясь от неизбежных потребностей общества, можно вынести приговор: лучше совсем не иметь интеллигенции, чем такую "люмпен-интеллигенцию". Но мы ее имеем, и другой она не могла быть, это не вина, а беда "образованного сословия". Прав был Ницше: за десятки лет в терроре, в войнах, в бесконечных издевательствах над мыслью и словом выжили те, кто смог приспособиться любой ценой. Традиционный "настоящий русский интеллигент" в таких условиях не выживает, и если ты дожил в этой стране до сорока лет и не спился, не сошел с ума, не эмигрировал, не покончил самоубийством, тебя не сгноили в концлагере или психушке, -- ты не интеллигент. Эта горькое резюме принадлежит Ан. Битову, я лишь чуть его расширил. В массе своей "неудачные дети природы" взяли верх, породили новый генотип нации. И получили тех правителей, ту властную элиту, которой заслуживали. Как там у Евтушенко? "Мерзок дундукизм аристократов, но страшней плебейский дундукизм". Вот и нечего спрашивать, по ком звонит колокол...
       "Деградация интеллектуального слоя была неизбежной прежде всего потому, что советский строй основан на принципе антиселекции. Он не только уничтожает лучших, но (что еще более существенно) последовательно выдвигает худших. Результатом же продолжающегося более полувека отбора худших явилось то, что не только верхушка политического руководства в составе нескольких сот человек представляла собой коллекцию соответствующих человеческих образцов, но и на всех последующих, низших слоях пирамиды находились люди тех же достоинств. Вот почему советский строй не способен принципиально измениться в случае устранения его высшего руководящего слоя". (ук. статья). Диктатура "троечников", диктатура серости, посредственности...
       В книге В. Овчинникова "Феномен таланта в русской культуре", Калининград, 1999, есть серьезные доводы в пользу доминирования посредственности. Однако, как метко заметил А. Королев, главный ученый секретарь РФО, в рецензии на упомянутую книгу "... когда посредственность начинает претендовать на большее, чем она есть, в стране происходят отрицательные явления". ("Вестник РФО", 2000, N1, стр. 98).
       Коммунизм -- тирания ничтожных, поучал Ницше, и если бы это было единственное, что он сказал, то и этого хватило б... Но мог ли он предвидеть степень ничтожности, недостойности, видел ли эту мешанину амбициозности и слабоумия, все эти жалкие образцы человеческой породы? (И. Гарин) В. Набоков скажет о персонажах М. Зощенко: "...бодрый дебил, живущий на задворках полицейского государства, где слабоумие стало последним прибежищем человека". Кто это? Любимец советской детворы на протяжении трех поколений -- "Дядя Степа" С. Михалкова. Воплощение лучших качеств советского человека. Наш доморощенный архетип "сверхчеловека".
       Вот этого-то и боялся Ницше, охватывая мыслью будущее всего человечества. Поэтому и появилась у него идея сверхчеловека. Но -- об этом я уже писал в своей книжке.
       А зло? Что ж, оно было, есть и будет. Воланд когда-то очень доступно объяснил это непочтительному Левию Матвею.
       -- Но тебе придется примириться с этим, -- возразил Воланд, и усмешка искривила его рот, -- не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил нелепость, и я тебе скажу, в чем она, -- в твоих интонациях. Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также зла. Не будешь ли так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зло, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты обобрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп. --
       Добро может лишь побеждать зло, уничтожить его добро не может. Истоками "сверхчеловека" являются не герои преступного мира, не персонажи простонародного чтива. Они гораздо ближе к Ницше по времени. В 1843 году за несколько месяцев до рождения Ницше умер Фридрих Гёльдерлин. "Какой-нибудь платоник сказал бы, пожалуй, что душа одного гения переселилась в тело другого" (Д. Галеви), -- до того сходны их судьбы и творчество. Долгая непризнанность и непонимание современников. Безумие и тихое угасание в течения долгих лет. Любовь к Греции: античные стихотворения Гёльдерлина и "Дионисийские дифирамбы" Ницше.
       Герои Гёльдерлина: Эмпедокл из одноименной трагедии -- агригетский тиран, поэт, философ, надменный вдохновитель черни, эллин -- единственный среди эллинов по своим достоинствам, маг, повелитель природы удаляется на Этну и, испытывая судьбу, бросается в отверстие кратера вулкана. Даже современники, знавшие толк в человеческой красоте, смотрят на него как на божество, опустившееся с олимпийских высот. Своим согражданам он заявляет: "Я для вас уже не человек, а бог". Это не силеноподобный Сократ! А его философия? Вечная борьба Любви -- Ненависти как картина космогенеза -- это не всепоглощающая "воля к власти" во всех проявлениях человеческой жизни, присущая любому становлению мировой эволюции? Ницше подчеркивал, что "воля к власти" всего лишь методологический принцип при истолковании процесса мирового бытия, лишь интеллигибельным характером вселенной".
       Гиперион, "отшельник в Греции", молодой грек, человечески ярко одаренный, скорбящий о падении своего народа, взывающий к возрождению лучшей части человечества. Его речи и письма в романе "Гиперион" напоминают речи Заратустры.
       Ницше настолько любил Гельдерлина, что предпочитал его Шиллеру и Байрону.
       Гёльдерлин, Стендаль, Достоевский -- вот чье творчество направило автора "Так говорил Заратустра" к идее "сверхчеловека" духа.
       Среди предтеч Ницше нередко называют Макса Штирнера, умершего в 1856 году и его книгу "Единственный и его собственность". Немецкий романист Джон-Генри Маккей в разгар увлечения ницшеанством собрал статьи о "Единственном" и издал их вместе с самой книгой, чтобы показать, что идеи Ницше были высказаны Штирнером еще в 1844 году.
       В России в начале века были изданы аналогичные книги русских авторов: Саводник -- "Ницшеанец 40-х годов. Макс Штирнер и его философия эгоизма", 1902, и Шеловин -- "Макс Штирнер и Фридрих Ницше. Явление современного духа и сущность человека", 1909.
       О книге М. Штирнера до 1994 года российский читатель мог судить только на основании малосодержательной, но въедливой критики в "Немецкой идеологии" Маркса и Энгельса. В огромном разделе, ему посвященном, Штирнер -- то "Святой Макс", то вроде бы его антипод "Святой Санчо". Как это сплошь и рядом бывает у марксистов, молодые талантливые бородачи критикуют у Штирнера не то, что есть в книге "Единственный", а то, что им хотелось бы видеть, чтобы разнести ее в пух и прах, не стесняясь в выборе средств: во имя коммунистических идей и материалистического понимания истории. Совершенно безнадежное дело: получить представление о подлинном тексте и смысле книги Штирнера по "Немецкой идеологии". Сам же Штирнер издан в 1994 году, примерно в том же виде, в каком издал его Маккей. Книгу быстро раскупили. Кто и где издает сегодня Маркса и Энгельса? И, любопытно, читал /перечитывал ли/ кто-нибудь "Немецкую идеологию", эту еще либерально-демократическую по духу критику идеологии вообще, кроме меня? В недавние времена?
       В приложении к тексту Штирнера есть два небольших отрывка по теме "Штирнер-Ницше". В заключительной главе диссертации французского профессора А. Леви, 1904 г. так и озаглавленной, читаем следующее.
       "Мы не имеем документальных данных, которые позволили бы утверждать, что Штирнер оказал влияние на Ницше, Ницше никогда не упоминает имени Штирнера в своих произведениях, точно так же этого имени не находишь в корреспонденции Ницше. Только из свидетельств одного или двух лиц, знавших Ницше в Базеле, явствует, что философ говорил о Штирнере приблизительно в 1874 году. Ницше, без сомнения, был поражен, как и Маккей, кратким анализом Ланге в его "Истории материализма". Ланге действительно, представляет в нем систему Штирнера как род введения в метафизику Шопенгауэра. Ницше же в первый период был страстным поклонником этой метафизики.
       Если сравнить, с другой стороны, идеи Штирнера с соответствующими идеями Ницше, то нужно констатировать, что сходство обеих систем весьма поверхностное".
       Далее, Леви, сравнивая три периода творчества Ницше с книгой Штирнера, находит некоторое несущественное сходство в первом периоде -- в понимании своеобразного характера "я"; признает более близкую их связь во втором периоде (признание эгоизма и свободы, отрицание морали, права, государства); в третьем периоде несогласие между идеями Ницше и Штирнера вырисовывается особенно резко: Штирнер весь в "настоящем", Ницше -- весь в "будущем". Я. Менил, автор статьи "Штирнер, Ницше и анархизм" в парижском журнале "Новые времена" идет по пути сравнения спекулятивного характера идей немецких философов"... Оба они были немецкие философы, люди, не соприкасавшиеся непосредственно с практической жизнью, вся деятельность которых проявлялась в сфере идей; в идейную форму преобразовывались в их уме движения социальной жизни; идеи они анализировали, перерабатывали, вырабатывали; они двигались в этом потоке мыслей, где нельзя было застраховаться от ошибок посредством столкновения с материальными препятствиями, и логические дедукции могли вырастать друг из друга, далеко уходя от действительности. Таким образом, надо остерегаться делать опрометчиво практические выводы из заключений, к которым они пришли в моменты лиризма, самоопьяненные свободой мысли..."
       Мне думается, что сходство и различие философских систем М. Штирнера и Ф. Ницше в одном и том же: первый "вышел" из философии Гегеля, представляя радикальное направление "левого гегельянства"; второй -- из философии Шопенгауэра, доведенной до радикального "правого" представления о свободе воли. Известно как Шопенгауэр относился к Гегелю: как Ницше к Вагнеру в последние творческие годы.
       И, наконец, еще один возможный источник идеи "сверхчеловека". Из досократовской философии, которой особенно восхищался Ницше.
       Гераклит Эфесский, Гераклит Темный...
       Живший в VI-V вв. до Р.Х., он почитался и Гегелем и Лениным как один из основоположников диалектики. Гераклит был крайне неважного мнения о своих соплеменниках и современниках: "лучшие люди одно предпочитают всему; вечную славу -- бренным вещам, а большинство обжирается как скоты".
       "Ослы солому предпочли бы золоту". "Свинья грязи радуется". "Один для меня -- десять тысяч, если он наилучший". "Много дурных, мало хороших". И т.п..
       Известный английский писатель Д. Фаулз использовал учение Гераклита в своем романе "Коллекционер". "Мы знаем о нем очень мало, -- пишет Фаулз в комментарии к своему роману в книге "Аристос", -- ибо он -- предшественник великого века греческой философии, и все, что осталось от его трудов -- несколько зачастую неясных фрагментов... Гераклит делил человечество на моральную и интеллектуальную элиту ("аристой" -- благородные, но не в более позднем смысле -- благородного происхождения) и бездумную, подчиняющуюся обстоятельствам массу -- "хой поллой" -- большинство. Всем ясно, что такое деление на руку тем философам, которые позднее развивали теории о господствующей расе, сверхчеловеке, власти меньшинства или одного человека и тому подобном. Нельзя отрицать, что Гераклита ... использовали реакционеры, но мне кажется, что его основные положения биологически неопровержимы.
       В каждой сфере человеческой деятельности очевидно, что источник большинства достижений -- отдельные люди: гениальные ученые, художники, святые, революционеры... и не нужно большого ума, чтобы доказать обратное -- значительная часть человечества не является очень интеллигентной, моральной, или высокообразованной... Конечно, делать вывод, что человечество можно разделить на две четко определенные группы -- избранное меньшинство и презренное большинство -- идиотизм. Градации бесконечны.... и я надеюсь, вы поймете, что я имею в виду, когда говорю: линия раздела между Меньшинством и Большинством проходит через каждого человека, а не между людьми. Короче, никто из нас не совершенен, но нет людей, полностью лишенных достоинств. С другой стороны, как показывает история, и не только XX века, общество постоянно воспринимает жизнь в категориях борьбы между Меньшинством и Большинством, между "Ними" и "Нами".
       Центральное понятие античной эстетики "калокагатия" (гармония внешнего и внутреннего, которая является условием красоты индивида) вроде бы отрицает позицию Гераклита. Но только "вроде бы". В одном из самых известных диалогов "Тимей" учение о калокагатии описано со всей строгой античной завершенностью. Устами пифагорейца Тимея Платон объясняет организацию -- порождение Космоса, как некоего живого существа, поразительно напоминающего устройство человеческого тела. Демиург наделяет это космическое живое тело мировой душой.
       "И вот когда Отец усмотрел, что порожденное им, это изваяние вечных богов, движется и живет, он возрадовался и в ликовании замыслил еще более уподобить творение образцу. Поскольку же образец являет собой вечно живое существо, он положил в меру возможного и здесь добиться сходства, но дело обстояло так, что природа того живого существа вечна, a этого нельзя полностью передать ничему рожденному".
       Затем, объясняет Тимей, из остатков состава для вселенской Души демиург отворяет число душ, равное числу звезд (смесь уже похуже!), и только после этого боги, подражая очертаниям Вселенной, начинают творить человека, и он, сотворенный в конечном итоге, наделенный душой, повторяет собой ранее созданный космос. Что же получилось в итоге?
       Сообразно с этим должно заботиться и об отдельных частях (тела), подражая примеру Вселенной..., тот, кто взяв за пример... Вселенную... не даст своему телу оставаться праздным, но без устали упражняет его и так или иначе заставляет расшевелиться, сообразно природе поддерживает равновесие между внутренними и внешними движениями и посредством умеренных толчков принуждает беспорядочно блуждающие по телу состояния и частицы стройно располагаться в зависимости от взаимного сродства, как мы об этом говорили раньше применительно ко Вселенной, -- тот, кто все это делает, не допустит враждебно соединиться с враждебным для порождения в теле раздоров и недугов, но дружественное сочетает с дружественным во имя собственного здоровья" (наилучшие движения тела сродни движению мысли, а значит и души, и Вселенной -- Д.К.)
       Если мы строго продефинируем изложенное Тимеем, то получим тот же результат, что и у Гераклита: те, кто берут за образец Вселенную, кто не дает телу и душе оставаться праздными, соединяют в себе хорошее с хорошим -- есть те же "лучшие люди", предпочитающие славу "бренным вещам", т.е. "аристос". Платон считал, что таких немного. В эпоху эллинизма калокагатия стала трактоваться несколько иначе: это не естественное состояние, не гармоничность во всем Космоса и человека, а результат моральных тренировок, упражнений.
       Полезно повнимательнее отнестись и к знаменитому тезису Протагора, который в передаче Секста Эмпирика гласит: "Человек есть мера всех вещей, сущих -- что они существуют, несущих -- что они не существуют". Самостоятельное цитирование только первой части тезиса, превращение его в афоризм, порождает совершенно ложное представление о возвеличивании человека. Ничего подобного. М. Хайдеггер, сравнивая Протагора с Декартом, возвращает его мысли первоначальный чисто философский смысл: "Тезис Протагора недвусмысленно говорит о том, что "все" сущее соотнесено с человеком как "Я" и что человек есть мера для бытия сущего. Какого, однако, рода эта отнесенность сущего к "Я" -- при условии, что, осмысливая Протагорово речение, мы будем думать по-гречески и не вложим в него невзначай идею человека как "субъекта"? Человек воспринимает то, что присутствует в круге его восприятия. Эта присутствующее держится как таковое с самого начала в области доступного, ибо круг этот есть область непотаенного. Восприятие того, что присутствует, опирается на его пребывание в круге непотаенности" ("Европейский нигилизм").
       Так вот, если отталкиваться от этих древних постулатов, то, хотя бы теоретически, "сверхчеловек" Ницше возможен, а антропологическая революция, задуманная большевиками, для переделки обычного человека в "нового человека", оказалась возможной только в фантастических романах И. Ефремова о вселенском коммунизме и то на основе фрейдо-марксизма Э. Фромма.
       Эту утопическую социальную инженерию сжато констатирует известный футуролог Э. Тоффлер в своей знаменитой "Третьей волне". "В свой великолепной работе ("Новый человек: история заблуждений" -- Д.К.) Андре Реслер, директор Центра европейской культуры, пишет о предпринимавшихся попытках предсказать пришествие нового типа человека. В конце XVIII века был, например, "американский Адам" -- новый человек, появившийся в Северной Америке якобы без пороков и слабостей европейцев. В середине ХХ века новый человек должен был появится в гитлеровской Германии. "Нацизм, -- писал Герман Раушнинг, -- это больше чем религия: это желание создать нового человека -- сверхчеловека". Этот здоровый "ариец" должен быть частично крестьянином, частично воином, частично Богом..."
       Об образе нового человека (мало кто говорит о "новой "женщине", разве что в качестве уточнения) мечтали также коммунисты. В Советском Союзе все еще говорят о формировании "социалистического человека" (книга написана в начале 60-х годов -- Д.К.). Наиболее пылко восторгался новым человеком Троцкий: "Человек станет несравнимо сильнее, мудрее и более чувствительным. (...). Средний человек достигнет уровня Аристотеля, Гете, Маркса".
       И все же Реслер убедительно показывает, что за большинством этих образов "нового человека" просматривается наш старый знакомый: Благородный Дикарь, мифическое создание, наделенное всеми качествами, которые цивилизация якобы испортила или стерла. Реслер ставит под сомнение эту романтическую идею примитивного человека, напоминая нам, что режимы, которые сознательно пытались формировать "нового человека", обычно несли с собой тоталитарное опустошение (гл. 26. Личность будущего).
       Убедительную ясность в концепцию "нового человека" внесла крупнейший идеолог право-радикального либерализма Айн Рэнд. В эссе "Расизм", 1963, вошедшим в книгу "Апология капитализма", М., НЛО, 2003, она пишет: "Советская идеология основана на постулате, согласно которому людей можно генетически подготовить к коммунизму; иначе говоря, подготовленные диктатурой поколения передадут коммунистическую идеологию своим потомкам, которые с самого рождения будут коммунистами".
       В таком случае, становятся понятными иррациональные упования И. Сталина и других коммунистических вождей на "учение" Т.Д. Лысенко с его главной идеей наследования организмами благоприобретенных признаков. Впервые появившись у Ламарка, эта точка зрения отражала всего лишь незрелость биологической науки к X\/III - нач. XIX вв. и впоследствии была отвергнута естествоиспытателями всего мира, так как ей противоречит весь опыт существования живой природы. И. Сталина интересовали не успехи в сельском хозяйстве, которые пророчил Лысенко. От его учения он ждал другого результата: как можно быстрейшего возникновения массовой популяции "коммунистических людей". Этим ожиданием легко объясняется расправа с Кольцовым, Н. Вавиловым и другими генетиками, которые наивно пытались объяснить, что обещания Лысенко - всего лишь невежество. Окончательное уничтожение "продажной девки империализма" - отечественной генетики в конце 40-х годов прошлого века, было не только победой Лысенко и его присных, но и победой не просто иррационально-мистической веры в нереальное, а победой языческой магии, возвращением к мифическому мышлению тогдашней правящей элиты.
       Еще более убедительным выглядит тот факт, что было канувший в неизвестность "народный академик", вновь приобретает лик популярности в кульминационный момент "эпохи Хрущева". Ведь в 1961 г. на XXII съезде КПСС принимается совершенно не реализуемая Третья программа партии, которую Н.С. Хрущев справедливо считал своим детищем. В триединую задачу этой программы входило "воспитание нового человека", а чтобы понятно было, что это такое, в неё был включен "моральный кодекс строителя коммунизма", который и должен был передаваться как благоприобретенный в результате воспитания признак из поколения в поколение, что в итоге к концу века дало бы общество людей, с самого рождения ставшими коммунистами.
       А на деле было то, что в сказке о ретивом начальнике Салтыкова-Щедрина предлагает некая правящая каста:
       -- А программа наша вот какова. Чтобы мы, мерзавцы, говорили, а прочие чтобы молчали. Чтобы наши, мерзавцев, затеи и предложения принимались немедленно, а прочих желания чтобы оставались без рассмотрения. Чтобы нам, мерзавцам, жить было повадно, а прочим всем чтоб ни дна, ни покрышки не было. Чтобы нас, мерзавцев, содержали в холе и в неженье, а прочих всех -- в кандалах. Чтобы нами, мерзавцами, сделанный вред за пользу считался, а прочими всеми если бы и была польза принесена, то таковая за вред бы считалась. Чтоб о нас, мерзавцах, никто слова сказать не смел, а мы, мерзавцы, о ком вздумаем, что хотим, то и лаем!
       -- Это кто? Капеэссэсовцы! Господи, как смешна наша Россия! Быдлократия...
       Известный биолог-генетик академик РА Естественных наук М.Д. Голубовский, с которым у меня существует творческий обмен мыслями и книгами, в эссе "Советское: фантомы и реальность" замечательно раскрыл понятие "советский человек" (homo soveticus) во всей его специфике. Убежденность в превосходстве социалистического строя по сравнению со всеми прочими он называет Синдромом Социальной Исключительности. "Согласно этому стереотипу принадлежность к советскому уже сама по себе, без всяких нравственных усилий, обеспечивает превосходство над "буржуазным", своего рода имманентную кристальную чистоту..." Принадлежность к советскому уже сама должна возвышать, не требуя никаких нравственных усилий. Естественно, что этот фантом привлекателен. А чтобы реальность его не вытесняла, действует целая индустрия лжи" (эстонский журнал "Радуга", 1989, N 11).
       Т.о. можно констатировать тот факт, что совместными усилиями власти и общества был создан некий архетип "псевдосверхчеловека", под который волей-неволей подгонялись нормальные люди, во всяком случае хотя бы на уровне знания кодекса строителя коммунизма. Бедный Б. Брехт и не подозревал, что его парадокс о господине К.: -- Что вы делаете, если человек вам нравится? -- Я рисую его портрет и стараюсь, чтобы он походил на него. --Кто, портрет? -- Нет, человек! -- окажется теоретической установкой для творцов мифа о "новом человеке"!
       Главный же герой и образец нового человека В. Ульянов-Ленин, на примере жизни и деятельности которого воспитывались все поколения советских людей, был пристально рассмотрен в шедевре политической мысли еще в 1977 году. Это книга Алена Безансона "Интеллектуальные истоки ленинизма", недавно изданная и в России. Ленин неуловим для здравого смысла, считает автор, главным образом из-за своей титанической самоотдачи, в сочетании с переходящим всякие границы идеализмом, замаскированным под "марксовский" материализм и "гегелевскую" диалектику. "Единственный правильный подход к личности Ленина -- метафизический, -- утверждает Безансон, -- поскольку под определенном углом зрения несложный и цельный персонаж, веселый и насмешливый, с незатейливыми вкусами, под своей плоской и ровной поверхностью являет тревожную глубину Небытия. ( некрофильство -- Д.К.). Атеизмом тут и не пахнет. Налицо акт веры, но веры извращенной, дуалистической. Скорее, это Люциферианство, еще ближе -- федоровщина, хлыстовство. Диагноз А. Безансона безапелляционно точен: "ленинизм есть классический гностицизм в своем манихейском варианте".
       Если под "федоровщиной" имеется в виду учение Н. Федорова, то я упоминал его несколько раз в сходном контексте.
       Отсюда же порождение и другого советского "архетипа", другого образца нового человека рангом пониже -- "настоящий коммунист".
       Настоящий коммунист, пишет Безансон, -- это человек, который не просто верит в абстрактный социализм, как социалистическую идею, разделяя его трагическую судьбу, но и полностью отдается собственной лжи, веря в воплощенный социализм, уже наступивший, сущий. "Партия тратит свою энергию не только на построение социализма, но и на то, чтобы убедить в его существовании, в его нынешней воплощенности, в признании всеми людьми, этой фикции". Таким образом, образцовый коммунист всего себя отдает агрессивной пустоте (можно еще добавить, что сам не зная о том, настоящий коммунист неизбежно становится политическим, а нередко и уголовным преступником). (По: О. Воробьев -- Книга-инструмент, книга-памфлет, книга-размышление, РМ, 1998, N 4301). Многолетнее воспитание советских людей на примере Ленина, возможно, и объясняет тот факт, откуда в России столько мерзавцев -- это плоды воспитания, т.к. образцом служил главный Мерзавец, какие бы замечательные качества ему не приписывали.
       Как так у Е. Шварца? -- Дракон говорит, умирая, Ланселоту: -- Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам -- человек околевает. А душу разорвешь -- станет послушным да и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, продажные души, легавые души, окаянные души... Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души. Нет, нет, жалко, что они невидимы... Меня утешает, что я оставляю тебе прожженные души, дырявые души, мертвые души... ("Дракон").
       Наконец, последнее, может быть, самое важное. В своем трактате я зашифровал некую парадигму, которая нуждается в объяснении.
       Я имею в виду две музыкально-философские тезы: "Ницше -- Вагнер -- национал-социализм" и "Ницше -- Скрябин -- большевизм". Дух музыки порождает трагедию, трагедию истории. Поэтому расшифровкой всего содержания книги является название первого знаменитого произведения Ницше "Рождение трагедии из духа музыки. Эллинство и пессимизм", рассмотрению которого и посвящена эстетическая часть трактата. Обе тезы объединены в свою очередь названием тоже знаменитой брошюры Вагнера "Искусство и революция".
       Первая теза представлена достаточно убедительно. К ней я уже возвращался и на страницах этой книги. Необходимы лишь несколько уточнений и дополнений. На страницах 12 и 33 книги "Элитарная концепция искусства..." вкрались две досадные ошибки. Первая: симфоническая поэма Р. Штрауса "так говорил Заратустра" (1895) названа оперой. Это непостижимое для меня недоразумение, т.к. я хорошо знаю эту музыку по авторской записи на пластинке (1944). Любопытно, что сам Ницше в 1883 году заметил своему другу Петеру Гасту: "К какой, собственно говоря, категории относится этот "Заратустра"? Я думаю, что, пожалуй, к симфониям".
       Вторая: вместо вагнеровского "Парсифаля" названа опера "Тристан и Изольда", "проникнутая мистикой христианства". И эти оперы я знаю неплохо, "Тристан" есть в моей фонотеке в записи на пяти пластинках в исполнении "Ковент Гарден" под управлением Фурхтвенглера, и, конечно, никакой Христианской мистики в нем нет, скорее, языческая страсть. Друг Вагнера именно ею восхищался в "Тристане и Изольде". Не знаю, чем восхищался Гитлер.
       Почему, однако, он не только перестал быть ему другом, но и превратился в ненавистника? Безумие, которое уже коснулось его в пору разоблачительных книжек о композиторе? Вагнер пытался остановить уже начавшееся отчуждение: "Друг! Ваша книга невероятна! ("Вагнер в Байрейте" -- Д.К.). Откуда только у Вас опыт обо мне? Приезжайте скорее и приучите себя на репетициях к впечатлению -- Ваш Р.В. 12 июня 1876 г.". Ж. Делёз в своей книге "Ницше", напоминает, что одной из причин разрыва сам Ницше называл антисемитизм Вагнера.
       Следует отметить и такой инфернальный факт: два друга Вагнера, обожавшие его, много сделавшие для возвеличивания его музыки, -- король Баварии Людвиг II и мыслитель Фридрих Ницше -- в дальнейшем отвергли дружбу гения, и оба закончили жизнь в безумии. Йозеф Мельхорн, доктор юриспруденции и начальник тайной полиции Баварии уже много позднее разразившейся трагедии с королем неизменно повторял: -- Да, господа, все началось с того, как нашего юного короля околдовал этот проходимец! (Р. Вагнер -- Д.К.). Было, видимо, что-то роковое в могучей музыке Вагнера для таких экзальтированных натур как Людвиг и Ницше, и, возможно, Ницше инстинктивно это чувствовал.
       Наиболее убедительным объяснением разрыва двух немецких гениев мне кажется следующее рассуждение И. Гарина: "Союз юного Ницше и зрелого Вагнера был крепок до тех пор, пока первый не осознал всю глубину человечности второго. В сущности Вагнер предал Ницше: искусство метафизического утешения, музыка воли была разрушена тем же Байрейтом, на котором зиждился героический идеал. Вагнер оказался не гением-олимпийцем, а человеком, заигрывающим с католицизмом, правительством и общественностью. Последней каплей оказалась реакция байрейтской элиты на вагнеровские оперы -- обычная реакция толпы, обуреваемой страстью массы. Ведь его музыкой упивались, главным образом, обыватели, образованные, никчемные, пассивные бюргеры вроде музиливского Вальтера. Ортега так и скажет -- "массы высшего класса". К тому же Вагнер произносил слова, невыносимые для ушей Нище: будто народ -- истинная движущая сила искусства... ("Пророки и поэты", т. 1 "Вагнер").
       Что ж, Ницше смотрел далеко вперед -- и как будто бы уже слышал клаксон автомобиля Гитлера, воспроизводящий сцену ковки меча из "Зигфрида".
       Так и не восстановившиеся при жизни отношения Вагнера и Ницше оказалась, однако, в процессе нового творческого слияния в их загробной жизни: в ху­дожественно-философском дискурсе России "серебряного века". Прививка Вагнеровских идей к стволу русской культуры осуществлялось неофитами-ницшеа­нцами: Вяч. Ивановым, А. Белым, тем же А. Скрябиным. Идеи Р. Вагнера о всенаро­дной культуре соединялись с соборностью А. Хомякова, Вл. Соловьева, с русским символизмом. Что в результате получалось? Получался русский феномен "Ницше-Вагнер", более походивший все же на феномен "Вяч. Иванов - А. Белый", хотя к Вагнеру они относились по-разному (ст. "Вагнер и дионисово действо" у первого и "Фридрих Ницше" у второго). Вагнер как символическая фигура бесст­рашного теурга входил в специфический состав культурной амальгамы из идей Хомякова и Cоловьева, Шопенгауэра и Ницше, Достоевского и Гартмана по другим, нежели музыкальным причинам. Видимо, по тем же, по которым Вяч. Ива­нов в 1914-1915 гг. побуждал и вдохновлял Скрябина на создание "Предварите­льного Действа". Нельзя игнорировать тот факт, что в мире профессиональных музыкантов и музыковедов от В. Стасова до П. Чайковского отношение к Вагнеру было сугубо отрицательное (даже в случае его прямого влияния, как, например, в "Сказке о царе Салтане" Н. Римского-Корсакова). Истовых вагнерианцев, как А. Серов, в русской музыке было мало. Зато наоборот: в философской эстетике, в поэзии, в художественной критике -- Вагнер фигура не просто обожаемая, а явно наделенная харизмой не столько авангардного лидера модернизма, сколько революционного вождя. В его музыке в России хотели слышать "музыку бунта". Свои собственные побуждения, свою страсть "слушать музыку Революции" эти ницшеанцы, забывшие призывы "Вех" и, прежде всего -- мудрое предостережение М. Гершензона, -- легко и безответственно проецировали на творчество немецкого гения, отнюдь не революционера после 1849 года.
       Но надо ли говорить, что Вяч. Иванову, А. Белому, А. Блоку, А. Скрябину ви­делась совсем не та революция, которую совершит Ленин и Ко? Такую революцию могли прозревать единицы -- люди с другим складом ума. Да кто их слушал?
       Более подробно затронутая мною тема глубоко проанализирована в статье Иг. Кондакова и Юл. Корж "Рихард Вагнер в русской культуре Серебряного века", "ОНС", 1996, N 1.
       В настоящее время издана известная книга А. Лихтенберже о Вагнере. А вот его же блестящих лекций о философии Ницше, дважды в 1901 и в 1906 гг, выходивших в России, что-то не видно. Собственные размышления Ницше о музыке -- в томе 3 "Философия в трагическую эпоху", статья "О музыке и слове". В ней можно прочитать о преклонении философа-поэта перед Девятой симфонией Бетховена. А как там у Т. Манна в "Докторе Фаустосе"?
       А теперь -- дополнения ко второй тезе.
       Абсолютно абстрактная категория "дух музыки" в трактовке уже упоминавшихся и не упоминавшихся русских символистов является нередко внемузыкальной категорией. Их музыка и ее дух -- из другой субстанции. Из шопенгауэровского "Мира как воля и представление": "Музыка ... в противоположность другим искусствам, есть не отпечаток идей, а отпечаток самой воли, объективность которой представляют идеи; вот почему действие музыки настолько мощнее и глубже действия других искусств: ведь последние только говорят о тени, она же -- о существе".
       Из ницшевской "Происхождение трагедии...": "Чем является музыка в зеркале образованности и понятий? -- Она является как воля в шопенгауэровском смысле этого слова, т.е. как противоположность эстетическому, чисто созерца­тельному, безвольному настроению". Музыка, по Ницше, является -- как воля. Есть различие между Ницше и его учителем: где для Шопенгауэра сущность му­зыки - воля, там для Ницше -- явление; где для Шопенгауэра музыка -- явление; для Ницше -- ее сущность.
       До катастрофы 1917 г. Белому, Иванову, Блоку казалось, что художник будет сознательно творить и направлять музыкальный поток истории, что он будет демиургом-жизнестроителем, как думал Вл. Соловьев, что сама революция -- символ творчества: и разрушительного, и созидательного (А. Белый "Революция и культура", Вяч. Иванов "Скрябин и дух революции"). В музыке Скрябина последний видел и находил "дух революции", "стихию революции". Революция -- это "сознательное воплощение народного духа", "дело религиозной народной сове­сти". "Был ли революционным демон Скрябина и, если да -- в какой мере и в ка­ком смысле?", -- спрашивает автор, и отвечает: да, был! "Создание Мистерий было целью его жизни: характер, полярно противоположный органически не приемлющему революции Гете, -- он сгорал от нетерпеливого ожидания предвестий конца, за которыми уже светало перед его взором новое начало, торопил Рок и ежечасно умышлял освободительное действие..." "Скрябин думал, что немно­гие избранные (sic! -- Д.К.) принимают решения за все человечество втайне и что внешние потрясения происходят в мире во исполнение их сокровенной творческой воли". Логический вывод статьи: "Если переживаемая революция есть во истину великая русская революция, -- многострадальные и болезненные роды "самостоятельной русской идеи", -- будущий историк узнает в Скрябине одного из ее духовых виновников, а в ней самой, быть может, -- первые такты его ненаписанной Мистерии (написанной! -- Д.К.). Как там у А.В. Луначарского? Дата статьи "дионисийца" Иванова: 24 октября 1917 года. На следующий день "немногие избранные", называвшие себя большевиками, захватили государствен­ную власть. Можно опять переоценивать ценности, наступает прозрение: "О кри­зисе гуманизма" -- Вяч. Иванов, 1919, "Крушение гуманизма" -- А. Блок, 1919, "Кри­зис культуры" -- Ан. Белый, 1920, сборник "Из глубины", 1918... Вяч. Иванову в 1924 можно было спокойно ехать в Рим, "чтобы там жить и умереть". Каждому -- свое. Например, переход в католичество, после многолетнего воспевания право­славной соборности и духовности.
       "Почему в книге о тоталитаризме такое место уделено музыке? -- спрашивает сам себя автор исследования об "йехуизме" в первом томе, -- Читайте Ницше, Вагнера, Шпенглера! Они прекрасно показали негативную нигилистическую связь между философией XIX века, Прудоном и Марксом, с одной стороны, и ритмом солдатских сапог, с другой. Да, революция нуждается в специальной музыке. Музыке? -- я не слышу никакой музыки, разве что пулеметный стук "максима". Нет! Революция музыкальна! Ее музыка -- бульканье крови из воронки горловой, лязг затворов, предсмертный хрип. Если хотите, все инквизиции, деспотии, ГУЛАГи -- от немузыкальности".
       "Искусство, живопись, музыка для всех -- предпосылка тоталитаризма. Фюреры всегда большие любители музыки для всех, даже у великих композиторов они предпочитают музыку-зов и музыку-пропаганду (можно вспомнить огромные усилия музыкальных идеологов в СССР, чтобы превратить М.П. Мусоргского в русского Вагнера -- с позиций тоталитарного искусства. Однако, Модест не поддался! -- Д.К.). Но искусство не для всех. Ибо такова его сокровенная сущность. Все великое не для всех -- все великое для тех, кто желает возвыситься до него. А до чего желает возвыситься быдло, чернь? До баррикад! До барабанной дроби, расстрелов, до погромов! Ее музыка -- вопли жертв, сухой треск пожаров, лязг гусениц по мостовой августовской и октябрьской Москвы".
       Как там у Цветаевой?
       -- Музыка? Тиф --
       Музыка! Взрыв!
       По степи -- скиф!
       Жил перерыв.
       За головню да голыми?
       Хвать! Из огня да в полымя!
       Пострашнее, чем шум в ушах,
       Грезы, глаза зажмуря,
       Музыка -- это банков крах,
       Раскрепощение фурий
       Приглашается папа Пий
       На рождество предместий.
       Квартет четырех стихий
       Раскрепощение бестий
       Рабской сущности унтергрунд --
       Музыка -- есть бунт.

    .......................................

       Лупоглазого школяра
       В пасмах -- кулак Потсдаму.
       Что есть музыка? Cа ira!
       Ратсгеры, вот вам гамма!

    ........................................

       Что есть музыка?
       Тайный страх
       Тайного рата Гете --
       Пред Бетховеном.
       ("Крысолов").
       Как похож стиль М. Цветаевой, особенно в ее прозе, на стиль Ф. Ницше! "Да, музыка опасна. Гимны, марши, ритмы, бой барабанов, горн. Какой-то князек сказал: "Там где хотят иметь рабов, надо как можно больше сочинять музыки". (И. Гарин). Немецкий музыковед Э. Краузе в книге о Рихарде Штраусе вскользь замечает: "... влияние Ницше на музыку конца прошлого столетия представляло большую опасность".
       В этом -- проблема Скрябина.
       Я воспроизводил в своей книге суждения о Скрябине Ал. Лосева, О. Мандельштама о ее языческом, антихристианском духе. Цитировал Б. Пастернака -- об увлечении композитора "сверхчеловеком".
       Важнейшим местом упомянутой выше тезы было освещение мистико-музыкальных контактов двух ницшеанцев: Скрябина и Ленина. Скрябин -- демон-искуситель, Ленин -- медиум, который должен воплотить в жизнь "Мистерию" композитора. Все работы Ленина последних десяти лет -- зашифровка партитуры "Мистерии". Весь этот, что и говорить, фантастический сюжет, -- из романа В. Шарова "До и во время".
       Но вот сюжеты вовсе не фантастические. Игорь Бэлза в небольшой монографии "А.Н. Скрябин", М, 1982, анализируя "Сатанинскую поэму" пишет: "Далеко не все произведения, в которых зло противопоставлялось Добру, были созданы до "Сатанинской поэмы", да и социальный аспект такого противопоставления стал известен Скрябину только после встречи с Г.В. Плехановым, рассказавшем ему, что лишь Ленин и его соратники ведут действительную борьбу за торжество справедливости, требующее уничтожения зла". (Господи! Это Плеханов-то -- о Ленине? В 1906 году? -- Д.К.). Однако, что было, то было.
       "Если под влиянием С.H. Трубецкого он увлекался античной философией, читал различные курсы истории "царицы наук", то познакомившись в 1906 году в Швейцарии с Г.В. Плехановым, он начал внимательно изучать труды Маркса, Энгельса и Ленина (?!). Плеханов подарил ему также ряд своих работ, часто беседовал и спорил с ним.
       О первой встрече со Скрябиным жена Плеханова писала: "Оказалось, что Александр Николаевич, уже давно покинувший Россию и весь погруженный в свои новые музыкальные произведения, с глубоким интересом следил за героической революционной борьбой, выражал: свое сочувствие революционерам". Это действительно так. В письме к М.К. Морозову он спрашивал: .... какое действие производит на вас революция в России: вы радуетесь, правда? Наконец-то пробуждается жизнь и у нас!" 82-х летний В. Стасов в письме Скрябину по поводу 3-й симфонии скажет: "... конечно, тут еще немало Рихарда Вагнера, но много и самого Александра Скрябина". Революции были у обоих: 1848-49 -- у Вагнера, 1905-07 -- у Скрябина. Скрябин мечтал о сооружении здания, где "всегда будет происходить мистерия" и куда будут приезжать люди, "подобно тому, как теперь ездят в Байрейт".
       Авторитетный музыкальный критик Ю.Д. Энгель в заметках о Скрябине в 1915-1916 гг. показал широту философских интересов композитора и роль С.Н. Трубецкого в их развитии, а также значение встреч Скрябина с Плехановым. "Впрочем, утверждения Эгеля, -- пишет далее И. Бэлэа, -- что марксистскую литературу Скрябин "по своему обыкновению, "читал", а не "прочитал" опровергается свидетельством самого Плеханова, который писал доктору В.В. Богородскому, другу Скрябина, принимавшего участие в его лечении в роковые апрельские дни (9 июня 1916 г.): "Когда я встретил его в Больясо, он был совершенно не знаком с материалистическим взглядом Маркса и Ленина на историю. Я обратил его внимание на важное философское значение этого взгляда. Несколько месяцев спустя, встретившись с ним в Швейцарии, я увидел, что он, отнюдь не сделавшись сторонником исторического материализма, успел так хорошо понять его сущность, что мог оперировать с этим учением гораздо лучше, нежели многие "твердокаменные" марксисты как в России, так и за границей. (конспектировал, что ли, Скрябин это учение как в вечернем институте марксизма-ленинизма? -- Д.К.). ...Плеханов отмечал его высокий интеллектуализм, вспоминая, что композитор часто был инициатором их бесед и дискуссий на философские темы и что споры с А.Н. вызывали, как выразился Плеханов, "приятное и полезное для меня умственное возбуждение". Скрябин, при первой встрече с Плехановым, играл отрывки из "Божественной поэмы" и "Поэмы экстаза", которые- произвели сильное впечатление на Плеханова.
       Позднее основоположник русского марксизма сделает вывод, что Скрябин не находился в плену собственных субъективный концепций и что если "музыка Скрябина так полно выразила настроение весьма значительной части нашей интеллигенции в известный период ее истории, то это произошло как раз по той причине, что он был плотью от ее плоти и костью от ее кости не только в области "эмоций", но и также в области философских запросов и возможных по условиям времени и среды "достижений".
       Далее -- "Скрябин хотел выразить в своей музыке не те или другие настроения, а целое мировоззрение, которое он и старался разработать со всех сторон... Скрябин ставил перед искусством, невыполнимую для него задачу... но эта "ошибка" приносила ему большую пользу: очень сильно расширяя круг его духовных интересов, она тем самым значительно увеличивала и без того огромный удельный вес его художественного дарования... Видоизменяя известное выражение Гегеля, относящееся к философии, можно сказать, что творчество Скрябина было его временем "выраженным в звуках". Уф!
       Примерно так же Плеханов охарактеризовал цели и значение музыки Вагнера в статье "Искусство и общественная жизнь", 1912-1913 гг.
       Конечно, текст И. Бэлзы местами напоминает анекдот конца 30-х годов: "А кто из царей, кроме Петра I, был за большевиков?" И, конечно, Плеханов не Ленин. Террор был ему чужд, он и в "Земле и воле" пошел на раскол из-за неприятия терроризма. Но ведь марксизм, как и любой революционизм, имеет свою логику -- логику неизбежного насилия. "Хотел ли свободы Парижский Конвент? Преступностью ль стала его правота?" И разве сравним преступный, но героический террор народовольцев, с "красным" преступным террором?
       Далее мы читаем в монографии уже кое-что знакомое. Ницшеанец Луначарский в 1925 году: "...Скрябин с необыкновенным блеском изображал тот пафос, те порывы страсти, без которых невозможна, конечно, никакая революция... В музыке Скрябина мы имеем высший дар романтизма революции..."
       Уже в первую годовщину октябрьского переворота в Большом театре под управлением Эмиля Купера прозвучал "Прометей". На праздничном концерте присутствовал Ленин. Луначарский расскажет, какое впечатление произвела "Поэма огня" на вождя большевиков: он обратился с просьбой достать ему все вышедшие книги о Скрябине ( их в библиотеке Ленина было больше, чем о любом другом композиторе). Ленинский декрет от 30 июня 1918 года содержал распоряжение о сооружении памятника Скрябину.
       В 1930 году Луначарский еще раз напишет: "... он (Скрябин) готов был занять огромные реальные высоты, т.е. требовать от музыки, чтобы она сделалась великим проводником энергии, учителем объединенной жизни, боевой музыкой подлинного прогресса. На этом пути Скрябин несомненно встретил бы нашу общественность, нашу революцию, которая обрела бы в нем одного из сильнейших наших глашатаев".
       Я неоднократно цитировал Луначарского в своем трактате: его восторженные призывы делать революцию "по Ницше", и упоминал, что первым о параллели ницшеанство -- большевизм сказал философ А.А. Лебедев в N 2 ж. "Вопросы философии", 1989, ст. "Последняя религия". Вот это место: "Поэт революции" А.В. Луначарский писал в 1919 году: "Для меня она (революции 1905 г. -- Д.К.) была необходимым в своем трагизме моментом в мировом развитии гегелевского духа к "Вседуше", самым великим и решительным актом в процессе "богостроительства", самым ярким и решающим подвигом в направлении программы, формально удачно намеченной Ницше, -- "в мире нет смысла, но мы должны дать ему смысл..." Вот почему русским богостроителям из среды левых социал-демократов в ту пору оказался столь близок и "сверхчеловек" Ницше.
       Теперь остается только задать вопрос о А.Н. Скрябине. Если одни умнейшие люди видели в нем язычника-антихристианина и ницшеанца, а другие не менее умные люди -- почти социал-демократа и революционера, то кем же он был в своих философских и общественных симпатиях?
       Не пора ли сказать: "Тот, кто хочет понимать большевистскую Россию, должен знать Скрябина"?
       Впрочем, мудрая Т. Григорьева в своей изумительной книге "Дао и Логос" пишет: "А. Скрябин "Поэмой экстаза" предупреждал о наступлении Зла -- сатанинских сил мира. Пока человек тешил себя надеждой и верой, что он и есть бог, "в гордой, извращенной и, так сказать, рабской свободе" стремясь уподобиться Богу, Сатана не дремал".
       Что ж, от одних сатанинских сил предупреждал, а другие -- пробуждал. Такое бывает.
       Его "Мистерия"... Многие не верили в ее существование. Другие говорили, что композитор и его приверженцы предполагают осуществить в Индии некое мистическое действо, после которого весь мир дематериализуется и перестанет существовать (Рагнарёк? -- Д.К.). Говорилось и о том, что убедившись в нереальности этого "безумного шага" Скрябин решил ограничиться совершением "Предварительного действия", но что композитор умер, так и не совершив ничего, кроме незаконченного текста и нескольких музыкальных набросков.
       И. Бэлза пишет, что замысел и название "Мистерия" родились у Скрябина под впечатлением рассказа С. Трубецкого об Элевсинских мистериях в честь Деметры (в Греции их окутывала глубокая тайна и известно о них очень немного). Существовал текст первой и незавершенной второй редакции "Предварительного действия" (так Скрябин решил назвать мистерию). Текст как будто не высокого уровня, по словам Бэлзы можно понять, что это нечто среднее между Е. Блаватской и русским символизмом (не первого ряда). Но много богоборческих мотивов:
       "семь ангелов в эфирных облачениях --
       То небожители
       Огненосители
       Судеб вершители
       Мира строители
       Граней хранители
       С Богом воители
       Стен разрушители".
       Мистические настроения у Скрябина, безусловно, были. В "Индию Духа", в Тибет, в Гималаи, как мы видели, стремились многие: и из России, и из других стран. Из достоверных источников известно, что "Предварительное действие" было задумано как синтетическое произведение, которое должно было повторяться ежегодно в здании, специально построенном в Индии. Значит, эсхатология исключалась. Напротив, эпиграфом к музыке могла бы быть запись Скрябина: "К жизни, к жизни, люди, звери, цветы и камни!"
       "Мне кажется, что этим летом я окончу текст и часть предварительного действия закончу уже в формах синтетического искусства", -- писал Скрябин жене из Парижа ранней весной 1914 года.
       Не закончил. Текст Скрябина к "Предварительному Действу" (именно так, а не как у Бэлзы) был напечатан в 1919 г. в издании "Русские Пропилеи" в двух вариантах -- черновом и окончательном.
       Завершил "Предварительное Действо" русский композитор Александр Павлович Немтин, начавший гигантскую восстановительную работу над музыкой Скрябина в 1970 году. Был такой популярный журнал с гибкими пластинками "Кругозор". Так вот, в N 7 1973 года имелась звукозапись беседы с Немтиным и небольшие музыкальные фрагменты того, что он уже сделал. В итоге получилось драматическое сочинение в трех частях для оркестра, фортепьяно и хора. Первое исполнение музыки в полном объеме состоялось еще при жизни композитора в Финляндии в 1996 году. Сам А. Немтин умер в 1999 году.
       В начале 2000 года вышел компакт-диск с записью всех трех частей в исполнении Берлинского симфонического оркестра под управлением Вл. Ашкенази.
       В первой части, "Вселенная", дается картина возникновения мира, всего живого -- растений, животных, людей. В музыке это подчеркивается тем, что в конце первой части вступает хор. Вторая часть, "Человечество", посвящена древнейшему этапу существования человечества и символически трактует его как "золотой век", когда человек жил без грехов, без печали. В конце второй части, где повествуется о грехопадении, музыка теряет свою воздушность и становится сгущенной и мрачной. Третья часть, "Преображение", развивает мрачные настроения конца второй части -- человечество существует во зле и лжи. Но вот грешным людям посылается пророк. Прячась от людей в пустыне, он слышит таинственные голоса свыше, проповедующие добро и правду и повелевающие ему идти к людям, чтобы постараться их облагоразумить. В музыке изумительным образом это отражено в мотиве "вопрошения" пророка, обращенного к Божеству.
       В конце концов, происходит "преображение человечества". В скрябинской музыке это преображение тесно связано с идеями цикличности, с "растворением" и "исчезновением" -- и действительно, в конце третьей части вся музыка "сужается" до одной ноты. (Антон Ровнер, РМ, 2000, N 4303).
       Если это не воплощение всех главных идей Ницше, включая Заратустру, то я тогда не знаю, что такое ницшеанство. Почитайте только что изданные "Воспоминания о Скрябине" Л.Л. Сабанеева: он считал, что попытка композитора объединить музыку и философию оказалась удачной".
       Мог бы демиург "Мистерии" исполнять эту музыку демиургу революции как руководство к действию? -- Мог бы.
      
       * * *
       Духовная и творческая близость Гельдерлина, Ницше, Вагнера, Скрябина не случайна. Это как раз тот малоизученный феномен, о котором вскользь упоминает московский литературовед А.Ю. Большакова в своей очень толковой книжке "Деревня как архетип: от Пушкина до Солженицына", М., 1998 (П. Николаев в ж. "Детская литература", 1999, N 5-6 назвал работу А. Большаковой "новым словом в нашей пушкинистике"). В гл. "Литературный архетип" на стр. 31 читаем: "Многоуровневая структура литературного архетипа обусловлена как возможной многоуровневостъю его компонентов (от элементарных образов отдельных произведений до целых литературных направлений и т.п.), так и развитием архетипа от индивидуального до коллективного уровня (см. положения С. Аверинцева). Многоуровневая структура литературного архетипа определяется и индивидуальной личностью писателя-творца и творчеством группы писателей, деятельностью конкретного литературного направления, входящего, в свою очередь, в национальную литературу и определяющего ее "лица необщье выраженье", и, далее, вплоть до общего "материка" мировой литературы.
       Литературный архетип, проявляющийся в качестве основополагающей модели в творчестве одного или нескольких писателей, в свою очередь формируется на основе глубинных моделей мировосприятия, свойственных той или иной нации". (подчеркнуто мною -- Д.К.). То есть, можно говорить об "архетипе автора", наделенного таинственной властью пронизывать все пространство мировой культуры от ее первоистоков до наших дней. И это не только литература. Один и тот же "авторский архетип" может проявить себя и в философии, и в музыке, и в словесности, и в сфере изобразительных искусств (обращаюсь только к духовной культуре). Вполне возможна классификация этих архетипов, соответствующая терминология (как в соционике -- 16 типов, охватывающие все возможные формы человеческого поведения и характеры). Я не задаюсь подобной целью, но хочу все же обратить внимание на то, что названные выше имена явно объединяются одним архетипом автора. Назову его "архетип-Эмпедокл".
       В свою очередь творцы-художники этого как и другого архетипов, стимулируют, возбуждают творческую мысль идущих за ними (совсем не обязательно, чтобы это были люди одной нации). Появляются их продолжатели, ретрансляторы главной ведущей идеи творчества, но и добавляющие свою лепту, нередко очень весомую, в общую парадигму объединяющего их архетипа. Но дело здесь не в подражательстве, не в эпигонстве, не в прозелитизме. Просто, принадлежа к данному архетипу, авторы не могут творить иначе, а если и пытаются, то терпят крах. Это уже вопрос по ведомству аналитической психологии К.Г. Юнга.
       Вот артефакт -- творчество русского художника Константина Васильева, умершего в 1976 году.
       Сразу же оговорюсь, что никак не принадлежу к поклонникам его живописи, но ее эстетическую и идеологическую значимость признаю. Многие еще недавно были от нее в восхищении. Да и на самом деле, его полотна покрасивше цветных коллажей Ильи Глазунова. Не буду подробно говорить о том, что живопись по тематике и героям напоминает немецких художников начала века Артура Кампфа и Франца Штука -- это как раз легко объясняется единым архетипом автора. Так же не буду подробно останавливаться на увлечении К. Васильева модернизмом в начале творческого пути: его работы этого периода напоминают и Сальвадора Дали и Рене Магрита. Но есть в них нечто неуловимо славянское, этакий русский сюрреализм. Подробности его жизни и творчества можно найти в апологетической монографии Ан. Доронина "Руси волшебная палитра", М., "Мол. гвар.", 1992. Замечу лишь, что эти непривычные для тогдашнего массового зрителя картины напоминают творчество художников в нашумевшем когда-то романе Ан. Кима "Белка". К. Васильев был очень талантлив.
       Вот что важно. Увлечение музыкой Р. Вагнера, музыкой Скрябина -- и великолепные черно-белые графические портреты обоих композиторов в нач. 60-х. (хотя есть и другие, не менее замечательные), иллюстрации к тетралогии Вагнера "Кольцо нибелунга". Чтение исландских саг -- и открытие -- оказывается, русский род происходит из рода Вёльсунгов (или наоборот). Следуют иллюстрации к "Саге о Вёльсунгах", к "Эдде", к "Песне о нибелунгах". Зигмунд и Зигфрид, Фрейя и Валькирия, Один и Альбрехт -- эти графические листы, я думаю, безоговорочно восхитили бы и Вагнера и Ницше. У последнего есть стихотворение "Смерть Зигфрида". Древнегерманские языческие образы состязаются в мужественной красоте с образами из славянского языческого пантеона, с героями русских былин, с персонажами древней истории Руси. Впрочем, это одни и те же люди. Персонифицированные образы русских витязей, русских женщин, мужчин таковы, какими бы их хотела видеть нация, гордящаяся своим прошлым. Потом -- война, "Марш "Прощание славянки" -- знаменитое в нач. 80-х полотно. Портрет маршала Г.К. Жукова -- это явный "сверхчеловек". Черты лица Жукова проглядывают в лицах персонажей германского и славянского эпосов. Много красивой мистики, таинственной загадочности, вообще все красиво. И не скажешь, что это сталинская эстетика красоты сливочных тортов и хрустальных люстр. На тусклом фоне живописи социалистического реализма 60-70 годов К. Васильев действительно сверкает, хотя знали его в то время не многие. Вл. Солоухин осмелился сравнить его с живописью передвижников, не в пользу последних, но на большее не пошел. Однако, "бульдозерной выставки" Васильев вряд ли бы удостоился, да и Н.С. Хрущев вряд ли обматерил бы его, как он это сделал в 1963 году на выставке "формалистов". Вожди любят такое искусство, если им помогают в героях полотен угадывать самих себя. Но могут и не угадать. Арийская эстетика -- как у Ницше на втором этапе его философских исканий: ничего безобразного, ничего декадентского, только позитивно-красивое.
       И -- прямое сходство живописи русского художника с живописью Третьего рейха. Те же орлы, те же сюжеты: "Прощание", "Последняя граната", "Северное море" -- это названия работ немецких авторов 30-40-х гг. Но самое удивительное: плакаты, призывающие к "тотальной войне" -- герои вермахта, "Гитлерюгенда", фольксштурма как будто бы через десятки лет вновь ожили на полотнах и в графике К. Васильева. Арийцы и там и здесь. Или наоборот.
       О чем это говорит? Да ни о чем не говорит. Только о том, что один и тот же "архетип автора" проявляет себя формально одинаково в разные исторические и эстетические эпохи. Повторение трех этапов элитарной концепции искусства у Ницше: 1) дионисийское мифотворчество и вагнерианство Ницше -- и модернизм Васильева; 2) аристократическое "искусство для искусства" Ницше, антидекадентство -- и красивое мифотворчество Васильева, синтез язычества и христианства, эстетический милитаризм; 3) возвращение Ницше к исходному пункту, новый миф "искусство освещает ложь" -- и ... А вот третьего этапа у Васильева не было: не успел в него вступить. Но, по предложенной логике, его эстетическое резюме могло бы оказаться таким же, как у Ницше.
       Другой живописец -- великий Винсент Ван Гог. Внешнее сходство с Ницше, пожалуй, только одно -- душевная болезнь, приведшая к самоубийству. В литературе о Ван Гоге никогда не упоминается имя Ницше. Вряд ли он вообще знал о нем. Его любимыми авторами были Диккенс, Доде, Золя, Гюго, Флобер, Шекспира он, как и Рембрандта, считал высшим идеалом в искусстве.
       Очень любил поэзию великого Уитмена. Стоп! От демократа Уитмена не так уж далеко до аристократа Ницше. У Борхеса: "Ницше хотел сделаться Уолтом Уитменом, полюбив свою судьбу без остатка". Но все равно не то. Совершенно различно окружение Ницше -- аристократическая художественная и философская элита Европы -- и сверхдемократическая богема, в которой жил и творил Ван Гог. О героях их творчества и говорить нечего -- у голландского живописца эта та масса, которой побаивался Ницше, и к которой так был неравнодушен Сократ: крестьяне, ткачи, шахтеры, рыбаки...
       Но когда я гляжу на полотна Ван Гога, я обязательно вспоминаю "волю к власти" -- волю к жизни. Когда я смотрю на работы арльского цикла: эти незамысловатые дома, ночные кафе, скудные комнаты, убогие стулья, неказистые лица, автопортреты художника, -- я вспоминаю афоризмы философа, я вспоминаю его "Как философствовать молотом".
       Некогда талантливейший публицист и писатель Евгений Богат заметил, что в конце XIX века в искусстве народилась тенденция, которую можно назвать усталостью от человека. Выразителем этой тенденции Е. Богат назвал О. Уайльда, К. Галкуна, Г. Ибсена и, собственно, Ницше. В статье "Истины и парадоксы" автор, кажется впервые, сблизил имена немецкого философа и голландского живописца: "Она ощутима даже в живописи. У Ван Гога: волнующийся, несложившийся, незавершенный молодой мир и человек - старый печальный; человек старше мира, старше мироздания; не переболеть ли его действительно во имя более юных, более подвижных и сильных форм жизни? Мир без человека красивее, чем с человеком; странная иллюзия: самое неподвижное, косное, жестокое - человек" (Е. Богат. Вечный человек. М., 1973).
       Русский художник П.П. Фатеев в 20-ые годы XX века создал цикл живописных работ "Так говорил Заратустра". Некоторые из них использованы в оформлении книги "Фридрих Ницше и философия в России", СПб, 1999.
       Работы П.П. Фатеева иногда помещает на страницах своих альманахов, сборников стихов талантливый петрозаводский ученый, философ, поэт Ю.В. Линник.
       Но вернемся к Ван Гогу. Одна из последних предсмертных картин Ван Гога -- "Вороны над полем пшеницы", 1890, -- в ней вся философия Ницше, все, что хотел объяснить людям веймарский безумец, уже начавший свой последний скорбный путь в психиатрической лечебнице. И в ней все, что хотел оставить после себя Винсент, умирающий от выстрела в себя в такой же больнице доктора Гаше в Овере.
       Это синее, переходящие в черное, небо, эта ярко-желтая пастозная пшеница, неудержимо клонящаяся вниз к земле, эта скудная зелень с охрой -- дорога посреди поля; и черные остроконечные мазки над полем -- вороны, взмывающие в небо, нехотя, мрачной тучей, -- все взывает о гибели. Но это "гибель всерьез", это восторг перед бурей, несущей смерть, это готовность встретить ее в последний раз как подобает "Рыцарю". Это и есть визуальное воплощение главного у Ницше: "любви к року".
       Друг Ван Гога -- Поль Гоген -- почти "сверхчеловек". "Здравствуйте, господин Гоген!"
       К. Леонтьев -- Ф. Ницше -- А. де Сент-Экзюпери: я лишь отметил их близость в контексте "неудовлетворенности культурой". О Леонтьеве я сказал достаточно для главной темы своего трактата.
       А вот Сент-Экзюпери... Недавно исполнилось 100 лет его рождения. Остановлюсь только на менее известных сторонах его творчества. Его "Цитадель" и его "Карне" ("Записные книжки"), -- вот о чем несколько строк.
       Я убежден, что французский летчик, как автор, принадлежит к тому же "архетипу Эмпедокла". Сходство "Цитадели" с книгами Ницше несомненно. Задуманная, как дело всей жизни, как завещание, "Цитадель" писалась как многие книги-эссе философа: лихорадочно, торопливо, афористично. Это был другой мир, который хотел сотворить в жестокой войне, тот, кто всю жизнь защищал человека и культуру. Он не успел его сотворить до конца -- погиб. Скорее всего, если бы Экзюпери остался жив, "Цитадель" все равно не была бы закончена. Такие книги держат в цепях своих авторов всю жизнь и никогда не кончаются. Все, что он успел сделать, вместе с массой черновиков было опубликовано в 1948 году. Книга религиозна: Бог у автора символ возвышенного идеала -- к нему должна стремиться цивилизация. "Гибели богов" Сент-Экзюпери не хотел, но на войне видел похожее. И все-таки -- это очень близкое к Ницше произведение, это тот же тип творчества. Отец героя и сам герой -- "я" -- похожи на Заратустру. Место действия, множество притч, ирония по поводу устоявшихся образцов в политике, морали, искусстве; монологический характер: "я" ведет нескончаемый разговор с условным слушателем (не собеседником), -- все это неизменно отсылает нас к праисточнику, к "Так говорил Заратустра". В литературе о Сент-Экзюпери принято сравнивать "Цитадель" с "Мыслями" Б. Паскаля, любимой книгой писателя. Безусловно, но первоисточник гораздо ближе, Сент-Экзюпери родился 29 июня 1900 г., а через два месяца умер Ницше. Что-то похожее на Гёльдерлина и Ницше.
       С "Мыслями" Паскаля сравнивает другую книгу Экзюпери А. Любищев в статье-письме "Идеология де Сент-Экзюпери", "Звезда", 1993, N 10. Это "Карне", которую Любищев читал, разумеется, в подлиннике в 1960 году. Она тоже опубликована в "Звезде" в 1994 г., N 1-2.
       Главная цель Любищева доказать, что обвинения, якобы, в симпатиях автора "Маленького принца" к фашизму не состоятельны. Делает он это довольно оригинально: сравнивает основные постулаты "прогрессивного лагеря" (марксизма) и "реакционного лагеря" (фашизма) и приходит к выводу, что это практически одно и то же. Следует помнить, что сравнение это происходит в 1960 году! А поскольку Экзюпери оставил немало записей резко критикующих марксизм, социализм, сталинизм, вообще любую стадную идеологию, то левая "прогрессивная" общественность и подозревала его в сочувствии фашизму, в частности, в защите интересов элиты, личности, перед массой, коллективом. С этих же позиций Экзюпери критиковал и демократию, и фашизм, и коммунизм, но этого не хотели видеть. Любишев, как и во всем опережал свое время и первым поставил вопрос, который стал привлекать внимание в западной общественной мысли лишь в последние несколько лет. А вопрос этот заключается в том, что быть антифашистом и антинацистом -- это еще не свидетельство о гуманизме и демократизме. Коммунисты надолго присвоили себе звание "антифашистов" и откровенно спекулировали им по простой логике: если вы не за нас, значит вы за фашистов. И лишь на исходе XX века становится понятным, да и то с трудом, что демократия и гуманизм -- это неприятие и борьба и с тем и с другим. Победа коммунистов над фашистами во Второй мировой войне -- вот причина этого запоздалого понимания. Тот факт, что в результате поражения фашистского тоталитаризма укрепился еще на десятилетия коммунистический тоталитаризм, левыми интеллектуалами как-то не брался во внимание.
       Сент-Экзюпери был, в сущности, за "сверхчеловека духа", каким его и видел Ницше, а не за человека толпы. Он против национализма, против тупого патриотизма. Он -- космополит в лучшем, исконном смысле слова -- гражданин Вселенной. "... Но если моя страна разделяется, то возможно, что я обнаружу себя более близким к иностранцу, по признаку той же религии, той же морали, тех же ценностей, чем к французу, с которым у меня не будет ничего общего, кроме звуков языка". Этот тупой патриотизм XX века есть не что иное, как дурной вкус команды. Он совпадает с энтузиазмом команды, основанном на том же цвете фуфаек, и игнорирует подлинное родство". Сент-Экзюпери часто проводит параллель между Сталиным и Гитлером, замечания об СССР особым сочувствием не отличаются (он посещал Советский Союз в 1935 году): "Тот, кто не имеет ничего или имеет немного, несомненно, склонны к грабежу. Когда ему говорят: "По твоей глупости ты оказался на своем уровне". -- это дает ему лишний повод ненавидеть ту интеллигентность, которая ему не выпала на долю. Во имя чего он будет восхищаться? Он будет восхищаться под ярмом другого тирана".
       А вот одно из самых примечательных мест "Карне", цитируемое Любищевым: "Бессмысленно все время бороться против чего-то. Нельзя ли добросовестно свести баланс с каждой из сторон? Чего требуют левые, правые, сталинисты, троцкисты, анархисты? К какой цели ведут предложенные средства? В демократии я спасаю жалкого индивида, но в подлинной Западной цивилизации, я спасаю Бога, не права человека, но права Бога через человека. И я уважаю в человеке образ Бога, а не индивида. По сталинской или нацистской справедливости я подавляю социально дефективного человека, подобно тому как подавляю пилота, допустившего аварию судна. По западной справедливости я его освобождаю в имя его внутренней родины..." Нужно ли говорить о том неприятии, которое испытывал Сент-Экзюпери к тоталитаризму любого рода.
       "Лозунг: "гражданская война есть повивальная бабка истории", -- пишет Любищев, -- ничуть не лучше лозунга Ницше: "война есть гигиена истории". Оба -- порядочная мерзость". Сент-Экзюпери так же решительно как против антисемитизма ("Маленький принц" посвящен его другу, еврею Леону Верту, ему же адресовано "Письмо заложнику"), восстает и против сталинского фашизма -- агрессии против Финляндии: его группа летчиков предложила себя добровольцами для защиты Финляндии.
       А. Любищев резюмирует: "Новый синтез должен исполнить заветы ряда славных имен: Кропоткин, Л. Толстой, Ганди, Жорес. В эту фалангу включается и Сент-Экзюпери".
       В дополнение о творческой близости, похожих эстетических критериях, общей высокоразреженной, как воздух на горных вершинах, духовности этих художников единого "архетипа-Эмпедокла" нужно добавить сходство их человеческих жизней и судеб. Почти все они умерли рано, не пройдя земной жизни и наполовину. Мало того, они торопят свою смерть, им аккомпанирует гибель. Совершенно невероятной смертью погибает Эмпедокл; в безумии умирают Гельдерлин, Ницше, Мусоргский; убивают себя Ван Гог, Маяковский, Цветаева; сознательно идут навстречу гибели Байрон, Лермонтов, Сент-Экзюпери; нелепой смертью погибают Скрябин, К. Васильев; умирают, отказываясь жить дальше, Бодлер, Рембо, Розанов, В. Высоцкий.
       Из этого очень неполного ряда вроде бы выпадает Вагнер. Но это вопрос случая: на дрезденских баррикадах в боях с прусскими войсками в мае 1848 года у него немало было шансов получить в 35 лет пулю в лоб. Или быть в числе схваченных после поражения восстания: и быть приговоренным вместе с его другом М. Бакуниным к смертной казни. Обвинения на него валились одно серьезнее другого, разыскивали маэстро долго: саксонское правительство требовало его выдачи от всех немецких государств. Спасибо Ф. Листу -- помог бежать в Швейцарию.
       Чем же "наполнен" предложенный мною "архетип-Эмпедокл"? Каковы его составляющие -- первичные схемы образов? Форму первообраза К.Г. Юнг сравнивал с "системой осей какого-нибудь кристалла, которая до известной степени переформирует образование кристалла в маточном растворе, сама не обладая вещественным бытием" (С. Аверинцев). Эту систему осей можно обнаружить в книге Гастона Башляра (1884-1962) "Грезы о воздухе", третьем томе огромной пенталогии: мифология о четырех природных стихиях. Французский философ интерпретирует Ницше как самого "ветряного" из поэтов. Воздух -- вертикаль, пронизан моральными ценностями. "Человек, будучи человеком, не может жить горизонтально. Вертикаль вкладывает в нас одновременно верх и низ. Кто не поднимается, тот падает..." "Фактически мы воображаем порыв ввысь, а знаем его как падение вниз". Радикальный героизм -- "любовь к року" Ницше -- это и есть роковой смысл "архитипа-Эмпедокла": бросить всего себя в бездну, надеясь на взлет. Тех, кто не сможет совершить полет, считал Башляр, Ницше научит "быстрее падать". Но те, кто вглядывался в бездну, даже упавшие, заставляют бездну вглядываться в себя.

    * * *

       Какова была бы судьба философии Фридриха Ницше, если бы XX век не был так изуродован фашизмом и коммунизмом? Т. Григорьева цитирует в "Дао и Логосе": "В "Воле к власти" мы и в самом деле видим "переоценку всех ценностей", слышим, как и хотел Ницше, "общий приговор" над столетием, над всей современной "цивилизацией". Но только ли? "Жизнь на земле в целом -- мгновение, эпизод, исключение без особых последствий, нечто, что проходит бесследно для общей физиономии земли; сама земля, подобно остальным созвездиям, -- зияние между двумя ничто, событие без плана, разума, воли, самосознания, худший вид необходимости".
       Круг замкнулся: из Хаоса вышли, в Хаос вернемся...
       Да, Ницше своей философией захватил неподъемный пласт истории, надорвался, но и обнажил ее нерв. Увидеть им приоткрытое -- значит услышать "Прелюдию к философии будущего", понять время, зачавшее XX век".
       "Безумие Ницше имеет глубокие корни... Безумие Ницше обосновано всей историей новой философии" (В. Эрн - Борьба за Логос).
       В ХХ веке Ницше оказался нужен всем. Он, что-то подсмотрел, на что-то натолкнул Т. Манна и А. Швейцера, Л. Бунюэля и А. Арто, Р. Роллана и Д. Джойса, А. Камю и Ж.П. Сартра, Андре Бретона и Макса Эрнста, А. Мальро и С. Дали, не говоря уже о Шпенглере и Хайдеггере... Он дал им общую мысль о мировом хаосе. Младший современник и соотечественник Ницше Макс Вебер полагал, что в духовном развитии Нового времени преобладает тенденция "разволшебствления мира": мифы о тотальном переустройстве исчерпаны, им на смену пришла вера в разумно-законосообразное мироустройство (своей рациональностью Веберу удалось "прижать к стенке" самого Шпенглера). Но в заочном споре мифотворца и рационалиста многие мыслители и художники уходящего века оказались на стороне первого. Ибо Ницше провозглашал скорее новое "оволшебствление" после недолгого триумфа непоследовательного рационализма. И он был прав, чему свидетельство -- "ренессанс Ницше" к концу ХХ века. Между прочим, наряду с таким же "ренессансом" Вебера. Вся история прошедшего времени, а история России -- особенно, доказала, что рациональное и иррациональное не могут существовать врозь, они взаимосвязаны и, увы, взаимозаменимы. Нам ли не знать!
       А его ответственность? Пусть об этом скажет ученый-диссидент, сын русского поэта С. Есенина Александр Есенин-Вольпин своим стихотворением "Ворон" -- парафразе знаменитого "Ворона" Э. По. Он написал его 21 февраля 1948 года.
       --Как-то ночью в час террора я читал
       впервые Мора,
       Чтоб утопии незнанье мне не ставили
       в укор.
       В скучном, длинном описанье я искал
       упоминанья
       Об арестах за блужданья в той стране,
       не знавшей ссор,--
       Потому что для блужданий никаких
       не надо ссор.
       Но глубок ли Томас Мор?
       ... Я вникал в уклад народа,
       в чьей стране мерзка свобода...
       Вдруг как будто постучали...
       Кто так поздно? Что за вздор!
       И в сомненьи и печали я шептал:
       "То друг едва ли, Всех друзей давно услали...
       Хорошо бы просто вор!"
       И в восторге от надежды я сказал:
       "Войдите, вор!"
       Кто-то крикнул: Неверморе! (никогда (лат.) -- Д.К.)
       ...Все я понял. Ну, конечно,
       старый Ворон! И поспешно
       Я открыл окно -- и вот он,
       старый ворон давних пор!
       Он кудахтнул в нетерпеньи,
       озирая помещенье...
       Я сказал тогда в смущеньи: "Что ж,
       присядте на ковер;
       В этом доме нет Паллады, так что
       сядьте на ковер -
       Вот ковер и нотинг море".
       И нелепо и понуро он уселся,
       словно кура...
       Но потом нашлась Паллада --
       да, велик мой книжный сор!
       И взлетел и снова сел он -
       Черный, как из смоли сделан,
       Он глядел, как сонный демон,
       тыча клювом в титул "Мор",
       Но внезапно оживился,
       стукнул клювом в титул "Мор".
       И промолвил: Неверморе.
       ... Я подпрыгнул. О плутонец!
       Молчаливый, как тевтонец!
       Ты взлетел, взглянул -- и сразу
       тонкий, едкий приговор!
       Ты -- мудрец, не корчи мину, --
       но открой хоть половину:
       Как пройти в твою пучину?
       Потому что с давних пор
       Я боюсь другой пучины
       в царстве грязном с давних пор...
       Крикнул ворон: Неверморе!
       -- Ворон, Ворон! Вся планета
       ждет солдата не поэта --
       Вам в Плутонии, пожалуй, не понятен
       наш раздор!
       О, Какой грядущий гений
       об эпохе наших рвений
       Сочинит венец творений,
       зло используя фольклор --
       И, пожалуй, первым делом,
       нами созданный фольклор!
       Каркнул Ворон: Неверморе!
       -- О, Пророк! Не просто птица!
       В нетерпенья есть граница,
       И тогда берут Вольтера --
       или бомбу и топор.
       Мы бледнели от позора --
       так пускай не слишком скоро,
       но придет ли Термидор?
       ...Пал Дантон и Робеспьера
       поразил же Термидор!
       Каркнул Ворон: Неверморе!
       -- О Пророк! Не просто птица!
       Есть ли ныне заграница,
       Где свободный об искусстве не опасен
       разговор?
       Если есть, то добегу ли
       я в тот край, не встретив пули?
       В Нидерландах ли, в Перу ли
       я решил бы старый спор --
       Романтизма с реализмом до сих пор не
       кончен спор!
       Каркнул Ворон: Неверморе!
       "Никогда" -- сказала птица...
       За морями заграница...
       ...Тут вломились два солдата,
       сонный дворник и майор...
       Перед ними я не шаркнул,
       одному в лицо лишь харкнул, --
       Но зато как просто гаркнул
       черный ворон: Неверморе!
       И вожу, вожу я тачку
       Повторяя: Неверморе.
       Не подняться ... Неверморе.
       Но выслушаем и другую сторону. Барон Юлиус Эвола, итальянский традиционист, один из главных апологетов "консервативной" революции (читай -- "фашистской" -- Д.К.), любимый мыслитель русского современного идеолога данной революции Александра Дугина, писал в 1928 г. в своем программном сочинении "Языческий империализм" такие строки о Ницше. "В первую очередь, человек должен обладать духовным мужеством, которое не допускает примирения и компромисса, и которое позволяет относится с совершеннейшим равнодушием к тем, кто считает нас оставшимися от времени мечтателями и чуждыми реальности утопистами, неразрывно связывает нас с традиционной истиной ("любовью к року Ницше" -- Д.К.).
       И кто еще не может дойди до всего этого сам, тому следует обратиться к предвестнику, затерянному в этих мрачных временах, непонятному, ожидающему в тени Фридриху Ницше. Переживание Ницше отнюдь не исчерпано -- оно еще не начато. Исчерпана эстетика -- литературная карикатура Ницше, биологическая редукция некоторых чисто временных сторон его учения. Но ценность, которую Ницше нес героически, ценой неисчислимых страданий, не смотря на все свое существо, которое протестовало и желало сдаться, пока, наконец, он не погиб страшной смертью, -- эта ценность. Стоящая вне его философии, вне его человечности, вне его самого, идентичная космическому значению, отражению Эонической силы (hvartno) и ужасающему огню солнечной инициации -- эта ценность еще ждет того, чтобы быть понятой и переданной современникам. И в ней содержится призыв к оружию, к вызову, к отвращению, к новому пробуждению -- к великой борьбе: призыв к тем, в которых -- как мы уже сказали -- будет решаться судьба Европы: утонет ли она в сумерках или пойдет навстречу новой заре.
       Освободите Ницше от его натуралистической стороны, рассматривайте "сверхчеловека" и "волю к власти" истинными лишь как сверхбиологические и сверхъестественные ценности, и это учение сможет стать путем для многих, путем, который приведет к Великому океану -- к миру солнечной универсальности великой нордическо-арийской традиции, с высоты которой ясно ощущается абсолютная нищета, абсолютная незначительность и абсолютная бессмысленность этого мира, закованных и одержимых" (г.V, 1 -- Ницше, непонятый).
       Сильно сказано. И красиво. Это не какая-нибудь "демократия в Америке", где на каждой странице ее автор Алексис Токвиль дотошно анализирует заокеанские институты власти! У Эволы каждая строка дышит героизмом и волей. Этим они и сильны -- "консервативные революционеры": толпа жаждет героев и героического. Ну, что ж, через 10 лет после выхода в свет "Языческого империализма" все сбудется, начнется Вторая мировая война. Но учению Ницше был ли обязан этот социально-политический катаклизм? Может быть, в большей степени таким как Эвола, К.Шмитт и другие современники?
       Вот таких-то духовно-консервативных рыцарей смерти, ибо какой же героизм без смертельной опасности? -- и мог опасаться в будущем великий Платон.
       Сам же великий немецкий гений сказал о себе все в безумной записке Георгу Брандесу, в Турине, на следующий день после окончательного провала в безумие, 4 января 1889 года:
       -- Моему другу Георгу
       После того, как ты меня открыл, найти меня было не чудом; трудность теперь в том, чтобы меня потерять... --

    Глава V

       "Бросайте ж за борт все, что пахнет кровью,
       И верьте, что цена не высока".

    В. Высоцкий.

       Вернемся же из всех Колодцев времени и Подземелий истории в XX век. В "1984" Дж. Оруэлла. В другую утопию с ее увлекательными примерами вторжения будущего в прошлое.
       Партийный лозунг ангсоца (английского социализма): "Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым". Логика несокрушимая. У русского писателя-романтика А. Грина в "Жизни Гнора" есть такая звонкая фраза: "Над прошлым, настоящим и будущим имеет власть человек". Вряд ли Оруэлл читал Грина. Но партийные вожди Океании как будто подсмотрели где-то этот афоризм и придали ему форму категорического императива. Зловещего императива. "Мы, партия, контролируем все документы и управляем воспоминаниями. Значит, мы управляем прошлым, верно?", -- напоминает герою романа высший партийный функционер. Уинстон прекрасно знает, о чем идет речь.
       Ведь он работает в Министерстве правды и ежедневно занимается изменением прошлого в интересах настоящего, следовательно, и будущего. Книги, газеты, брошюры, плакаты, фильмы и т.д. -- все вовлечено в процесс непрерывного корректирования прошлого, если оно по политическим или идеологическим причинам перестало устраивать настоящее, т.е. властную элиту ангсоца. Как только все поправки собраны и сверены, новый экземпляр печатают заново, а старый уничтожают. Поэтому прежними документами можно легко подтвердить любое предсказание партии, которая "никогда не ошибалась". "Историю, как старый пергамент" выскабливали начисто и писали заново -- столько раз, сколько нужной. И не было никакого способа доказать потом подделку". Идеологи партии в романе буквально воплощают в практику хлесткую и циничную мысль М. Покровского: "История -- это политика, опрокинутая в прошлое". Как более-менее правдивое изображение событий прошлого, история уничтожается будущим. Это даже не манипулирование, а полная замена реальных фактов ложью. Парадокс времени не срабатывает, так как изменяются не собственно события, а изложения событий, их образы, или они исчезают вовсе. Все зависит от воли Старшего Брата. Можно сотворить в прошлом никогда не существовавшего человека -- и он будет выполнять функцию, необходимую партии. Напротив, реально существовавшего партийца легко превратить в "нелицо" -- он не только не существует, но и никогда не существовал, т.к. оказался не в чести. Смертная казнь путем замалчивания, впрочем, нередко после казни настоящей. Под пером Уинстона появляется им же вымышленный некий "товарищ Огилви", вариант тыняновского "подпоручика Киже". Зато товарищ Уидерс, еще недавно очень популярный в партии, больше не существует, его имя будет изъято из всех прошлых документов. "Товарищ Огилви" -- миф, по которому будут учить молодежь Океании, а сочинил-то его Уинстон, интеллектуал, враг ангсоца.
       Меняются и глобальные исторические события. Океания, родина ангсоца, воюет с Евразией и вдруг объявлено, что война идет с Остазией, а Евразия -- союзник. И ни о какой смене политического русла не может быть и речи! Океания воюет с Остазией, она всегда воевала с Остазией. Все прежние упоминания о войне с Евразией в союзе с Остазией незамедлительно уничтожаются. И вот свершилось: после титанической работы в Министерстве правды ни один человек на свете документально не докажет, что война с Евразией была.
       Почему переделывается прошлое? "Переделка прошлого нужна по двум причинам. Одна из них, второстепенная, и, так сказать, профилактическая, заключается в следующем. Партиец, как и пролетарий, терпит нынешние условия отчасти потому, что ему не с чем сравнивать. Он должен быть отрезан от прошлого так же, как от зарубежных стран, ибо ему надо верить, что он живет лучше предков и что уровень материальной обеспеченности неуклонно повышается. Но несравненно более важная причина для исправления прошлого -- в том, что надо сохранить непогрешимость партии. Речи, статистика, всевозможные документы должны подгоняться под сегодняшний день для доказательства того, что предсказания партии всегда были верны. Мало того: нельзя признавать никаких проблем в доктрине и политической линии. Ибо изменить воззрения или хотя бы политику -- это значит признаться в слабости. Если, например, сегодня враг -- Евразия или Остазия (не важно кто) значит, она всегда была врагом. А если факты говорят обратное, тогда факты надо изменять. Так непрерывно переписывается история...
       Изменчивость прошлого -- главный догмат ангсоца. Утверждается, что события прошлого объективно не существуют, а сохраняются только в письменных документах и человеческих воспоминаниях. А поскольку партия полностью распоряжается документами и умами своих членов, прошлое таково, каким его желает сделать партия. Отсюда же следует, что хотя прошлое изменчиво, его ни в какой момент не меняли. Ибо если оно воссоздано в том виде, какой сейчас надобен, значит, эта версия и есть прошлое и никакого другого прошлого быть не могло. Сказанное справедливо и тогда, когда прошлое событие, как нередко бывает, меняется до неузнаваемости несколько раз в год". Как в воду глядел Оруэлл! Непрерывная ложь -- только на этом может партия укреплять свою власть. Для чего это нужно? Ради власти партии. Цель власти -- власть. Кратократия.
       У Мартина Хайдеггера -- почти комментарии к Оруэллу: "Борьба между теми, кто у власти, и теми, кто хочет власть, с обеих сторон есть борьба за власть. Повсюду определяющим оказывается сама же власть. Благодаря этой борьбе за власть принципы власти с обеих сторон возводятся в принципы абсолютного господства власти" ("Время и бытие").
       Где-то Оруэлл почерпнул материал для этих страниц. Вряд ли такое придумаешь.
       С детства помню тома Малой советской энциклопедии 1929-1931 гг. в 10 тт. со статьями, замазанными жирным черным карандашом. Только по контексту глоссария можно было догадываться, что это персоналии Л. Каменева, К. Радека, Л. Троцкого. М. Тухачевского и т.д. На рубеже тех десятилетий времена были еще вегетарианские, участники разгромленных оппозиций еще фигурировали в истории, они даже были нужны. Но стоило партии объявить об усилении классовой борьбы -- и "враги народа" исчезли из прошлого, как и из жизни. Что говорить о людях, вошедших в энциклопедии! Вот небольшая книжка: К. Варналис "Подлинная апология Сократа", М. 1935. Я взял ее в сер. 60-х из списанной библиотечной литературы. Имя автора предисловия и на контртитуле и в оглавлении замазано тушью, предисловие выдрано, текст начинается со стр. 15. Был человек -- нет человека. Наверное, позднее реабилитирован, но для современников он стал "нелицом". Может быть, автор "1984" видел такие книги в Испании? В "Памяти Каталонии" встречаются русские имена. Кто первым додумался до изменение документального прошлого? Царь Соломон? ВКП(б)? или левый интеллектуал, избавившийся от иллюзий в Барселоне под пулями коммунистических карателей, уничтожавших ПОУМ и троцкистов? Что первично, а что вторично?
       Прямые ученики ангсоца появились среди советских О'Брайенов в годы хрущевской оттепели. После расстрела Л. Берии в 1953-54 гг., из всех библиотек страны изымается соответствующий том 2-го издания Большой Советской энциклопедии с большой статьей и портретом Берии. Взамен печатается новый -- уже без статьи и портрета -- и возвращается взамен изъятого. Просто и гениально. Берия стал "нелицом". Надо ли говорить, что в 3-м издании БСЭ нет ни Берии, ни многих из тех, кого он уничтожил. Око за око, зуб за зуб: при Хрущеве изымаются из библиотек книги Сталина и о Сталине, при Брежневе -- книги Хрущева и о Хрущеве... На волне торжества "демократии" в конце 80-х -- нач. 90-х гг. свободомыслящие интеллектуалы проделали то же самое со всей марксистской литературой, со всеми сочинениями "выдающихся партийных и советских деятелей" периода "застоя". Наше прошлое -- непредсказуемо: любимая шутка тех лет. Никто не сомневался в нулевой значимости этих сочинений. Сомнение возникает в другом: эти люди были в российской истории? Их книги были изданы? Если были изданы, то как можно сделать бывшее не бывшим?
       Но задавая этот вопрос, я вновь вспоминаю схоласта Пьера Дамиани: Бог может сделать не существующим то, что когда-то существовало. Следовательно, истоки мысли Оруэлла и поступки идеологов КПСС нужно искать в этом старинном утверждении. Что ж, вполне логично: прежний Бог был уничтожен или, вернее, вера в него, а вожди ангсоца и других "соцов" спокойно присваивают себе его функции. Борхес, если помните, уточняет: Бог в силах изменить только образы прошлого. А что такое "образы прошлого"? Документы и воспоминания. Их изменением и занимается Министерство правды. Изменить прошлое -- это значит видоизменить не только факт, но и зачеркнуть те его последствия, которые могли бы иметь продолжение. Я вернусь еще к этому феномену причин-следствий.
       Еще одно воспоминание из детства: чехословацкий фильм "Пекарь императора" с Яном Верихом в главных ролях. Действие происходит при дворе императора Рудольфа, покровителя алхимиков, астрологов, волшебников. Ежедневно ему демонстрируются очередные изобретения его подопечных.
       -- Вот новый универсальный пятновыводитель, Ваше величество! Смотрите! -- на роскошный плащ придворного сажается огромное грязное пятно. -- Вот пятно! Прикладываем наше средство -- и раз! -- Нет пятна! -- Пятна действительно нет: вместо него зияет большая дыра.
       Это был удивительно точный образ тех способов, с помощью которых с сер. 60-х годов в СССР стали избавляться от грязных и кровавых пятен сталинизма. Они превратились в дыры, их не было! "Мягкому тоталитаризму" ни к чему было помнить о своем "стальном" происхождении. Искажение прошлого в прошлом, порождает новое искажение в будущем будущего. От такого будущего прошлое необходимо освободить любой ценой. Она не будет высока.
       Лет 15 назад я читал роман Г. Франке "Игрек минус". Как и у Оруэлла это жанр тоталитарной дистопии, написанной как бы по контрасту с "1984". Метология изменения прошлого используется автором в других целях. Роман написан уже в компьютерную эру, вся память о прошлом хранится в дискетах, поэтому правителям тоталитарного государства намного легче ее контролировать. и они легко изменяют прошлое в своих интересах. Но в дискетах и уязвимое место системы. Содержание романа чем-то напоминает "Конец вечности" А. Азимова. Главный герой -- тоже взбунтовавшийся слабый интеллигент, похожий на Уинстона. И его тоже в конце концов загнали в угол. Однако, он успел кое-что сделать, запустил в информационную сеть компьютерный вирус, который должен не только разрушить всю угодную "хранителям прошлого" картину виртуальной истории, но и восстановить правду. Этот "лис в винограднике" повернул время вспять: отправил послание из псевдобудущего в псевдопрошлое, и теперь в результате обратной связи освобожденное прошлое нанесет сокрушительный удар псевдонастоящему, за которым последует не выдуманное, а реальное будущее. Поэтому вся система вскоре обречена на гибель, так как правда -- самое страшное для нее. Тоталитарный космос станет на время хаосом, а затем история снова обретет свое истинное лицо. Сложно, но именно так выглядит главная интрига романа Франке. Может быть, этот роман был своеобразным доказательством социологической теоремы У.Томаса: "Если ситуация рассматривается как реальная, она реальна по своим последствиям"? Не знаю.
       Возможно, публикация романа в "Знамени" была не случайной? Ведь как раз в то самое время группа цинично настроенной политической элиты, "архитекторов перестройки", вдохновляемая "прорабами духа", где сознательно, а где по недомыслию (с точки зрения самосохранения) начала очередную в России "революцию сверху". И не только начала, но позволила участвовать в ней массам (что, опять же, с точки зрения самосохранения было главнейшей ошибкой). Вдруг, всем захотелось больше социализма, демократии. И гласности, что естественно предполагало правду не только о сегодняшнем дне, но и о вчерашнем и о позавчерашнем. Так и началось. "Гласность" изрекла всю правду о настоящем, но неизбежно ее занесло в прошлое. Поскольку большинство народа уже забыло или вовсе не помнило о хрущевской десталинизации, в обществе возникла полуистерическая завороженность прошлым злом. Ситуация удава и кролика: не хочется смотреть, но смотришь. Пошли дальше, дальше, дальше...
       Большинство забыло и то, что из этого "самоочищения" получилось. Вопреки обыкновению, элита смотрела на дело рук своих с удовлетворением и сама упоительно открывала тайны одну за другой. Это был опять же цинично-трезвый расчет: так как речь шла об обновлении социализма, то для нового светлого будущего было необходимо не изуродованное прошлое. Это была ошибка и главный просчет системы. Демократическое будущее властно вторгалось в тоталитарное прошлое с единственной целью -- правду, одну только правду сказать! Но это было удобное и надежное для массового сознания прошлое. Оно, как могло, сопротивлялось, но тайны все же из себя выдавливало. Довольно легко преодолевались растерянные вопросы: да как же так? да этого не могло быть потому, что у нас этого быть не могло никогда! И вот архетипы социалистического сознания, несокрушимые мифы советской псевдоистории начали рушиться один за другим, произошла переоценка прошлых и настоящих ценностей (не хуже, чем у Ницше), колесо Фортуны повернулось и прежние кумиры оказались внизу, а отверженные и отщепенцы -- наверху. Как и в ангсоце причины восстановления истинного прошлого были понятны, но с точностью наоборот.
       Трагикомичность ситуации заключалась в том, что это возрожденное прошлое давным-давно было известно всему миру. Кроме нас самих, а единицы не в счет. Настолько известно, что во время перестройки мы узнавали свою собственную историю по книгам Р. Конквеста, Н. Верта, Э. Карра, Р. Пайпса, и других явно не российских авторов. Потом обнаружилось, что и они не все знали и не все поняли. Иностранцы все-таки...
       И вот правда восстановлена, опубликовано множество документов (но не все!), написаны новые книги на новом языке, изданы прекрасные забытые книги, возвращены книги из спецхрана, заново истолкованы с самых противоположных точек зрения -- от радикально-либеральных до радикально-черносотенных -- все события отечественной истории начиная с Гостомысла и Рюрика, а наиболее отчаянных патриотов занесло аж во времена Трипольской культурны в энеолит (вот, что значило -- дальше!). На смену старым трухлявым мифам появились новые. Правда от некоторых из них все равно попахивало чем-то очень привычным.
       Немудрено: сначала либеральная партийная элита пошла по проторенному пути. Решили было в который раз реанимировать дышавшие на ладан старые революционные мифы -- "вся власть Советам!"
       Среди этих мифов вновь, как после ХХ съезда, превалировал простой, как кувалда (по выражению А.Н. Яковлева), метод пропаганды "идей" позднего Ленина. Тогда он оправдывал себя. Без устали говорили о "гениальности" позднего Ленина, о его "завещании", о необходимости вернуться к ленинскому "плану строительства социализма" через кооперацию и т.д. Это был единственный легальный способ критики "мягкого" тоталитарного режима в 60 - нач. 80-х гг. "слева", т.к. "справа" по тогдашним нашим российским понятиям находился сталинизм.
       Я хорошо знаю, о чем говорю, ибо сам был частью этого плана, разработанного сверхузким кругом партийной антисталинской интеллигенции. Приходилось совершать такие нравственные и интеллектуальные кульбиты! Совесть до сих пор напоминает об этом. Но игра стоила свеч: авторитетом Ленина ударить по Сталину, а, следовательно, по брежневскому неосталинизму, а затем, если удастся, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и "нравственным социализмом" -- по революционизму вообще ("Черная книга коммунизма", стр. 14). Поэтому с началом перестройки все бросились взахлеб читать и цитировать "любимый 45 том" ПСС Ленина.
       Но не тут-то было! На Ленине на сей раз долго не задержались, и маятник симпатии заметался между "правым" Бухариным и "левым" Троцким, которых еще предстояло реабилитировать. Наиболее отчаянные космополиты чуть было не вознесли Троцкого до вершин, где находился еще не разоблаченный Ленин. Но -- дальше, дальше, дальше...
       Чем больше открывалось правды, -- тем быстрее погибали новорожденные мифы. Н. Бухарин оказался всего лишь более порядочным, более интеллектуально развитым из всей большевистской шайки. А Л. Троцкий -- всего лишь прямым предтечей И. Сталина: тот модифицировал его главные идеи, сделал их посредственными, зато всем понятным, пригодными к употреблению.
       Логике мифа всегда сопутствует та конкретная реальность, которую должна оправдывать мифологистика. Конкретная реальность общественного кризиса советского общества 80-х -- нач. 90-х гг. не могла удовлетворится этими несколько обновленными, но все равно ветхими, мифами. Этому мешали и успехи западной цивилизации, западной культуры, чтобы не говорили об их кризисе (нам бы такой кризис!). Возникал простой, опять же, как кувалда, вопрос: если в прошлом у нас такие замечательные мифы, то почему в настоящем мы так до сих пор безобразно живем? Ответ мог быть только один: следовательно, эти мифы созданы не по закону логики, а по законам антилогики (то, что давно было понятно всему миру, вдруг, предстало перед изумленным сознанием советского человека как откровение).
       Обнаружив, что так жить больше нельзя, народ сообразил, что нужны мифы сверхновые, полезные (как в "Государстве" Платона), потребовал их создания -- и оно началось, казалось, по законам новой логической парадигмы. Было объявлено о победе "нового мышления".
       Но ведь быстро -- за 15 лет! Вот он, широкий русский характер! Настоящее прошлое ведь никуда и никогда не исчезало, как и в Океании, оно всегда было таким, каким оно было на самом деле, а осуществить оруэлловский проект во всей его полноте советская власть все-таки не могла (благо рядом не Евразия и Остазия, а свободный мир). Нужно было ожидать самого оптимистического результата. Его и ждали, с надеждой.
       Но почему же не заработали, как им полагалось, новые мифы? Почему будущее посткоммунистической России оказалось таким вымороченным? Почему скудное первоначальное мифотворчество дало результаты совершенно противоположные ожидаемому эффекту? Да потому, что общественное сознание (а, может быть, и коллективное бессознательное?) прямехонько угодило в ловушку тех самых причинно-следственных связей, которую мы сами со всей пылкостью оглашенных и соорудили. Это ловушка времени. Западня таится в глубинной психологии масс, толпы, требующей, чтобы все мифы и символы были на месте. Чтобы не было неудобных контрастов и комплексов. Эти требования сложились вначале под нажимом господствующей идеологии, потом уже вполне добровольно по стереотипным, подсказанным партией, схемам.
       Это, вообще-то, заурядное явление образно показывает Серж Московичи: "Смерть героев всегда будет трагической и грандиозной, великие вожди всегда будут иметь величественное лицо строгого и беспристрастного отца, пророки -- длинную бороду и нотки гнева и справедливости в голосе и т.д. Они стали нам близкими и привычными, похожими друг на друга... Затем память снабжает их поглощающей эмоциональной силой. Назовем ее, за неимением лучшего, соблазном ностальгии... Избегая всего, что неприятно, отвратительно, или невыносимо, мы стремимся запомнить приятное, положительное, выигрышные аспекты... Чаще всего этот соблазн ностальгии делает менее резкими контрасты прошлого, все равно, думаем ли мы о детстве или об истории нашей страны. Он совмещает вещи несовместимые, делает правдоподобным неправдоподобное. Он рисует имаго (образ) следуя принципу ... снятия противоположных идей, чувств и персонажей. События прошлого, т.о. никогда не кажутся нам такими, какими были на самом деле. Но профильтрованные через великие темы нашей собственной истории или культуры, к которой мы принадлежим, они всегда кажутся более блестящими или более мрачными, чем были. ("Век толп").
       А если события истории народа в их правдивой наготе предстают уродливыми, иррациональными? Необъяснимыми не только с позиций формальной логики, но и с позиций обыкновенного здравого смысла? Если народ обнаруживает, что он только и делал, что ходил по кругу за очередным вождем, сказавшим в очередной раз: я знаю, как надо? Если становится ослепительна ясно, что пророки вовсе и не пророки, что вожди вовсе и не вожди? А сам народ, вдруг, догадывается, что пассаж из того же "Века толп" имеет самое прямое отношение к великому, но простому советскому человеку: "Человек -- это мыслящая овца. Легковерный и импульсивный, он устремляется навстречу тому, чего не видит и не знает. По полученному приказанию он сгибается или выпрямляется, погружает тело и душу в массу и позволяет ей себя захватить, пока не изменяется до неузнаваемости..." Так он превратился в человека толпы. А для толп, утверждает Тард, как бы ни были они различны в своих истоках и своих проявлениях, одинаковы одни и те же черты: величайшая нетерпимость, гротескная спесь, болезненная восприимчивость, ужасающее ощущение безответственности, порожденной иллюзией их всемогущества и полной утратой чувства меры, тяготеющей к преувеличенности их взаимно подогреваемых эмоций. Для толпы не существует середины между проклятием и обожанием, между ужасом и восторгом, между криками "да здравствует!" и "смерть ему!"
       Этому человеку прошлое казалось светлым, трудным, но героическим, разумным -- из него логически рождалось замечательное настоящее и зачиналось еще более прекрасное будущее. Как в знаменитом ответе графа Бенкендорфа П.Я. Чаадаеву: "Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать самое смелое воображение". Пророк!
       Думая так, можно было верить, ждать, надеяться. Но вот оглянулись, увидели -- что же? Из уродливого прошлого как-то спонтанно, вопреки всем усилиям новых мифотворцев, смастерилось некрасивое настоящее, а невдалеке замаячило опять уродливое будущее. А каким еще оно может быть от уродливого родителя? Никто этого не хотел, никто не знает, почему. Зато иронический пассаж Ар. Беленкова из книги об Олеше "Сдача и гибель советского интеллигента", которому уже 30 лет, обретает пугающую злободневность: В чреве системы не завязывается чужой плод. -- Яйцеживородящая проехидна не может произвести даже вестистоустого жабронога. Яйцеживородящая проехидна может произвести только яйцеживородящую проехидну.
       И это очень печально. Но кто, собственно, сказал, что историческое прошлое России уродливо, кто покушался на все светлое и героическое? Тот же Чаадаев? Так ведь это было давно и говорил он совсем о другой России! Кстати, ему же принадлежит мысль, что прошлое мы изменить не в силах, зато будущее в наших руках. Не такой уж он был пессимист. А его великий собеседник, признаваясь, что ненавидит свое отечество, все-таки добавлял, что не хотел бы иметь другой истории. И оба ссылались на опыт Петра Великого и любившего, и презиравшего свою страну. Никто ведь и ныне не отвергает своей истории, на том основании, что мудрое и героическое в ней переплетается с глупым и уродливым. Безукоризненной истории не существует ни у одного народа. Беда России в том, что она не выдержала испытания правдой об уходящим веке. Слишком мало времени, слишком много правды.
       В результате: национальный менталитет поразил комплекс неполноценности, массовый депрессивный синдром, жажда не очищения, а реванша. Затем в полном соответствии с постулатами социальной психологии Синдром Социальной исключительности, вступив в самоотрицающую стадию Синдрома Социальной Неполноценности, преодолел ее и диалектически превратился в нечто невиданное: В Комплекс Социальной Сверхнеполноценности. Рефлекс национального самосохранения подсказал единственный выход из депрессивного синдрома -- мы -- лучше всех , потому что -- хуже всех. Вполне, кстати, детское инфантильное самоутверждение. (Смотрите и слушайте М. Задорного -- его выступления как раз и послужили средством психо-социальной терапии, давая в итоге КСС).
       Другие нации и государства как-то меньше скрывают от себя свое прошлое, помнят настоящую, а не мифическую историю, находят в себе мужество признаться и покаяться в грехах нации, как, например, немцы или французы, чтобы, очистившись, продолжать путь в будущее. Да ведь и русские историки так поступали: Русь, Россия у Н. Костомарова, С. Соловьева, В. Ключевского отнюдь не благостна. У советских же собственная гордость. Создав новый образ своей истории, мы, благодаря извращенному нарциссизму, умудрились ни в чем не признаться, никого не осудить, ни в чем не покаяться, ни у кого не попросить прощения за давние и недавние обиды (разве что за Катынь -- деваться было некуда!). И вот -- мрачная ситуация: мертвый хватает живого. Не мы толкуем прошлое, а оно нас толкует, не отпускает, заставляет повторять прежние ошибки, стоит на пути в будущее.
       Как там у Венедикта Ерофеева, у великого Венички? "Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости... Зато у моего народа -- какие глаза! Они постоянно навыкате, но -- никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла -- но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Чтобы ни случилось с моей страной. В дни сомнений, в дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий -- эти глаза не сморгнут. Им все божья роса.... ("Москва-Петушки").
       80-90-е годы уходящего века были самым благодатным временем для проведения исторических параллелей. Реформы Горбачева -- реформы Александра II; Август 1991, октябрь 1993 -- Февраль-октябрь 1917-го; реформы Ельцина-Гайдара -- реформы Столыпина; Россия 1991-1999 гг. -- Веймарская Германия до 1933 года; осень 1998 г. -- 1929 г. начало мирового кризиса, за которым последовала Вторая мировая война. И так далее. По мнению Т.С. Элиота, сравнения, экстраполяция имеют свое позитивное значение. "Использование мифа, проведение постоянной параллели между современностью и древностью... ни больше, ни меньше, чем способ контролировать, упорядочивать, придавать форму и значение тому громадному зрелищу нищеты и разброда, которое представляет собой современная история". Сходного мнения придерживался и Гуго Гофмансталь: "В настоящем существует гораздо больше прошлого, нежели принято об этом думать".
       Вопрос в том, как освободиться от ненужного прошлого. Решаема ли для России эта задача в принципе?
       Много лет назад в поисках адекватной истории России модели, я набрел на хорошо известную в геометрии ленту Мёбиуса -- пример односторонней поверхности. Эта странная пространственная конфигурация терминологически более верная как "лист Мёбиуса" принадлежит немецкому геометру А.Ф. Мёбиусу и И. Листингу, живших в XIX веке. Для получения листа Мёбиуса нужно взять достаточно длинную прямоугольную полосу бумаги и склеить в кольцо две ее противоположные стороны, но в одной и той же плоскости. Получится своеобразный, "перекрученный" в одном месте обруч.
       Если двигаться по поверхности этого обруча, не выходя за его границы, то в исходное место попадешь в перевернутом, по сравнению с первоначальным положением, виде. Лист Мёбиуса неориентируем, ограничен лишь одной замкнутой линией. Гипотетический муравей, ползущий по поверхности этой конфигурации, обречен вновь и вновь оказываться внутри ее замкнутого пространства, повторять свой путь без малейшей перспективы выбраться за пределы ленты Мёбиуса. Такая безнадежная ситуация великолепно иллюстрирована художественными образами голландского графика М. Эшера, напоминающими головоломные литературные построения Х. Борхеса и М. Павича. Кстати, у X. Кортасара есть новелла с таким же названием: "Лента Мёбиуса".
       Позднее оказалось, что я не был первооткрывателем. В жур. "Дружба народов", 1991, N 5 была опубликована статья советского физика-диссидента Михаила Петровича Казачкова "Лента Мёбиуса", арестованного в 1975 году и приговоренного в общей сложности к 18,5 годам лишения свободы. Он был "помилован" решением Президиума ВС РСФСР за шесть недель до окончания первого срока. Свою статью он написал в тюрьме, что само по себе -- гражданский и творческий подвиг. Восхищает не только смелость автора, но и какая-то беспощадность его естественнонаучной мысли. Он опирается на некоторые культуро-природные построения: на асимметрию полушарий мозга -- Запад "левополушарен", т.е. рационален по преимуществу, а культуры Востока и в значительной степени России -- "правополушарны", образны, иррациональны; на концепцию В. Лефевра о двух этических системах -- Запад имеет первую этическую систему, не допускающую соединения Добра и Зла, Советский Союз имеет вторую этическую систему, допускающую такое соединение в интересах дела; на геополитическое и культурно-этическое положение России между Востоком и Западом. Россия как культурное образование химерична: в ней соединены многие иностранные влияния, что привело к горизонтальному расколу общества и другим схожим феноменам. "Во всяком случае, налицо качественные отличия и от Запада и от Востока. Поэтому Россию я уподобил бы ленте Мёбиуса, в том числе и ее "проекции" на этическое пространство: именно ее, ленту Мёбиуса, а не простую плоскость, выдавливает вверх и вниз энергия смыкания границ Добра и Зла. Лента эта приводным ремнем объединяет вершины духа с форменной преисподней, склейка ленты с "изворотом" загоняет в неизбывную антиномичную петлю все страстные устремления русского духа, стремящегося взмыть по вертикали. Не в этом ли трагедия всех российских реформаторов: неподъемность задачи приводит их в отчаяние и делает революционерами: отодрать и уничтожить темную изнанку национальной жизни мудрено у всякого народа, но лента Мёбиуса вообще не имеет изнаночной поверхности -- она, увы, "антиномически едина" с лицевой. Получается как бы антиномия в квадрате... Впрочем, тут уже не геометрические концы с концами не совсем сходятся, но мне это не так и важно, главное, для чего мне нужна была эта топологическая метафора, -- иллюстрация тезиса о принципиальной несводимости Запада, России и Востока друг с другом, их несинтезируемости "в одном уровне".
       Статья М. Козачкова была, видимо, закончена к началу 1990 года. В его варианте модели истории России как ленты Мёбиуса просматриваются представления о мире позднего гностицизма, гностики I-III веков соединили зороастрийский (манихейский) дуализм добра и зла с платоническим дуализмом духовного и телесного, небесного и земного. В результате появилась очень мрачная картина космоса, сотворенного ущербным и слабым или злобным творцом. У Казачкова место Космоса, т.е. мира, заняла Россия.
       Моя "мёбиусообразная модель" отличается от модели Казачкова прежде всего пространственно-временными категориями. Я имел тоже вполне спекулятивное намерение создать визуальный образ ряда абстрактных понятий. Интеллигибельный путь познания -- и образное восприятие. Для конструирования этого "ноумена" пригодилась и гегелевская спираль развития, понятие еще более абстрактное, но тоже зрительное.
       В каком направлении пойдет не физическое, а историческое время, если его втиснуть в пространство ленты Мёбиуса? Должно получиться что-то вроде пространства-времени по Хайдеггеру.
       Начало великой общеевропейской революции 1848-49 гг. совпадает с выходом в свет "Манифеста Коммунистической партии". До общеевропейской великой антикоммунистической революции и крушения советизма -- почти 150 лет. 1917 год находится в середине полуторастолетия. Идеи "Манифеста", как частный случай присутствовавшие в революции -- сер. XIX века. торжествуют свою победу в этом году (но совсем не там, где предполагали его авторы). Их укрепление, апофеоз и полный крах находятся на равноудаленных отрезках пространства-времени. Событиями той эпохи охвачено приблизительно одно и тоже географическое пространство от Германии до России (выпадают Франция, Италия, но и то не полностью). Так как первой идеями марксизма была околдована Россия, то после установления большевистско-пролетарской диктатуры, она оказалась в историческом движении на обрубленном насилием витке спирали Гегеля. Ленин писал о разрыве цепи в ее наиболее слабом звене? Вот по писанному и получилось, вполне сознательно от единого времени страна оторвалась. Образовалась, однако, не окружность пространства-времени, а замкнутая неориентируемая поверхность, охватывающая, гигантский исторический пласт. "Изворот" ленты-поверхности служит гарантом невозможности преодоление этого глобального капкана времени.
       В этом моделировании российской истории XX века тоже присутствует гнозис. Оторванный виток спирали можно рассматривать как один из падших вследствие грехопадения низших эонов (вечных сущностей). У гностиков это София, или Эннойя -- мудрость или божественная мысль, женское начало, отделившееся от мужского не по злонамеренности, а из-за женской слабости. Плерома (божественный дух, Логос) дает трещину и в нее утекает эон София. Или Эннойя -- женщина-блудница, как и человеческая душа. У Бога она была чистой и девственной, в мире же в водовороте плотских страстей она переходит из рук в руки, надеясь в каждом из любовников найти верного мужа. Брошенная в конце концов на произвол судьбы с больными детьми разврата, она страждет, пока не будет спасена Богом. Россия-мать, Россия-жена, Россия-баба, -- эти традиционные со времен Блока, Розанова и Бердяева синонимы России вполне соотносятся с падшим Эоном в гностицизме. Сотворение земного мира детьми Софии гностики рассматривали как катастрофу, т.к. он создан из материи по искаженному образу божественной мудрости. Искры Духа и Света, оторвавшиеся от Плеромы, пребывают в этом мире на чужбине, в плену и неведении. Это их инобытие, утрата своей божественной сущности.
       Второй вариант гностицизма слишком радикален. В нашем случае это "черт не нашего Бога". Я к нему не обращаюсь.
       За пределами Ленты Мёбиуса до поры до времени течение истории продолжается на манер гегелевской спирали. Внутри же ленты Мёбиуса историческое время приобретает обратный ход, как в плоскостной спирали механических часов при заводе -- центростремительно. Времени навязывается обратный ход. Процесс модернизации продолжается -- "Время, вперед!", -- но не путем нелинейного развития, а путем все большего сжатия-напряжения, сокращающего пространство-время -- "Время, назад!" Шли вперед и вперед, оказалось -- назад, но и в этом попятном движении наступил тупик, -- дальнейшее центростремительное движение невозможно, его механизм исчерпан. Этот механизм -- компартия, идеология, диктатура. Рельсы кончились, но наступил ли тупик? Шли вперед, оказалось, надо срочно назад, но по какому-то другому пути, так как пройденный исторический путь проторен именно непрерывным обратным движением. Спираль начинает центробежное движение, раскручивается со всей возможной силой, время приобретает нормальный ход, насильственный детерминизм сменяется нелинейным развитием. Возникает хаос, способный по принципу синергетической нестабильности преобразоваться в космос. Но центробежное движение ограничено замкнутым пространством кольца Мёбиуса, и многострадальный российский муравей, казалось бы уже выбравшийся за пределы замкнутого пространства, попав в "перекрут" обруча-времени при попытке продолжить путь вне его, опять попадает внутрь кольца, да еще в перевернутом виде. Муравей и сам этого не ожидал, он-то думал, что ползет в будущее, а оказался опять в прошлом, точнее, в ухудшенном варианте прошлого.
       Насильственное изменение хода времени -- назад -- уже стихийно возвращает России (бывшую Империю) на путь повторения любимых марксистами общественных формаций. Но теперь историческое время этих формаций длится кратчайшие сроки. Не успели вдоволь насладится режимом военной демократии -- "военным коммунизмом", как тут же оказались в буржуазном НЭПе; он завершился так же быстро, несмотря на все надежды, связанные с ним в России и за границей. Из НЭПа быстро перескочили в феодализм с его колхозным крепостным правом, потом в эпоху рабовладения с ГУЛАГом. Последние годы советского режима -- явное первобытно-общинное состояние общества с натуральным обменом и войной всех против всех. Процесс возвращения в формации прошлого можно объяснить тоже вполне по-марксистки: до абсолюта дошло "укрепление общественной (государственной) собственности" -- базиса. Самая примитивная, потому и ранняя, форма собственности -- первобытно-коммунистическая порождала соответствующие государственные, идеологические, общественные и культурные институты -- надстройку. В глубинах слоев коллективного бессознательного масс происходило формирование новых архетипов, вытеснявших все старые.
       Государство и общество в СССР все-таки оставались самыми кривыми ветвями иудео-антично-христианской цивилизации, что бы не говорили об азиатском способе производства в 30-50 годы. Нет, повторялось то, что уже было изжито этой цивилизацией, прежде всего ее языческие культы, обряды и атрибуты. Что такое, например, пресловутый энтузиазм 30-х годов? Объяснить его с позиций индустриальной эпохи, действительно, невозможно. Но обратимся к ранней работе Ф. Ницше, негласного вдохновителя большевизма на великие дела, особенно на воспитание "нового человека". "Гомеровское соревнование", 1872 г. О чем писал в этом эссе будущий создатель "Заратустры"?
       О страшной жестокости греков-язычников, т.к. они видели в полном излиянии своей ненависти серьезную необходимость. А как там у ницшеанца М. Горького? В 1936? "Если враг не сдается, его уничтожают". Конкретно -- это Л. Каменев и Г. Зиновьев. Абстрактно -- о самом себе, вскоре удушенным, хотя давно уже не враге Сталина и его присных.
       Далее: об агональном (состязательном) воспитании. Его цель -- благо совокупности, благо государственного общества. Все соревнуются со всеми. Идеологически этот принцип разъяснен в "Трудах и днях" Гесиода (VIII в. до Р.Х.) в рассказе о двух Эридах. Добрая Эрида (богиня, поставленная Зевсом на корни земли среди людей) побуждает человека к работе, к ревности, к действию-соревнованию. Злая Эрида -- богиня вражды, зависти, раздоров, ее стоит порицать. Добрая Эрида хороша для людей. "Каждый грек, -- пишет Ницше, -- с детства чувствует в себе страстное желание участвовать в состязании городов, быть орудием для блага своего города: этим воспламенялось его самолюбие и этим же обуздывалось и этим же оно и ограничивалось. О чем писали в своих романах в те годы энтузиазма Ф. Гладков, И. Эренбург, Л. Леонов, Малышкин и прочие? Какие пьесы шли в театрах? Фильмы на экранах? Советский "коллективный Гесиод" трудился на славу! Да и Платон мог умиленно утереть слезы радости. Вот отсюда -- наш энтузиазм, отсюда и ударники, и стахановцы, и многостаночники.
       Модель можно усложнить, с помощью дополнительных сущностей показать, как в эту воронку обратного времени втягиваются и другие страны и нации, как в процессе исторического мимесиса имманентно конструируются новые модели ленты Мёбиуса. Это принципиальная модель любого тоталитаризма: красного, черного, коричневого, голубого. В России -- СССР она достигла исключительного совершенства, придав советскому государству в апогее его развития несокрушимую мощь. В этом -- главнейшая причина победы над национал-социалистическим тоталитаризмом и его союзниками. Данный феномен я называю "железным законом тоталитаризма": в глобальном столкновении двух тоталитарных систем побеждает та система, которая наиболее тоталитарна.
       Немецкий фашизм был изначально слабее -- он не обладал такой способностью манипулирования и мимикрии, не мог рассчитывать на демократических союзников, в определенном смысле был честнее и менее кровожадным со своим народом. Коммунистический тотал смог мобилизовать все: и дух и материю. Но закон имеет и вторую часть: в глобальном столкновении тоталитарной и демократической систем в конечном итоге побеждает демократическая система, -- вслед за апогеем начинается спуск с зияющих вершин и наступает крах. Что и произошло к концу тоталитарного столетия. Призрак коммунизма, выпущенный на волю в середине XIX века, накуролесил сколько мог, угомонился и больше не бродит.
       Возможен ли был выход за пределы ленты Мёбиуса естественным путем? Видимо, да. В конце 20-х молодое советское общество было в неустойчивом положении -- оно как раз оказалось у "перекрута" и кольцо можно было еще разорвать по горизонтали. Этого не произошло и начался уже детерминированный путь российского муравья: внутрь кольца -- наружу, снова -- внутрь и т.д. Это и есть наш "особый русский путь". А "поверх барьеров"? Невозможно. -- Не кому прыгать. От хилиазма излечились, но далеко не все, картезианскому мышлению еще не научились. Разрыв ленты по центральной вертикальной линии ничего не даст: возникнет вторичный гомеоморфизм, вместо одного "перекрута" появятся два. После мучительного, вдвое большего пути, как по американским горкам, наш муравей окажется там же, где и был. Единственный выход -- разрыв обруча по горизонтали, поперек. Но вот этого-то и не удалось сделать до конца века, хотя попытки и были. Мы являемся частью последнего "антимебиусного проекта". И что же мы можем сказать? Очень немногое. Если в начале века, как учил Чаадаев, Россия еще давала печальные уроки того, чего не следует делать, то в конце века Россия не способна давать даже таких уроков. Мы не в тупике, не в беспросветном туннеле. Мы не можем даже повторить пушкинское: "Сбились мы. Что делать нам?" Двигаясь по ленте Мёбиуса сбиться с пути невозможно. Мы шаг за шагом который раз возвращаемся из будущего в прошлое, снова движемся в будущее, чтобы опять оказаться там, с чего начинали.
       М. Казачков заканчивает свою статью вот таким "утешительным" рассуждением: "У меня нет спасительных сценариев, я лишь стараюсь надеяться. Что дает мне тень надежды на более счастливую, чем у Византии, историческую судьбу моей страны? Прежде всего, пожалуй, топология. Какой бы "ненормальной", странной, лишенной объема, во всем перегнуто пограничной ни была лента Мёбиуса, все же эта фигура принципиально не сводима к другим, и без нее номенклатура тел в топологии неполна.
       ... И в науке, и в изучаемом ею мире действует принцип: все, что может существовать, как правило, существует.
       Россия как будто лучше других стран подходит на роль ленты Мёбиуса, и я всем своим существом чувствую, что без нее мир был бы существенно неполон.
       Значит, она должна в нем быть и скорее станет запалом Апокалипсиса, чем просто бесславно угаснет". Очень похоже на знаменитое гегелевское: "Все, что есть, то необходимо, разумно и действительно".
       Кто научит нас сбросить это проклятое, как кольцо нибелунгов, кольцо Мебиуса?
       Специалисты в области герменевтики утверждают, что кроме движения объективного времени -- из прошлого через настоящее в будущее, -- возможно его восприятие и в прямо противоположном направлении: будущее настигает нас, превращаясь в настоящее, и отбрасывая прежнее настоящее назад, в прошлое. В тандеме будущего и настоящего можно утверждать о зависимости первого от второго, но можно утверждать и обратное -- оно не зависит от настоящего: ни от тактической предметной его наличности, ни от нашей активной деятельности в нем, ибо в настоящем скрыты и такие события и возможности, которых в прошлом, особенно в далеком прошлом, не было совсем. Встречая будущее "лицом к лицу", мы должны считаться и с неожиданным ("Герменевтика: история и современность", М., 1985). М. Хайдеггер, следуя за Гуссерлем, субъективировал время. Он предписал этому времени исключительно лишь обратное движение, "временение времени из будущего". По его мнению, обратное движение времени выражает абсолютную свободу будущего и его губительный, роковой для нас характер. Разрушительное "ничто" в онтологии раннего Хайдеггера, навеянное Ницше, становится злой силой времени. Его время враждебно настоящему, "теперь -- точке", понятию собственно объективной реальности. Для чего нужна такая довольно сложная философогема в главе о модели истории России? Вот для чего.
       Люди, замышляющие революцию любого толка, все те, кто мечтает не объяснить мир, а изменить его, мыслят о времени именно в его обратном движении -- из будущего. Они-то и провоцируют абсолютную свободу будущего, которая для других становится зловещей и пагубной. Их время действительно становится враждебным настоящему, но понимание этого факта приходит значительно позднее, когда им удается все-таки "изменить мир". Тогда и начинается объективация их "субъективного" злого времени. Так создается парадокс ленты Мебиуса. Потому парадокс, что цели у преобразователей мира, конечно, иные -- создать прекрасный новый мир. Но получается -- мертвое время, обратное время.
       Этих людей-революционеров нельзя даже упрекнуть в утопическом мышлении. Создатели утопий так или иначе берут точку отсчета в настоящем, они же -- как будто уже побывав в будущем, приносят "сообщения" для всех угнетенных и страждущих. Такой вот революционный милленаризм.
       Они и есть демиурги проклятого кольца Мёбиуса. Прежде, чем превратиться в массовое, любое экстремистское движение проходит стадию "первоначального накопления" основных идей, теорем, которые в дальнейшем при выходе на улицу установятся аксиомами. В российской социал-демократии, в итальянском фашизме, в немецком национал-социализме первые камешки в будущий фундамент тоталитаризма закладывали рафинированные мыслители, поэты, бунтари-ницшеанцы, словом, почти духовная, но не признанная элита, имевшая смутную надежду стать в будущем политической элитой. Узок был их круг, и плохая им досталась доля и в России, и в других странах. Это были герои второй этической системы: по выводам В. Лефевра. "Бунтующий человек", как назвал этот социокультурный феномен А. Камю, честен, беззаветен, радикален. Это тот же "архетип-Эмпедокл", но не в области Духа и познания, а в социальном творчестве. К гибели они готовы в любой момент. Самое страшное, что они априори уверены, будто и их народ разделяет это упоение смертью.
       Э. Фромм в "Анатомии человеческой деструктивности", в части третьей разъясняет происхождение понятия "некрофилия". Впервые выражение "некрофильский" было употреблено не для обозначения черты характера, а для характеристики извращенных действий. "Слово это произнес впервые испанский философ Мигель де Унамуно в 1936 г. по поводу националистической речи генерала Миллана Астрая в Университете Саламанки, где Унамуно был ректором в тот момент, когда началась гражданская война в Испании.
       Основной девиз генерала заключался в словах: Да здравствует смерть! И один из его сторонников выкрикнул этот лозунг из глубины зала. Когда генерал закончил речь, Унамуно поднялся и сказал следующее:
       -- Только что я услышал бессмысленный некрофильский возглас: "Да здравствует смерть!". И я -- человек, посвятивший свою жизнь формулированию парадоксов, которые нередко вызывали гнев непонимания, -- я могу сказать вам как специалист, что этот иноземный парадокс мне претит. Генерал Миллан Астрай -- калека, инвалид. Я говорю это без всякого оценочного подтекста. Он получил увечье на войне. Сервантес тоже был калекой. К сожалению, сейчас в Испании много инвалидов, а скоро будет еще больше, если только Бог не придет нам на помощь. Мне больно думать, что генерал Миллан Астрай будет диктовать нам свою волю и навязывать нам всем психологию толпы. Калека, лишенный духовного величия Сервантеса, обычно ищет утешения в том, чтобы увечить и калечить все вокруг себя".
       Миллай Астрай не выдержал и воскликнул: "Долой интеллигенцию! Да здравствует смерть!" И фалангисты разразились восторженными аплодисментами. Но Унамуно продолжал:
       -- Мы находимся в храме. Это храм разума -- и я его верховный жрец. А вы осквернили эту священную обитель. Вы одержите победу, ибо на вашей стороне слишком много грубой силы и жестокости. Но вы никого не обратите в свою веру. Ибо, чтобы обратить человека, его необходимо убедить. А чтобы убедить, нужно иметь то, чего у вас нет: разум и право на борьбу. Я не стану призывать вас подумать об Испании, ибо считаю это бессмысленным. Больше мне нечего сказать".
       Далее Э. Фромм дает свою дефиницию некрофилии (не в сексуально-патологическом аспекте, а в характерологическом): это "страстное влечение ко всему мертвому, больному, гнилостному, разлагающемуся; одновременно это страстное желание превратить все живое в неживое, страсть к разрушению ради разрушения; а также исключительный интерес ко всему чисто механическому (не биологическому). Плюс к этому это страсть к насильственному разрыву естественных биологических связей".
       Рядом или несколько поздней, с утонченными бунтарями идут романтики большевизма и фашизма. Они менее духовны, но предельно честны и преданы делу революции душой и телом. В победу революции верят беззаветно, но после победы часто испытывают тяжелое разочарование. Среди большевиков -- это А. Шляпников, Ф. Раскольников, М. Рютин; среди фашистов -- Э. Рем, О. Штрассер, Э. Юнгер, К. Малапарте (и тех и других, конечно, намного больше). Они продолжают оставаться бунтарями, не понимая, что время бунта прошло. Победители могут сказать о них то же, что говорили о М. Бакунине: в первый день революции им цены нет, а на следующий день их надобно расстрелять. Так с ними в большинстве случаев и поступали. Теоретически романтики опасны даже не столько для своих партий, сколько для народа, который оказывается под железной пятой этих партий -- они готовы идти дальше и дальше, без оглядки. Однако, жизнь никогда не подчиняется полностью теории, ни одна тоталитарная система не побеждает полностью и окончательно, она обязательно питается чем-то и из прошлого, поэтому устранение (уничтожение) этих кристально-чистых и преданных первоначальному учению романтиков -- защитная реакция тоталитарного режима, ибо его правящая элита проходит неизбежные ступени: фанатики -- кровопийцы -- ворюги (сначала застенчивые, потом беззастенчивые). Хотя возможно и совмещение, жизнь даже в тотале сложнее любых схем. Ворюги, как заметил И. Бродский, милее кровопивец, но вполне могут совмещать оба занятия с целью самозащиты.
       Фанатики и романтики часто одаренные люди: "злодейски гениальный Ленин" по оценке Потрясова, "демон революции" Л. Троцкий. Среди вечных литературных образов это не Манфред, не Гамлет, не Фауст, даже не Дон Кихот. Но: Люцифер из "Потерянного Рая" Д. Мильтона, Жюльен Сорель, Макбет, Базаров, Рахметов или тот семинарист у Достоевского, который на сомнение "народ не захочет", отвечает: "тогда уничтожить народ"; Ставрогин -- тоже предтеча.
       В процессе подготовки и делании революций бунтари обрастают практичными, исполнительными и себе на уме "бесами". Дальше -- смотри по Достоевскому. Из заквашенной квашни тесто -- из той муки, из которой должен быть испечен социалистический (красный или коричневый) пирог --расползается во все стороны. Иногда этот процесс закваски длится долго, иногда -- очень быстро. Все зависит от менталитета нации. В России он занял почти столетие. Как там у Наума Коржавина?
       ............................................
       Любовь к добру разбередила
       сердце им,
       А Герцен спал, не ведая про зло,
       Но декабристы разбудили Герцена
       Он не доспал. Отсюда все пошло,
       Все обойтись могло с теченьем
       времени.
       В порядок мог втянуться русский быт.
       Какая сука разбудила Ленина?
       Кому мешало, что ребенок спит?
       Мы спать хотим, и никуда
       не деться нам
       От жажды сна и жажды
       всех судить.
       Ах, декабристы! Не будите Герцена!
       Нельзя в России никого будить.
       "Памяти Герцена"
       Спасибо декабристам. Есть мнение, что за сто лет Россия пережила только две трагедии: поражение Северного общества 14 декабря и Южного общества 26 декабря 1825 года; и победу большевиков 25-26 октября 1917 года, Вторая трагедия обусловлена первой. Вполне может быть.
       В. Розанов иронически прокомментировал: "Воображать легче, чем работать: вот происхождение социализма (по крайней мере -- ленивого русского социализма)". Взаимопритяжение, деятельность этих людей и, главное, результаты этой деятельности проанализировал и сделал некоторые выводы французский историк начала века Огюстен Кошен на примере подготовки Французской революции конца XVIII века, О.Кошен погиб на фронте в 1916 году, но успел войти в историографию революции книгой "Кризис революционной истории", 1909, написанной в защиту от критики сочинения И. Тэна "Французская революция 1789-1795 гг. в освещении Ипполита Тэна". В 1925 году, посмертно, вышла его книга "Социальные революционные тайные общества в Бретани". Он анализировал в ней деятельность в Бретани всевозможных обществ, главным образом масонских лож. По его мнению, их задачей меньше всего было развитие мысли. Он видел в них предшественников якобинцев, инструмент, который служил для постепенной фабрикации "единодушного общественного мнения". "Секретный ключ" к пониманию якобинства -- это представление о нем как о машине, спрятанной в тени "народа", как об "анонимной империи неизвестных посредственных людей", постепенно приходящих к власти путем "манипуляций", "обработки общественного мнения". В 1750-1780 гг. происходит "социализация", обобществление мысли, за ней следует "социализация" личности, а в 1793-1794 гг. -- "социализация" имуществ.
       По мнению О. Кошена, "революционный взрыв не рожден ни экономическими ни социальными противоречиями... Это не социальная борьба, не перемещение собственности. В основе его лежат действия "скрытой олигархии", которая путем унификации, "социализации" общественного мнения приходит к власти, к диктатуре" (по: В. Далин "Историки Франции XIX-XX веков"). Следует отметить, что после исследований историков-анналистов позднего поколения Ф. Фюре, П. Шоню и др., точка зрения на революцию, как на бессмысленный ничем не обусловленный акт принимается в конце века почти всеми историками. Ю. Хабермас, например, пишет, что ложный способ создания ауры разума в культе Высшего существа, в эмблемах французской революции, есть проявление авторитарного разума, предпосылаемого всякому фактическому пониманию, есть разворачивание диалектики "фюреров слова", которые смазывают различие между моралью и тактикой и выступают за оправдание добродетельного террора. "Вот почему многие авторы (от К. Шмитта до Люббе, от Кошена до Фюре) разоблачали такой дискурс, который перемещает власть в сферу слова, и представляет его как механизм, который под соусом консенсуса делает неизбежным господство интеллектуальных фюреров слова, следовательно, господство авангардизма" ("Демократия. Разум. Нравственность").
       Он же высказывает очень интересную мысль как раз в контексте моих попыток понять механизм возникновения кольца Мебиуса. "К вопросу о сознании времени. Революционное сознание выражает себя в убеждении, что возможно новое начало. В этой посылке отражается измененное историческое сознание. Мировая история, превращенная в нечто единое, выступает в роли абстрактной системы отсчета для действия, ориентированного на будущее, действия, которое берет на себя смелость отторгнуть настоящее от прошлого. За этим стоит опыт разрыва традиций: перейден порог, отделяющий нас от чисто рефлексивного обращения с культурным наследием и общественными институтами". (Там же).
       Именно такое сознание было характерно для того социального и духовного слоя, который О. Кошен в своей книге назвал "Малым народом". Это понятие было возвращено из забвения в конце 70 -- нач. 80 гг. И. Шафаревичем в его работе "Русофобия". В конце 80-х в результате ее публикации в нескольких "патриотических" журналах, да еще с добавлением автора в 1991 г. "Русофобия": десять лет спустя". ("Наш современник", N 12) это понятие стало широко известным российскому читателю, но сразу же приобрело негативную оценку в "либерально-демократических" кругах времени "перестройки". Причиной этой несправедливой оценки был ярко выраженный антисемитский характер, который придал ему Шафаревич в контексте истории России и диссидентского движения 60-80-х гг., что тоже не являлось образцом справедливости, ибо у Кошена "Малый народ" совершенно никакого этнического отпечатка не имеет. Но надо честно признать, что в условиях тогдашнего противостояния режима и всех инакомыслящих, многие часто выходили за рамки приличий, и некоторые основания уколоть евреев у Шафаревича были. Как водится, он тоже нарушил некоторые неписаные правила полемики "среди своих" и получил немало ответных щелчков, "Русофобия" вместе с очень ценным очерком "Социализм как явление мировой истории" и другими статьями автора вошла в его сборник "Есть ли у России будущее?", М., 1991. Страсти с тех пор несколько поутихли, сам термин во второй половине 90-х гг. приобрел внешнеполитический оттенок, да и сейчас еще иногда встречается в публицистике.
       Я никогда не был сторонником И. Шафаревича (за исключением "Из-под глыб"), напротив, и возможно, за мои взгляды на Россию он тоже окрестил бы меня "русофобом". Однако, это не повод отказываться от того положительного, что он совершил своими сочинениями. В "Русофобии" он широко использует и интерпретирует положения О. Кошена, распространяя их на пространство европейской и российской истории. Я воспользуюсь его наблюдениями и выводами. Книга же О. Кошена недавно вышла в свет под названием "Малый народ и революция". Сб. статей об истоках Французской революции", М., 2004.
       "Малый народ" -- это круг людей, сложившийся в философских обществах и академиях, масонских ложах, клубах и секциях, который сыграл решающую роль во Французской революции. Специфика этого круга заключалась в том, что он жил в своем собственном интеллектуальном и духовном мире: "Малый Народ" среди "Большого Народа". Можно было бы сказать -- антинарод среди народа, так как мировоззрение первого строилось по принципу ОБРАЩЕНИЯ (так у Шафаревича -- Д.К.) мировоззрения второго. Именно здесь вырабатывался тип человека, необходимого для переворота: ему было враждебно и отвратительно все, что составляло корни нации, ее духовный костяк. Католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к особенностям и привилегиям родной провинции, своего сословия или гильдии (напоминаю, что И. Шафаревич пересказывает О. Кошена). Общества, объединяющие представителей .Малого Народа., создавали для своих. членов как бы искусственный мир, в котором полностью протекала их жизнь. Если в обычном мире все проверяется опытом (например, историческим) то здесь решает общее мнение. Реально то, что считают другие, истинно то, что они говорят, хорошо то, что они одобряют. Обычный порядок обращается: доктрина становится причиной, а не следствием. Механизм образования "Малого Народа" -- это "освобождение от мертвого груза": от людей чести, веры. дела, совести. (Петр Верховенский в "Бесах" очень хорошо это формулирует. -- Д.К.). В результате создается все более чистый "Малый Народ", движущийся к "свободе" в смысле освобождения от всех предрассудков "Большого Народа". Кошен иллюстрирует этот процесс красивым примером: образом дикаря, столь популярном в просветительской литературе. По мнению Кошена этот образ -- не выдумка, но водились эти "дикари" не в лесах Огайо, а в философских академиях и масонских ложах: это образ того человека, которого они хотели создать, парадоксальное существо: он видит все и не понимает ничего.
       Представитель "Малого Народа", если он прошел весь путь воспитания... уже не может жить вне "Малого народа", в мире "Большого Народа" он задыхается, как рыба, вытащенная из воды. Так "Большой Народ" становится угрозой существования "Малого Народа", и начинается их борьба: лилипуты пытаются связать Гулливера. Эта борьба, по мнению Кошена, занимала годы, предшествовавшие Французской революции, и революционный период. Годы революции 1789-1794 -- это пятилетие власти "Малого Народа" над "Большим Народом". Только себя "Малый Народ" называл народом, только свои права формулировал в "Декларациях". Этим объясняется парадоксальная ситуация, когда "победивший народ оказался в меньшинстве, а "враги народа" -- в большинстве. (Это утверждение постоянно было на языке у революционных деятелей),
       По-видимому, говорит далее Шафаревич, в каждый кризисный период жизни народа возникает такой же "Малый Народ", все жизненные установки которого противоположны мировоззрению остального народа. На остальной народ он смотрит лишь как на материал, а на его обработку -- как на чисто техническую проблему, так что решение ее не ограничено никакими нравственными нормами, состраданием или жалостью. Таков образ масонского храма, где отдельные люди выступают в роли камней, механически прикладываемых друг к другу по чертежам "архитекторов" (это уже Кошен, а не Шафаревич).
       Далее автор "Русофобии" приводит несколько удачных примеров, подтверждающих это общеисторическое явление. Кальвинизм: гугеноты во Франции и пуритане в Англии; "Молодая Германия" и левое гегельянство в 40-е гг. XIX века (в этом примере -- в лице Г. Гейне -- намек на евреев, как бродильный фермент в закваске "Малого Народа"); либеральное и нигилистическое движение в России во второй половине XIX века, народники. До большевиков-марксистов автор не дошел, видимо, из-за соображений безопасности. В дальнейшем автор доберется и до них, но своеобразным способом: разносит в пух и прах всех евреев-коммунистов, всех евреев-чекистов; всех диссидентов-евреев и не евреев, сомневающихся в возможностях крохотного образованного еврейского слоя совершить грандиозную русскую революцию, скопом записывает в русофобы. Никто не спорит, что пикантность революционной ситуации в России в феврале-октябре 1917 года заключалась в том, что среди больших и малых деятелей евреев было значительно больше, чем требовалось для русской революции. Однако, осмелюсь сказать, что они все-таки как-то "окультурили" ее, все-таки в большинстве были людьми образованными, кагановичи пришли позднее. Чисто русская пугачевщина, пожалуй, была бы похлеще. Что касается самооценки, то сборник "Россия и евреи", Берлин, 1923, был такой уничтожающей национальной самокритикой, таким проклятием своим собратьям по крови, какие и не снились ни Шафаревичу, ни другим русофилам перестроечного времени.
       "Малый народ" в России начал формироваться несколько иным, чем во Франции образом. Это не было изначально, то избранное духовное меньшинство, на чьей стороне всегда оказывается Бог, иначе к "малому народу" в России мы должны были бы отнести очень немногочисленную элиту "серебряного века", или Вольфилу. Хотя не обошлось и без курьезов, я писал об этом. Нет, складывался своеобразный психо-политический комплот людей, которые нюхом узнавали друг друга -- этот вот свой, своего племени, типа людей. По древнему, темному чутью слагаются сообщества по вере, разбойничьи ватаги, сообщества по ремеслу. В России, видимо, впервые, отметил этот неожиданный симбиоз А. Гучков, назвавший на заседании Государственной Думы постоянное сближение позиций социал-демократов и черносотенцев "красно-черным блоком". Еще убедительнее эту близость отметил позднее Й. Геббельс, очень не глупый человек: из коммунистов, которые во множестве пришли в НДСАП после 1933 года, всегда получались отличные национал-социалисты, а из немецких социал-демократов национал-социалисты не получались -- они и не шли к нам.
       Сближение красных и черных (коричневых) происходило и по религиозном причинам. Можно отстаивать историческую миссию русского народа-богоносца, можно -- историческую миссию пролетариата, можно -- такую же миссию арийской расы. Ален Безансон в своей последней книге "Бедствие века" показал, как легко и просто трансформировались догматы иудаизма и христианства в нацистской и коммунистической идеологиях. Гитлер заявлял: "Не может быть двух избранных народов. Мы народ Божий". Это была чистая риторика, пишет Безансон, т.к. Гитлер был законченным атеистом по отношению к Богу еврейскому и христианскому. Он поклонялся другим богам. Но она показывает, "как бредовый антисемитизм Гитлера отливается в библейскую форму некого извращенного подражания еврейской Священной истории, Арийский избранный народ, германская избранная раса очищают немецкую землю, как Израиль очистил землю Ханаанскую. Это первый этап спасения. Второй -- ликвидация жидовствующего христианства, которое довело до полноты еврейскую трусость и демократическое вырождение. Третий -- триумф великодушных, которые в крайнем случае смогут опираться на германизированное христианство, но лучше на старых богов дохристианского естественного пантеона. Ницше и Вагнер, пройдя через пресс нацистской идеологии, изувеченные, одичавшие, отупленные, могут быть предложены в покровители новой культуры".
       А "коммунистическое библейство"? "Эта идеология предлагает посредника и искупителя. "Пролетариат", "эксплуатируемый", тот, кто ничего не имеет, откроет миру врата освобождения. Среди других классов он то, что Израиль среди народов, то, что "остаток Израиля" -- в Израиле. Он - "Отрок" и "Муж скорбей" Исайи, и он же -- Христос. Как Израиль -- плод Священной истории, "пролетариат" -- плод истории, вернувшейся к природе. По всем этим разнообразным статьям коммунизм соблазнителен как для евреев, так и для христиан, которые как будто узнают в нем Благую весть, возвещаемую нищим и малым. Он всечеловечен, ибо при нем нет больше ни иудея, ни эллина, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины, как обещал апостол Павел... Он приносит мир и справедливость мессианского царства. Он преодолевает строй, стоящий на выгоде, иссушает "ледяные воды эгоистического расчета". Чистая фенелоновская любовь, чистое кантовское бескорыстие расцветут в этом новом климате".
       Так "малый народ" создавал красно-коричневый, фашистско-коммунистический коктейль для "больших народов" своих стран. Своеобразный "Марксизм-гитлеризм".
       Раньше многих это поняли "вожди" русских фашистов в эмиграции. Анастасий Вонсяцкий (США) в 1937 г. сделал замечание, что "нынешняя форма правления в России может легко превратиться в фашистскую", а в 1939 признал Сталина "фашистом из фашистов", т.к. подсчитал, что советский вождь уничтожил к этому времени больше коммунистов, чем Муссолини, Гитлер и Чан Кайши вместе взятые.
       Константин Радзоевский (Маньчжурия) в 1945 г. писал: "Сталинизм - это как раз то самое, что мы ошибочно называли "российский фашизмом", это наш российский фашизм, очищенный от крайностей, иллюзий и заблуждений". Российский фашизм и советский коммунизм, утверждал он, имеют общие цели. В благодарность за такое замечательное умозаключение, так верно сблизивших два страшных "изма", он был расстрелян в подвале Лубянки 30 августа 1946 г. по приговору Военной коллегии ВС СССР.
       И. Гарин размышляет: "Мятежность -- одна из форм человеческого поведения. К социальному порядку можно приспособиться -- путем подчинения, ритуалов, ретризма, ухода от реального мира в свой собственный, а можно попытаться его изменить. Поскольку все социальные порядки плохи, лучшие люди -- всегда мятежники, но они делятся на утопистов, верящих в иной порядок, и требующих его ценой любых жертв, и мудрецов, отрицающих существующее, но как франсовская старуха, предостерегающих от грядущего, которое вполне способно оказаться еще хуже. История мятежей слишком длинна, чтобы доверять словам, эмоциям и вождям. Она научила нас доверять только результатам, а результаты..."
       Красно-коричневые, любители социальной инженерии, никогда не принадлежали к людям алчущим и жаждущим правды, правду им заменяло правдоподобие. В привычно-мирной рутине эти люди обычно не бунтари, в худшем случае -- семейные тираны и деспоты.
       Современный российский оригинальный мыслитель верно пишет о них в эссе "Красно-коричневые -- ярлык или реальность?": "Люди коммунистического склада рождались во все времена, составляя какой-то небольшой процент населения -- вероятно, не больший, чем процент левшей или альбиносов. В изобилующим разными человеческими типами обществе они находили свое специфическое место, становясь естественными лидерами локального масштаба. Ограниченность не давала им подняться слишком высоко, но апломб и самоуверенность, присущие им от природы, могли увлечь тех, кто был поблизости, на какие-то общие дела. Наверное, их-то и выбирали деревенскими старостами и ставили распорядителями на массовых мероприятиях вроде крестных ходов или празднования интронизации королевских особ. Это был не ахти какой вклад в социальную жизнь, но польза от него все же имелась.
       Но на рубеже прошлого и нынешнего веков все резко изменилось. Пословица "бодливой корове Бог рогов не дает" перестала быть верной в отношении коммунистов. Эти люди начали представлять собой смертельную угрозу для человечества. Особенно опасными они стали в России". (В.Н. Тростников, Нов. мир, 1994, N 10).
       Автор эссе видит причину возросшей опасности упомянутого типа людей в распространении безбожья, которое привело к утрате религиозно-детерминированной этики, т.е. по Достоевскому -- если Бога нет, все позволено. Очевидно, здесь следует вспомнить о том идеологическом сплетении Маркса, Ницше и Христа, о котором я писал в главе о Ницше. Еще лучше об этом сказали "семеро смелых" -- авторы сборника "Вехи", прозвучавшем последним предупреждением перед катастрофой.
       "Однако, не всякое учение превращается в идеологию -- для этого необходимо, чтобы оно соответствовало общественному сознанию. А сознание это в ходе апостасии (отпадение человека от Бога -- Д.К.) становится все более примитивным и рационализированным. И в какой-то момент у людей коммунистического склада появляется головокружительный шанс. Это тот момент, когда основная часть населения спустится на такой низкий уровень духовности, что готова будет принять в качестве идеологии наиболее примитивное и закабаляющее его учение. До того апломб новоявленных пророков завораживал лишь простодушных односельчан, теперь он начинает завораживать целые нации, и это позволяет самозванцам взять в свои руки власть. Теперь их поведение резко меняется. Для того, чтобы провозгласить некое учение абсолютной истиной и пленить им заметное число людей, нужно, чтобы оно было лишь правдоподобным; но чтобы надолго сохранить его в качестве идеологии, необходима и некоторая правдивость, поскольку натяжки обнаруживаются со временем все более ясно... Как же быть? ... переделывать реальность, подгоняя ее под учение. Коммунисты после прихода к власти так и поступают" (В. Тростников).
       О единстве, глубокой связи, духовного родства антиподов -- красных и черных -- писал И.А. Ильин в своей знаменитой статье "Черносотенство". Писали и предупреждали русские эмигранты: Струве, Бердяев, Франк, Новгородцев, Полторацкий. Да дело-то в том, что как раз люди названного типа, таких авторов не читали и не читают. Им бы, что попроще. Плюс инстинкты к сближению. О. Шпенглер: "Партия -- это когда безработные организуются бездельниками". Исключительно верное наблюдение и для России и для Германии.
       Былой соратник И. Шафаревича, великий русский писатель А.И. Солженицын в эпопее "Красное колесо", в узле "Март Семнадцатого" с дотошностью социального психолога показал, как происходит мгновенное возвышение вполне ординарных адвокатов, журналистов и публицистов, офицеров, в основном разночинцев, на гребне волны Февральской революции, разыгравшейся стихийно. Не они ее организовали, но они пронизаны трепетом ощущений той долгожданной социальной роли, наконец-то преподнесенной им случаем на исторической сцене. В большинстве своем это все-таки люди ждавшие такой роли всю жизнь. Люди, сильные духом, часто имеют какое-то тяготение к экстремальным ситуациям, как странствующие рыцари они берут на себя крест спасателей, защитников, рискующие своими жизнями. Описанные в "Марте Семнадцатого" персонажи российской истории получают такое место в складывающимся механизме новой власти, которое позволяет им рисковать жизнями других людей, посылать массы на безрассудные действия. Их национальность значения не имеет. Достаточно почитать мемуары А.Ф. Керенского, русского дворянина, социалиста-трудовика ("Россия на историческом повороте") и "Записки о революции" Н. Суханова (Гиммера), еврейского юриста, меньшевика-интернационалиста, чтобы понять: эти люди принадлежат и психологически и социально к одному и тому же типу. Эти герои далеко не худшие, среди них попадаются и вовсе очень достойные персонажи, но обязательно с манией мессианства. Других в этой когорте, видимо, не может быть. Революции развиваются очень быстро, и вот эти "рыцари на час" вытесняются, отбрасываются новыми силами с еще большей потенцией самоутверждение, с еще большей "волей к власти". Но дело Сухановых, Керенских и других не пропадает, т.к. именно они подготавливают почву для будущих вождей, фюреров, дуче, каудильо... Сами же превращаются в изгоев, как Керенский, или в репрессированных с клеймом "врага народа", как Суханов, одним словом, в навоз для удобрения почвы тоталитарного общества. После революции революция не нуждается в революционерах -- таков закон, известный со времен Дантона и Робеспьера. Так что 37-й год не случаен. Каждая революция создает свой желтый дом, свою тюрьму, свой лепрозорий.
       Как-то недавно в одной из европейских газет появилось такое любопытное мнение. Главная ошибка XX века -- это разрешение немецкого правительства вернуться в Россию В. Ленину проездом через Германию. Эта ошибка породила все последующие ошибки в исторических судьбах и России, и Германии, и Европы, и всего мира в целом. Главная ошибка XX века = главному событию XX века: большевистскому перевороту в 1917 году. Это правильно, т.к. он вызвал цепную реакцию революций и смут по всему свету, в результате которых почти половина населения земного шара очутилась под игом тоталитарных режимов, противостоящих остальному миру и державших его в постоянном страхе. Случай Понтия Пилата -- наоборот.
       Сиюминутные выгоды, на которые рассчитывало правительство Германии и Генеральный штаб, снабжая большевиков средствами на подготовку революции -- кошмар октябрьского переворота и гражданской войны в России, выход главного противника из войны, Брестский мир -- и непредсказуемые последствия в не столь отдаленном будущем. Брестский мир содержал в эмбриональном состоянии и германский фашизм, и Вторую мировую войну. Для Ленина он тоже был политикой сиюминутной выгоды -- условием сохранения собственной власти. И платой за недавнюю помощь противнику России.
       Трудно сомневаться в том, что Ленин не нашел бы другого способа для возвращения в Россию: слишком удобен был случай, слишком велика ставка, чтобы их упустить. Но он мог бы вернуться с запозданием: фактор времени работал еще не на большевиков.
       Случайная компонента истории огромна: без Христа не было бы христианства, без Ленина -- большевизма, без 17-го -- 37-го. Каким историческим законом можно объяснить фашизм, терроризм, фанатизм -- все мракобесие XX века? Мировой религией вполне мог бы стать неоплатонизм или европеизированное конфуцианство, без большевиков Россия могла бы стать наиболее процветающей страной, фашизм мог быть задавлен в своем зародыше. Когда некий младенец погибает от детской болезни это всегда сопровождается изменением истории всего человечества.
       Но при всем при том -- при всех исторических случайностях -- каждый народ имеет тех правителей, каких заслуживает, Сталины и Рузвельты появляются именно там, где они могут появиться. Историческая необходимость в том и состоит, что возникновение тираний невозможно без глубинного и массового согласия с рабством.
       История и исторические деятели таковы, какова историческая наследственность. Историческая генетика -- все еще наука грядущего. Естественно на месте Наполеона или Сталина могли оказаться другие, но из 1789 и 1917 гг. могло выйти лишь то, что вышло. Это не исторический фатализм, это историческая биология. (И. Гарин).
       Следовательно -- лента Мебиуса. Как там у Б. Брехта?
       -- Несомненно колесо несется,
       Сверху вниз переместится все,
       Но воде все так же остается
       Только вечно двигать колесо --
       ("Баллада о водяном колесе").
       События в России с осени 1998 до весны 2000 заставляют призадуматься над прогнозами А. Зиновьева. Неприятны они, неудобны. Ар. Беленкова и А. Зиновьева не любили за "глумление". Типологически oни принадлежат к той же линии европейской футурологии, что и упоминавшиеся выше пророчества от Апокалипсиса до Нострадамуса. По содержанию они являются продолжением русской эсхатологии, заявившей о себе уже во времена Иоанна Грозного устами преподобного Никона, жившего на Афоне. Разница лишь в том, что православные святые, старцы и старицы, схимники хоть и предсказывали "время антихристово" -- власть большевиков, но были уверены в одном: эта власть рухнет неизбежно, кто-то заступится за Россию (Бог, Христос, Божья матерь, немцы и т.д.). В некоторых предсказаниях говорилось и о том, что и после большевиков Россию еще долго будут мучить смуты и распри. Так думал и Даниил Андреев ("Роза мира").
       А. Зиновьев свои прогнозы выстраивает на другой платформе, на другом идейном материале. Бог в роли спасителя России ему не нужен. В этой гипотезе он не нуждается. Собственно, "спасение" как таковое он отрицает вообще. Он -- рационалист и строит свой метод предсказаний на основании собственной "логической социологии". Оракулом он себя не считает, т.к. уверен, что не угадывает, а знает будущее. И это будущее, по Зиновьеву, целиком и полностью в плену у прошлого. Пользуясь вышеразработанной системой образных представлений об истории России, можно утверждать, что Зиновьев требует: не сбрасывайте и не разрывайте это кольцо! Оно не проклято, оно неизбежно и необходимо России. Откажитесь от центробежного движения, -- вернитесь к центростремительному. Российское будущее потому все время оказывается в плену у прошлого, что коммунистическая система не требовала улучшения.
       Если рассматривать как единое комплексное целое его книги, публикации, интервью за последние десять лет, то можно легко обнаружить несколько главных мыслей, настойчиво повторяющихся вновь и вновь. Все они относятся к коммунизму. М. Хайдеггер пришел к выводу, что в коммунизме дает о себе знать стихийный опыт чего-то такого, что принадлежит истории мира. Зиновьев тоже спрашивает: почему коммунизм в России? А вот почему.
       1. То, что было построено в СССР, это и есть коммунистическое общество. Оно органично близко русскому народу, т.к. он адекватен коммунистической системе. Он не был отклонением от истории, ибо являлся следствием всего предшествующего развития России. Благодаря коммунизму, Россия сделала рывок, которому нет равного прецедента в мировой истории. "....коммунизм возник не как нечто чуждое народу, а как общество органичное народу... Русский народ поддержал коммунистическую систему, став носителем этой системы. Система вошла в плоть и кровь народа, став неотъемлемой частью страны. Вот почему разрушение коммунизма не могло произойти без разрушения страны и нанесения удара по народу" (из интервью 1997 г. -- явное повторение мыслей Н. Бердяева? -- Д.К.)
       2. В процессах, начавшихся в сер. 80-х гг., виноват только Запад. Коммунизм как цель разрушения в холодной войне был только предлогом. Метили в коммунизм, а попали в Россию. Запад поддержал феноменально глупое советское руководство, подтолкнул на путь предательства Горбачева и Ельцина, других реформаторов и "демократов", ставших пятой колонной Запада. Реформы изначально были бессмысленны, система могла преодолеть кризис собственными силами (выступление на конференции в Париже, 1993 г.).
       3. Русский народ совершил непоправимую ошибку, клюнув на удочку западной пропаганды и став соучастником своих правителей в деле разрушения основ своего привычного образа жизни. Можно восстановить экономику, культуру, образование, но состояние психики народа не восстановишь. Чтобы вернуть СССР, нужно всех реформаторов расстрелять или повесить, "демократов" тоже, восстановить компартию (сам Зиновьев этого не хочет). С коммунистическим строем Россия снова станет великой державой. (из интервью 1992 г., 1993 г., 1997 г.), -- этот тезис очень похож на мои размышления выше о невозможности сформирования нового образа будущего на основании уродливого прошлого, но с другим подтекстом -- Д.К.
       4. Не было никакого смысла ориентироваться на Запад. Он давно в тяжелейшем кризисе, какого не было за всю историю западной цивилизации. Рыночная экономика и демократия -- фантом, их не существует в природе. Советская диктатура -- игрушка по сравнению с западной командно-административной системой. "Западнизм" -- реальный социальный строй Запада, включающий все негативные стороны коммунизма, но исключающий его положительные стороны. Это постдемократия. На Западе в высшее руководство отбираются круглые идиоты, однако, по неведомым причинам интеллектуальный уровень советского руководства оказался еще ниже (так уж и по неведомым? -- Д.К.), что и послужило одной из причин катастрофы -- "катастройки". То, что произошло в бывшем Советском Союзе -- это начало мировой катастрофы, и она есть не результат коммунизма, а той системы общественных отношений, которая существует на Западе. Человечеству все еще предстоит пережить заново, в том числе и возвращение к коммунизму. Запад преодолеет кризис, т.к. цивилизационный кризис развивается вместе со средствами преодоления кризиса; одно из этих средств -- интенсивная эксплуатация завоеванного региона бывшего Союза и России, т.е. колонизация его Западом. Поэтому Запад не будет помогать России. Россия будет отброшена не на 70, а на 170 лет назад. (из выступлений и интервью 1991-1997 гг.).
       Эти четыре тезиса в разных вариантах А. Зиновьев неустанно повторял с 1986 года, когда была написана книга "Горбачевизм". Смысл его прогнозов прост: пока не поздно вернитесь к прошлому! Или -- или. Делая вид, что он "над схваткой", своим беспристрастным анализом знаменитый логик способствовал тому, что К. Поппер назвал "Эдиповым эффектом" -- влиянием предсказания на предсказываемое событие. Автор "Нищеты историцизма" считал, что точные и детальные предсказания в научной социологии невозможны. И был прав. Но влияние информации на ситуацию, к которой эта информация относится, возможно. По аксиоме Дучарма: "Если рассматривать проблему достаточно внимательно, то вы увидите себя как часть этой проблемы". И все-таки. Фрейд когда-то предупреждал: "Отдаленные эпохи окутаны в воображении живым и таинственным очарованием. Как только люди становятся недовольны настоящим, что бывает достаточно часто, они обращаются к прошлому и в очередной раз надеются найти никогда не забываемую мечту о золотом веке. Без сомнения, они продолжают испытывать магическое очарование их детства, которое пристрастное воспоминание представляет как эпоху безмятежного блаженства".
       Создатель уникальной книги "Коммунизм как реальность", Зиновьев всегда сетовал, на то, что мог бы принести пользу и советским и демократическим властям, однако этого не получалось. Но, может быть, в последние два года его услышали? Наверное, его книги читают те, кто по обязанности дает советы российской правящей элите. Многое из недавно прошедшего как будто вышло из-под пера Зиновьева. Оракулов хватало и без его прогнозов. Но есть принципиальная разница между выдающимся аналитиком, автором примерно сорока книг, и, скажем, А. Прохановым или генералом Макашевым. И если на развалинах Карфагена можно было написать имя Катона, то не напишут ли благодарные потомки на обломках российской демократии имя Зиновьева? Не замешано ли здесь "человеческое, слишком человеческое"? Он считал себя единственным, кого не коснулся коммунистический мир, суверенным человеком-государством. И вот, когда все захотели такой же суверенности, философ встал на дыбы: как, вы хотите стать такими же, как я? Вы, "гомо советикус"? Да ведь это будет провалом моего эксперимента, который я ставил на себе всю жизнь! Я докажу вам, как Платон, во всеоружии моей логической социологии, что ваше место -- у корыта на скотном дворе коммунизма. Что вам как раз "дано иное", что все еще вернется "на круги своя", а вам, чтобы не допустить национального самоубийства, пока не поздно нужно повернуть назад к тем самым "Зияющим высотам", которые я описал еще в 1976 году.
       Логика Зиновьева далеко не безупречна. Мягко говоря, его тезисы рассчитаны на "простецов", каких большинство. Они охотно читают книги А. Зиновьева, но не читают других. Тем более, что былой кумир диссидентства изобрел привлекательный литературный стиль, этакую парасоциологию, в которой серьезные вещи излагаются на языке казарменно-лагерного сортирного юмора, давно ставшего в России бытовой речью. Скатология так же привлекательна психологически для среднего человека как и свастика. Творения Зиновьева напоминают опусы другого параисторика, Л.Н. Гумилева, кумира российских лево-правых националистов-неоевразийцев, тоже похожих по стилю на те "романы" и "параши", которыми он развлекал солагерников (мысль не моя, где-то, у кого-то читал это сравнение).
       Наконец, любопытно, почему антикоммунист Зиновьев, антимарксист-евразиец Л. Гумилев, оба настрадавшиеся от коммунистического режима, один при жизни, другой после смерти, становятся учителями и "основоположникам" наряду с Марксом и С. Нилусом, новых российских "левых" и старых российских "правых"? Не по той ли причине, что за всеми былыми инвективами того же А. Зиновьева всегда можно было обнаружить нехитрую парадигму: да, мы такие и сякие, креста на нас нет, мы -- феноменальные дураки, а наши вожди еще дурее, пробу на нас негде ставить, но пусть нам Бог сделает то и то и еще больше сделает, если мы не лучше, чем "они"! Мы -- величественнее, духовнее, "они" на Западе убивают человека, а в России есть еще надежда на существование человеческих отношений и вот это-то нас спасет. Мы -- русские и поэтому лучше. И поэтому мы спасем мир. Как раз тот самый "комплекс сверхнеполноценности". И не потому ли, что еще в самом начале распространения нового учения в русской эмиграции Ф. Степун прямо и однозначно припечатал его: "Евразийство есть русский фашизм, соединенный с русским коммунизмом"? Вот почему так любят и "творчески развивают" мысли обоих незаурядных философов-историков в лагере прохановых, зюгановых, макашевых. Ибо у Зиновьева мы видим все тот же пролетарский интернационализм-мессианизм, надевший личину мессианизма национального. Униженная, но сильная духом русская нация, народ-богоносец... Все сходится, все понятно -- опять кольцо Мёбиуса. И это очень мило и радостно. Только Фрейд называл это "оговорками".
       Дело-то в том, что "Богоносная Россия", в отличии от Св. Христофора со своим долгом спасения души не справилась: не донесла Христа-младенца до другого берега реки. Об этой опасности предупреждал тот же Вяч. Иванов в 1909 г. -- году выхода "Вех" -- "Россия грозит опасностью изнемочь и потонуть". Не следует ли нам, оглядываясь на прошлое, спросить себя честно: "а был ли мальчик?" Вглядываясь же в будущее, мы уже не обнаруживаем там русской цивилизации. К такому выводу приходит виднейший российский социолог Б.А. Грушин в своих четырех книгах "Четыре жизни России" (пока вышла первая, посвященная эпохе Хрущева). Использованы материалы более 250 опросов общественного мнения, сделанные и накопленные за 40 лет. В научный оборот вводится огромной объем недоступной ранее информации. Ныне, считает социолог, бессмысленно задавать вопросы "что делать?" и "кто виноват?" В том, что сейчас происходит в России "нет виноватого, все невинные". Категория вины мешает анализу, она не актуальна, т.к. спонтанные процессы идут вопреки управлению (я попробую развить это положение в дальнейшем, в аспекте синергетики). По Грушину, причина непонимания России в том, что множество фактов и внутри страны и вовне неверно интерпретируются: Россия идет сейчас не к "рыночной экономике" или от "тоталитаризма к демократии", а переживает глубочайший цивилизационный разлом. Спрашивать нужно о другом, как в знаменитом полотне П. Гогена о таитянах: "Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?"
       Борис Грушин дает на эти вопросы такие ответы. Советский народ действительно существовал, как население бывшей российской цивилизации. Эта "новая историческая общность" рассыпалась в прах, а вместе с этим наступил и глубочайший кризис той цивилизации, которую советский народ, в сущности, и подрубил под корень. Сегодняшние патриотические потуги, всплески национализма в разных формах -- от просвещенного до черносотенного -- ни что иное, как запоздалые поминки по тому, чего уже нет. Это агония. Уж если хотели спасти свою святая святых: "русскость", то раньше нужно было ее пестовать и лелеять, а не заниматься "интернациональной помощью".
       И главное: сейчас в России формируется новая цивилизация. Какая -- сказать трудно. Сам Грушин убежден, что Россия просто вступила на тот путь, который европейские страны начали лет 300 назад (петровское "окно в Европу" им не зачитывается -- по понятным причинам). "Мы должны говорить о разрыве России не только с идеологией и практикой коммунизма, но и с руссизмом вообще", -- пишет автор, понимая под "руссизмом" основанные на холопстве привычные российские формы жизни (здесь Грушин солидаризируется с А. Яновым, сказавшем об этом в своей книге "Русская идея и 2000 год" еще в начале 80-х годов. Продолжение исследования Б.А. Грушина см. "Четыре жизни России. Жизнь 2я. Эпоха Брежнева, ч. 1, М., 2003.
       Можно бы и попроще сказать о "привычных корнях русской жизни": быдлизм, -- образ жизни, система ценностей, ментальность и даже эстетика быдла, в которое превратилась огромная часть российского народа, не менее двух третей. Авторы дефиниции "быдло" культурологи А. Пелипенко и Иг. Яковенко отмечают, что быдлу свойствен тот тип поведения, который в обыденной жизни и в лексиконе определяется словом "хитрожопость". Работа Грушина -- опровержение знаменитой максимы Ф. Тютчева, ставшей патриотическим рефреном, -- каким аршином Россию мерить. Общим. Зиновьеву же -- АУ! -- привет от коллеги-социолога, и в нем слышится хорошо знакомое -- "не спрашивай, по ком звонит колокол! Он звонить по тебе". Жестокая эта наука -- социология.
      
       А. Зиновьев, следовательно, поступает иначе, чем герой "Игрек минус". Он "запустил" интеллектуальный вирус не в прошлое, а в будущее. В российском случае это может дать вполне ожидаемые результаты: возвращение на накатанный путь "развитого социализма" с неизбежным тоталитаризмом - йехуизмом в итоге, т.к. другого лица у социализма и у коммунизма не существует.
       Возможно, почти восьмидесятилетний ученый с профессиональным удовлетворением наблюдает за начавшимся сжатием спирали внутри российской ленты Мебиуса. Впереди -- опять "зияющие высоты"? Он свое дело сделал. Останется ли у него время для того, чтобы еще раз разрушить повторное издание коммунизма в России?
       По-своему очень интересна совсем недавняя рецензия-размышление А. Зиновьева на еще одну книгу еще одного математика-параисторика А. Фоменко в соавторстве с Г. Носовским "Реконструкция всеобщей истории". Книги этих авторов, несмотря на их полнейшую виртуальность, все-таки заставили обратить на себя внимание профессиональных историков: если десять лет подряд повторять один и тот же полубред, то неизбежно привлечешь к себе внимание. Зиновьев полностью принимает концепцию авторов о невольной первой фальсификации истории в части расстановки дат и действующих исторических лиц. Как будто бы не было знаменитой французской исторической школы "Анналов", которая давно уже овладела методологией восстановления фальсифицированной истории путем критического рассмотрения внешне правдоподобных документов! Далее, Зиновьев переходит ко второй, уже преднамеренной фальсификации истории, наступившей, по его мнению, в период новой истории. В его размышлениях о новой и новейшей истории как фальсифицированном объекте есть моменты, совпадающие с тем, о чем я уже писал выше и еще напишу в дальнейшем повествовании. Вот такие, например, цитаты: "Если даже допустить, что все описывающие исторические события люди стремятся к истине, результатом их общих усилий является не описание истории такой, какой она была на самом деле, а такой, какой она им представлялась и представляется по прошествии времени. Причем в течении веков по бесчисленным каналам стекается воедино грандиозный поток непроизвольной фальсификации истории. В него вливается к тому же мутный поток умышленного искажения и вранья бесчисленного множества лжецов и мошенников.
       Сфальсифицированная картина истории до поры до времени исполняет свою функцию. Но наступает период жизни человечества, когда такая картина оказывается неадекватной этой функции. И тогда люди должны устремиться к некой "истине". Но есть истина абстрактно-научная. И есть истина конкретно-историческая. Вернее, то, что люди считали или будут считать истиной. Тут слово "истина" путает. Лучше говорить об адекватности представлений о прошлом тем новым потребностям человечества, которые сложились в результате исторического процесса. Эти представления оказываются неадекватными новым потребностям. Возникает потребность привести представления о прошлом в соответствии с настоящим. И эту потребность должно удовлетворить сознательное "исправление" истории. Причем оно должно произойти как грандиозный перелом, более того -- как организованная грандиозная операция, как эпохальная фальсификация всей истории человечества (выделено мною -- Д.К.). Эту вторую глобальную фальсификацию истории Зиновьев называет концептуально-информационной или концептуальной. Я не знаю, имел ли в виду знаменитый логик то же, что и я, когда показывал процесс возвращения прошлого и следствия этого процесса. Оценка Зиновьевым нового этапа "фальсификации" истории очень напоминает операции по изменению прошлого в Министерстве правды у Оруэлла. "В начавшейся второй фальсификации истории уже участвуют многие тысячи специалистов, владеющих средствами создания точно такой же ложной картины человеческой истории (как и описанной у Фоменко -- Д.К.), но при условии точности в отношении пространственно-временных координат событий и точности описания отдельных конкретных фактов. Фальсификация достигаете за счет отбора фактов, их истолкования и комбинирования, погружения их в контекст идеологических концепций и пропагандистских текстов и т.д. Чтобы описать технологию второй фальсификации истории достаточно четко, полно и убедительно, требуется определенным образом разработанная логика и методология науки и социологическая теория, которую я называю логической социологией. ("КО", 1999, N 47). И тут его всепознающая "логическая социология..."
       Как бы отвечая на "вызов" А. Фоменко, Г. Носовского, А. Зиновьева, У. Эко написал роман "Баудолино", в котором тема фальсификации истории изображена в предельно ироническом ракурсе. С 2000г. роман У. Эко находится в списке мировых бестселлеров. На русском языке издан в 2003г.
       Признание А. Зиновьевым современной фальсификации истории очень уместно. Как там у него насчет коммунизма? "...коммунизм возник не как нечто чуждое народу, а как общество органичное народу... Русский народ поддержал коммунистическую систему, стал носителем этой системы..." А как было на самом деле? На выборах в Учредительное Собрание в ноябре 1917 года большевики, уже ставшие узурпаторами, получили у русского народа всего 23,9% голосов. Свыше 60% получили эсеры и меньшевики, то есть, социалистические партии. Остальное -- буржуазные партии, близкие социалистам по многим позициям. Что было потом, известно -- политический бандитизм Ленина и Kо. Русский народ выбрал социализм, но не большевизм. А что русский мужик понимал под "социализмом" -- смотри в многочисленных воспоминаниях русских народников: от С. Степняка-Кравчинского до Н. Морозова. В условиях даже той хрупкой демократии, которая народилась в России после февраля 1917 года, при ее принципиальном сохранении, большевикам никогда бы не удалось придти к власти парламентским путем. Никакого органичного родства с народом не было. Что было потом -- увы! Я об этом писал. Автор "Глобального человейника", видимо, перепутал русский народ с немецким, который, действительно, привел демократическим совершенно законным путем к власти Гитлера и Ко. Там и в самом деле, было временное "органичное единство" национал-социализма и нации. Путь к власти обе партии -- РСДРП(б) и НСДАП -- проделали почти одинаковый: примерно в 14 лет.
      

    Глава VI

       "Прошлое -- это препятствие,
       которое нужно преодолеть,
       нужда, которой нужно избежать"

    Серж Московичи.

      
       Тот, кто сказал: человечество весело прощается со своим прошлым, был бы прав, добавив, -- если оно обезумело. XX век предложил человечеству много образцов расставания с прошлым, но каждый раз было не до смеха. Обнаружилось, что не следует встречать приветственным гимном веселых скифов, гуннов и прочий панмонголизм, всех, кто стремится тебя уничтожить. Если в этом процессе встреч цивилизации и варварства и было место иронической насмешке истории, то только в том, что прозрение наступало слишком поздно.
       Да что XX! Парижане весело танцевали на развалинах Бастилии. А потом и Париж, и вся Франция долго и всласть повеселились. Веселье било через край в Вандее и Бретани, в Лионе и Нанте, и достигло апогея в действе, главным режиссером которого стал неподкупный Робеспьер, а главным лицедеем палач Сансон. "Гильотины веселый нож ищет шею Антуанетты!" Европа тоже долго умирала от смеха на полях Италии, Испании, Австрии, Германии, России, пока не отсмеялась на картофельных плантациях Ватерлоо.
       В такие исторические минуты настоящее и будущее карнавально обряжаются в одежды прошлого. И вот Париж -- республиканский Рим, Конвент -- языческий Сенат, есть свои Анахарсисы и Гракхи. Через 100 с небольшим лет, якобинские одежки, уже ношенные в дни Парижской коммуны, примерят большевики и Москва опять станет Третьем Римом -- Римом III Интернационала. В большевистской революции явственно проглядывали черты французской. Задолго до Ленина Неподкупный считал необходимым исключить действие конституционных прав, "поскольку их могли обратить в свою пользу враги свободы". Задолго до большевиков Робеспьер и Сен-Жюст превратили идею террора по необходимости в идею террора по любому случаю. С их гильотинажа начинается право революции на бесправие, принцип "великой цели" оправдывающей средства. Если это перебирание исторических четок и было фарсом повторения, то фарсом кровавым, в куда более ужесточенном варианте, чем трагедия во Франции, ибо разве можно всерьез сравнивать кровавый разгул 1789-1795 с кровавым безумием 1917-1922 гг.?
       Но ведь за четверть века Франция, а с нею и Европа действительно распрощались с отжившим прошлым! После Наполеона и Ватерлоо остался Гражданский кодекс. Осталось идейное наследие жирондистов и дантонистов, ставшее фундаментом политического либерализма. Ю. Хабермас в лекции "Наследие французской революции" рассматривает четыре непреходящих пункта в ее наследии:
       1. Революция частично сделала возможным развертывание во Франции мобильного гражданского общества и капиталистической системы хозяйствования, а частично способствовала их ускоренному развитию. Революция оказала стимулирующее воздействие на процессы, которые в других местах осуществлялись без революционного преобразования, политического господства и правовой системы. Между тем такая экономическая и общественная модернизация стала пролагать себе дорогу через кризисы, превратившись, однако, в более чем обычный процесс...
       2. Подобным же образом обстоит дело с возникновением государственного аппарата эпохи Нового времени. Если говорить о процессе формирования государства и бюрократизации, то французская революция, на что указывал уже Токвиль, сыграла роль ускорителя развернувшегося ранее преемственного развития, а вовсе не дала ему инновационного толчка.
       3. Подлинным детищем французской революции является то национальное государство, которое смогло патриотизм своих граждан направить в русло всеобщей воинской повинности. Вместе с рождением национального сознания для граждан государства, разорвавших традиционные сословно-корпоративные узы, образовались новые формы социальной интеграции.
       4. Похоже на то, что мы сможем получить утвердительный ответ на вопрос об актуальности Французской революции, обратившись к тому единственному, что у нас осталось, -- к тем идеям, которые инспирировали демократическое правовое государство. Демократия и права человека образуют универсальное ядро конституционного государства, различные варианты которого обязаны своим происхождением американской и французской революциям...
       Весь XIX век французская/европейская буржуазия отбивает атаки то левого, то правого экстремизма, ради того, чтобы к началу ХХ века в ведущих странах Европы утвердился строй правовой демократии. О прошлом помнили, его осмысливали, из него брали "огонь, а не пепел" по выражению Ж. Жореса. Дотошное и честное рассмотрение прошлого помогало снятию многих опасных факторов в будущем. Т. Карлейль, Ф. Гизо, И. Тэн, социалисты Л. Блан, Ж. Жорес и другие давали не вымышленную, не заказную, а подлинную историю революции, хотя и расходились в ее оценках. Европейским политикам было у кого учиться, и 19-му веку стало понятно: так революции делать не следует, а к началу 20-го стало понятно, что их вообще делать не следует. "Великих" революций не бывает. Российским политикам и революционерам тоже было на чем поучиться, т.к. все эти авторы незамедлительно переводились на русский язык, не говоря уже о популярнейшей "Истории Французской революции" П. Рамбо. Книга русского анархиста князя П.А. Кропоткина о революции была издана в 1909-1914 гг., в том числе и на русском языке. "Террор, -- писал автор позднее, -- на 50 лет задержал влияние французской революции". Кому писал? Ленину в сентябре 1918 года! В самое подходящее время.
       Но в России аналогичный вывод о революциях в "Вехах" после 1905-07 гг. не был услышан и понят. "Вехи" остались не востребованным предупреждением. "Там" прошлое помнили и не повторяли его; "здесь", если и помнили, то лишь для того, чтобы в будущем повторить его в еще более жестоком виде. Боги жаждут... И начиналась та история, которая была нужна тем, кто ее заказывал на сегодняшний день:
       -- Однажды Шлегель ненароком
       И, вероятно, наугад
       Назвал историка пророком,
       Предсказывающим назад.
       -- Как же разорвать или сбросить кольцо Мёбиуса?
       К. Поппер в послесловию к русскому изданию "Открытого общества", 1992 г., сказал следующее: "Прежде всего, нам следует расстаться с одной нелепой привычкой: мы не должны думать, что мудрец способен предсказать, что произойдет... Многие рассматривают историю по аналогии с могучей рекой, катящей перед нашим взором свои воды. Мы видим, как струится эта река из прошлого, и если мы достаточно сведущи, то можем предсказать -- хотя бы в общих чертах -- как она будет двигаться дальше.
       Многим эта аналогия кажется удачной. Я же считаю, что она не только не верна, но и безнравственна. Я думаю, что этот взгляд на историю следует заменить совершенно иным. И вот что я предлагаю.
       История заканчивается сегодня. Мы можем извлечь из нее уроки, однако, будущее -- это вовсе не продолжение и не экстраполяция прошлого. Будущего еще не существует и именно это обстоятельство налагает на нас огромную ответственность, т.к. мы можем влиять на будущее, можем приложить все силы, чтобы сделать его лучше. Для этого мы должны использовать все, чему научились в прошлом. А один из важнейших уроков прошлого состоит в том, что нам следует быть скромнее".
       Нужно время, чтобы докопаться в прошлом до подлинной случайной причины и отказаться от веры в Неумолимые Законы Исторической Неизбежности. К. Поппер обрушился на эти "законы" еще в ранней работе "Нищета историцизма". Он убедительно показал, что, исходя из строго логических оснований, ход истории предсказать невозможно. Поскольку эта книга, созданная в сер. 30-х годов злейшим антикоммунистом, была переведена на русский только в 1992 г., то советский народ ничего об этих выводах не знал, и продолжал уверенно строить научно обоснованное и гениально предсказанное Марксом, Лениным, Сталиным коммунистическое общество. Хорошо оплачиваемая армия марксистов-обществоведов помогала народу в этом увлекательном занятии, попутно диалектически-разумно объясняя ему то, что в принципе разумно объяснить было невозможно.
       Поппер же всего лишь обратил внимание на то, что историцисты признают разумной ту деятельность, которая соответствует и способствует назревшим изменениям. Поэтому, с точки зрения историцизма, единственная доступная деятельность -- социальное акушерство, основанное на научном предвидении. На тот факт, что историциста и утописта связывает убеждение -- их намерения или цели не есть предмет выбора или морального решения, но могут быть научно обоснованы (уже упоминавшееся сочинение Ф. Энгельса: социализм из утопии превращается в науку. А кто, собственно, просил об этом превращении? Йеху Д. Свифта -- нарождавшийся пролетариат? Или Грядущий Хам нашего Д. Мережковского? Так ведь они классиков не читали). Внешне правдоподобная теория -- это и есть род акушерства. Но как принимать роды: естественным путем или методом кесарева сечения? Историцисты, в сущности, всегда за второй вариант, т.к. "насилие -- повивальная бабка истории".
       Поппер выделяет два крайних случая историцистского предсказания:
       1. предсказание может стать причиной предсказываемого события: не будь событие предсказано, оно могло бы вообще не произойти;
       2. предсказание приближающегося события может привести к его предотвращению. (Первый -- "Эдда", "Песнь о Нибелунгах"; второй -- поведение Пилата в повести Р. Кайюа).
       И то и другое -- оба случая могут иметь много разных последствий. Историзм и историцизм -- не одно и то же.
       Протестуя против Неумолимых Законов Истории философ признавал существование социологических законов, подобных естественным, например, в сфере политики власти: "невозможно осуществить политическую реформу и избежать при этом последствий нежелательных с точки зрения конечных целей этой реформы"; или: "нельзя провести политическую реформу не укрепляя сил оппозиции по мере развертывания реформы".
       Да читали ли наши "демократические" власти К. Поппера? Должны бы читать, хотя крупнейший политолог И. Клямкин прямо сказал, что Поппера в России знают лишь единицы. Все-таки не Агата Кристи. Так что Клямкину виднее. А вот лево-правая оппозиция наверняка читала. У них там есть такой рафинированный "консервативный революционер", фюрер слова, А. Дугин -- он все на свете читал. И советовал: как редактор двух журналов -- "Элементы" и "Милый ангел". Иначе не просматривались бы многие положения концепции Поппера об "Открытом обществе" -- с точность наоборот -- в действиях противников реформ.
       И какая трагическая красота видится в бесчисленных опусах Александра Дугина: "Суровый выбор мондиалистской эпохи таков: либо планетарный коллаборационизм, либо планетарная герилья, мировое движение Сопротивления, во главе которого должна стать самая святая и самая могущественная из наций -- великий русский народ и великое русское государство". Какая патриотичес­ки-мессианская мощь! А названия его сочинений? -- "Тамплиеры пролетариата (национал-большевизм и инициация)"? Далеко до него его партайгеноссе А. Проханову и Э. Лимонову. Даже А. Зиновьев позавидовал бы. Даже Э. Юнгер, даже Ю. Эвола (хотя мог бы и возмутиться: понятие "инициация" в данном контексте принадлежит именно ему, Эволе). Вот только чем больше читаешь этого "серого кардинала" оппозиции (он присылал мне свои книги), тем более укрепляешься во мнении: пора, давно пора, Дугину самому пройти обряд инициации, слезть с "колен богов" и из широко эрудированного, но безответственного подростка, превратится в зрелого мужа, отвечающего за свои слова. Впрочем, инфантильность -- родовая черта любого большевизма, К счастью, волонтеров для герильи в "великом русском народе" сыщется немного, да и сам идеолог "планетарного сопротивления" вряд ли ныне в оппозиции.
       От чего же предостерегал историю автор "Нищеты историцизма"? От метода утопической инженерии. От холистской теории социального эксперимента. От метода редукции. От нищеты воображения, которое предсказывает будущее, наделяя его чертами прошлого. Не случайно эта книга посвящена "памяти бесчисленных мужчин, женщин и детей, ставших жертвами марксистского заблуждения относительно неумолимого закона всемирно-исторического процесса". У К. Поппера находится союзник в лице митрополита Антония Сурожского, православного мыслителя: "Есть еще историчность, "историцизм", тот факт, что мы оборачиваемся к прошлому, чтобы разрешить все проблемы настоящего дня, забывая, что в прошлом эти проблемы были именно проблемам настоящего дня... Нам надо вернуться к прошлому опыту и знанию Церкви, но мы не можем применить сегодня то, как Церковь поступала тогда" (речь на конференции Сурожской епархии в мае 1998г.).
       Может быть, нам действительно следует быть скромнее? Не утверждать: "процесс необратим", "иного не дано", "обратного пути нет". В России все обратимо, в каждый момент торжества будущего из-за его плеча ухмыляется прошлое. Случай Зиновьева не уникален. Следует доверять хаосу, не торопиться с его упорядочиванием. Неплохо помнить Ницше: "Нужно носить в себе еще и хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду". Вина российской власти -- в неумении спокойно ждать. Беда народа -- в нетерпении, впрочем, понятном. Наше привычное линейное российское мышление настойчиво требует, чтобы государство вмешивалось в процессы, возникающие стихийно. Оно вмешивается -- и нарушает естественный ход вещей. Самоорганизующийся хаос приобретает неестественные черты. Происходит новое вмешательство, уже в смоделированный властью хаос -- и становится еще хуже. "Эффект ленты Мёбиуса" заставляет возвращаться вспять. Обе стороны -- и власть и народ -- начинают мечтать о порядке, взывать к порядку, требовать установления порядка. Историческая память масс обнаруживает, что "прежде был порядок", хотя его не было и в помине. Следовательно, нужно вернуть старое, привычное, но терпимое зло.
       А не лучше ли всегда помнить умнейшего А.К. Толстого? Его знаменитый рефрен в "Истории государства Российского": "Порядка ж нет как нет!"? Возможен ли в России порядок в принципиальном качестве? Об этом думал человек, которого при всем желании не упрекнешь в "русофобии" -- замечательный писатель Ф. Абрамов. Один из его разделов "Чистой книги", только что изданной в С-Петербурге, так и называется: "Почему русская земля никогда не будет устроена". Что же он писал еще в 1978 году? "Нам мало, чтобы были решены наши русские вопросы. Нам непременно надо, чтобы у соседа было хорошо. Мы поборники и носители идеи всемирного братства.
       На этом духовном накале мы можем созвать великие духовные ценности, но мы не научимся делать товары, которыми торгуют на мировом рынке.
       Статья нашего экспорта другая -- духовный хлеб, который всем нужен как воздух, как кислород, но за который не платят денег". Знал бы он ...
       Насколько перспективна для преодоления российского хаоса синергетика? Я успешно пользовался пространством ее действия, разрабатывая новую технологию гуманитарного образования. Философия нестабильности Ильи Пригожина утверждает, что порядок и беспорядок существуют как два аспекта одного целого и дают нам различное видение мира. "Следует расстаться с представлением, будто этот мир -- наш безропотный слуга. Мы должны с уважением относиться к нему". Синергетика -- наука о самоорганизации. Прежние представление о мире она безжалостно разрушает, хаос, которого так боялись эллины, в мифах преобразуя его в космос, может являться созидательным началом, конструктивным механизмом эволюции, из хаоса собственными силами может родиться новая организация. Хорошо говорит об этом И. Гарин: "Хаос и порядок взаимосвязаны и взаимообусловлены, как бог и бес, как добро и зло, как рационализм и трансценденция. Разве что историческое броуново движение еще сложнее, чем механическое; рациональное здесь повсеместно перемежается с бессмысленным и абсурдным, движение вперед со скачками назад, прогресс в одном с гигантскими утратами в другом. В истории все уравновешено и за все надо платить: за "расцвет" -- упадком, за победу -- поражением, за историческое торжество -- исторической тризной. И чем сильнее вырываешься вперед, тем больше шанс оказаться в неолите".
       Лента Мёбиуса как новая конфигурация пространства-времени возникла в результате насилия революции и гражданской войны. Из закономерного мифологического хаоса по законам синергетики выстроился новый порядок, новый мир -- новый миф с другими участниками и героями (Ал. Лосев). Этот-то искусственный миф и продолжает держать сегодняшнюю России в плену. Но это и не миф, обычно необходимый любому обществу, и возникающий стихийно. Это псевдомиф, санкционированный новой властью.
       В работах российских синергетиков Е. Князевой, С. Курдюмова, С. Гамаюнова мы видим основные параметры синергетики в ее связи с историей и общественными процессами. Синергетика позволяет оперировать сложными системами. Главное -- не сила, а правильная топологическая конфигурация, архитектура воздействия на систему. В конкретных случаях -- изменение прежней топологии на новую, но совершенно другим путем (т.е. ленты Мёбиуса). Это свойство сложной системы меняться, иметь несколько альтернативных путей развития угадал еще даосизм: слабое побеждает сильное, мягкое твердое, тихое громкое. Резонно утверждение, что синергетика по своей природе исторична.
       История непредсказуема, ибо многовариантна. Наука о нестабильности дает возможность преодолеть ограниченность классических подходов к истории, основным из которых является отказ от непредсказуемости в пользу закономерности, что лишает историю проблемы выбора, зато порождает "иронию истории". Она заставляет учитывать фактор случайности (флуктуацию). В кризисном состоянии социума (бифуркации) этот фактор реализуется через конкретную деятельность конкретных людей (фактор случайности, а не законы истории как в историческом материализме). Роль случайности фундаментальна, она порождает класс нестабильных систем.
       Гибель царевича Дмитрия в Угличе -- и изменение хода русской истории в XVII веке. Выстрел Д. Богрова в Столыпина -- и изменение хода российской истории в ХХ веке, начало катастрофы. Выстрел Г. Принципа в Эрцгерцога Франца Фердинанда -- и изменение хода мировой истории. Выстрелы в будущее -- и ответные залпы. Оставим в стороне вопрос о том, насколько эти случайности были закономерными -- это любимый конек исторических детерминистов.
       Эта нелинейность, непредсказуемость истории, ее зависимости от ничтожных фактов (нос Клеопатры, насморк Наполеона) очень доступно и мудро изложена в английской притче:
       -- Не было гвоздя -- подкова пропала.
       Подкова пропала -- лошадь захромала.
       Лошадь захромала -- командир убит,
       Конница разбита, армия бежит.
       Враг вступает в город, пленных не щадя,
       Оттого, что в кузнице не было гвоздя.
       Синергетика не отрицает причинно-следственных связей, она лишь заставляет находить другие причины событий, такие случайные и ничтожные, что на них не обращают внимания, когда событие уже совершилось. И только потом... Но обычно -- уже поздно.
       В демократической России синергетика могла бы сыграть роль... Но я останавливаю себя, вспомнив старинный русский романс: "Ах, оставьте, ах, оставьте! Все слова, слова, слова..."!

    Глава VII

    "Единственный долг, который у нас есть

    перед историей -- это переписывать ее".

    Оскар Уайльд.

    "Историки разумны, но история неразумна".

    Жюль Мишле.

       Есть у А.К. Толстого баллада "Змей Тугарин". Певец-степняк, "татарин" пророчески поет князю Владимиру и его дружине обо всем, что случится в ближайшие пятьсот лет на Руси. Не верят ему варяжско-русские витязи и прогоняют с пира. Знает-то эти песни, конечно, не Тугарин, а Толстой, видевший тоже далеко вперед:
       -- Но тот продолжает, осклабивши пасть:
       "Обычай вы наш переймете,
       На честь вы поруху научитесь класть,
       И вот, наглотавшись татарщины всласть,
       Вы Русью ее назовете!
       И с честной поссоритесь вы стариной,
       И предкам великим на сором,
       Не слушая голоса крови родной,
       Вы скажите: Станем к варягам спиной,
       Лицом повернемся к обдорам (на Восток -- Д.К.).
       Что же предвещает Тугарин? Не сегодняшнюю ли неоевразийскую панславянско-исламистскую утопию: воображаемую прошлую Святую Русь в грядущем единстве русско-православной и мусульманской цивилизаций? Вдруг, эта мечта сбудется? Давно уже замечено: мудрые россияне говорили что-нибудь неосторожное -- и все вдвойне, втройне рано или поздно сбывалось. Были ли Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Достоевский пророками? Нет, они были гениальными отгадчиками, но их отгадки оказывались вернее самых продуманных прогнозов историцистов. Не придется ли еще раз спрашивать Россию, как спрашивал В. Соловьев:
       "Каким же хочешь быть востоком:
       Востоком Ксеркса иль Христа?"
       Только что исполнилось 100 лет со дня смерти великого русского философа, он умер в тот же год, 1900, что и Ф. Ницше, немного раньше. Оба оставили наследие, которое еще ждет окончательного понимания и освоения. Оба оказались печально правы, предвидя все потрясения и мятежи, на которые оказался способен XX век. Оба ставили вопросы, на которые до сих пор человечество не придумало ответов. За два года до смерти В. Соловьев опубликовал статью "Россия через сто лет". С "мучительной тревогой" он задавал в ней множество вопросов себе и обществу. И среди них: В каком состоянии находится отечество? Не показываются ли признаки духовных и физических болезней? Изглажены ли старые исторические грехи? Как исполняется долг христианского народа? Не предстоит ли еще день покаяния? Восхитительная российская привычка к забвению прошлого (это удивляет и на личностном уровне: люди действительно не помнят даже свою прошедшую жизнь, свою биографию -- сказалось отсутствие другой привычки к дневникам, запискам, семейным хроникам, было опасно их вести) и бездумное отношение к будущему предполагают лишь отрицательные ответы на вопросы В. Соловьева. Только на последний, со смутной надеждой, можно ответить: да, предстоит. Ведь мы все еще в пространстве ленты Мёбиуса. Или в пространстве "Черного квадрата" К. Малевича, этой, по меткому выражению В. Страды, последней иконы, вернее, антииконы России. Ведь это тоже было художественным предсказанием того нового мира, наступавшего после революционного хаоса.
       Что же произойдет, если упомянутая выше "ретроспективная утопия" сбудется? Ведь у нас и не такое сбывалось. "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!" Будущие поколения смогут понять, что их лжеславянофильствующие предки изнасиловали тень прошлого и результатом "любовного акта" стало рождение очередного урода, очередного выродка истории? И опять последуют вечные вопросы: кто виноват? и что делать? И, может быть, будущий российский Перикл ответит им с гордостью, как у Фукидида: "Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец никаких чужеземных установлении". Какая это будет горькая ирония истории!
       Но тогда Россия станет "Востоком и Ксеркса и Христа", и мы в очередной раз посрамим все иноземные прогнозы. Прежде всего алармистскую концепцию С. Хантингтона о столкновении цивилизаций. Не говоря уже о "конце истории" Ф. Фукуямы.
       Э. Кассирер, споря с Л. Ранке, писал: "... с точки зрение истории слово "бывшее" получит новое значение. История не есть просто хронология, а историческое время не есть объективно физическое время. Прошлое для историка понимается не в том же смысле, что и для естествоиспытателя, который обладает своим собственным прошлым. Геолог может сообщить нам о прошлом облике Земли; палеонтолог может рассказать нам о вымерших, исторических формах. Все это некогда "было" и не может быть восстановлено в своем бытии... История же не хочет представить нам лишь прошлое бытие, она хочет нас научить понимать прошлую жизнь... То, что для нее в действительности сохранилось из прошлого, это определенные исторические памятники, "монументы" в слове и рукописях, картинах и бронзе. Эти монументы становятся историей лишь тогда, когда мы видим в них символы, с помощью которых мы можем не только узнать определенные жизненные формы, но и восстановить их для себя". ("Логика наук о культуре").
       Любимые артефакты в истории и логике культуры у Кассирера -- миф, символ. Прошлое в будущем -- всего лишь символы.
       В соответствии с этими убедительными постулатами, два нашумевших в последнее десятилетие века футурологических опуса могут рассматриваться как последние мифы уходящего столетия и как первые мифы-символы XXI века, которому они и предназначены. Все другие старые мифы XX века себя исчерпали. Хотя можно предположить, что два новых мифа дополняют наиболее зловещий миф о грозящей экокатастрофе. Однако, не следует забывать, что и статья Фукуямы, и статья Хантингтона завершаются не точкой, а знаком вопроса. В некотором роде, это -- парафразы вопросов, заданных сто лет назад В. Соловьевым, но не России, а всему человечеству. В них можно обнаружить неожиданное сходство с той главной темой, которой посвящено это эссе.
       -- Освободить прошлое от будущего -- конец истории?
       -- Освободить будущее от прошлого -- избежать столкновения цивилизаций? В такой форме две эти концепции-прогноза могли бы претендовать на роль первоначальных символов наступающего века, о котором мы еще ничего не знаем.
       Главные мысли этих, вызвавших некоторый шок в первой пол. 90 гг., эссе американских политологов таковы. У Ф. Фукуямы: крах тотальных идеологий и режимов -- есть торжество либеральной демократии, которая возобладает во всем геополитическом пространстве Ойкумены, и более ничего существенного в мире не произойдет. То есть, что-то вроде атеистической эсхатологии без Страшного суда. В сущности, новостью идея Фукуямы не была. Задолго до него философы постмодернисты (Г. Дебор, Ж. Делез, Ж. Бодрийяр и др.) во множестве поп-философских сочинений уже констатировали мозаичную картину разрушения овеществленной истории. У них все история последних десятилетий XX века -- сплошные "симулякры" (от "притворяться").
       У С. Хантингтона, напротив, ведущей является тема "Реванша Бога": с исчезновением двухполюсного мира произойдет нарастание фундаменталистских религиозных настроений и, соответственно, обострение и столкновение между семью-восемью цивилизациями, имеющим своей базой традиционные религии.
       Возможно, оба футуролога хотели бы преодолеть важнейшую идею, пронизывающую историческую мысль от античности до XX века. Гераклит -- Платон -- Лукреций -- Макиавелли -- Вико -- Гердер -- Ницше -- Кроче -- Шпенглер -- Тойнби -- Л. Гумилев и множество других выдающихся умов разных эпох, излагали и доказывали идею исторического круговорота, в соответствии с которой общества, народы, цивилизации, как и живые организмы имеют свои жизненные циклы. Возможно, и верь мир в целом. Новый смысл в эту идею вложил Ф. Ницше, вызвав смятение современников, а развивший его мысли до логического конца О. Шпенглер своим "Закатом Европы" создал один из главнейших культурософских мифов XX века. Собственно, с "Заката Европы" и начался этот век. Идея вечного возвращения... Опровергать или защищать ее -- бессмысленно. Слишком большие умы отстаивали ее, думаю, они были не глупее нас, хорошо информированных, но вряд ли мудрых. "Закат Европы" и "Улисс" Дж. Джойса -- главные книги уходящего столетия. И если кто возьмет на себя труд их параллельного чтения, как это сделал однажды я, тот поймет горькую мудрость обоих, таких не похожих пророков западной цивилизации. О человеке и его историческом опыте в нашем веке они сказали все наперед. Последние полвека прошли под знаком регресса в духовном развитии человечества, ужасающего одичания, упадка культуры, потери всякого представления о справедливости, честности, верности, о самой примитивной порядочности. Две мировые войны, выпестовав варварство и алчность, сильно понизили общий интеллектуальный и моральный уровень (один от другого не отделим), и нынешнее смятение умов -- плохая порука тому, что мы не будем ввергнуты в третью войну, которая всему положила бы конец. (И. Гарин). Да, за все надо платить, -- и в первую очередь за прогресс.
       Греческий "иксион" -- символ вечного возвращения -- лишь один из символов исторического круговорота. Повторяемость, перевоплощения, трансформация субстанций в различных мифологиях и космогониях -- их стержень. Шумеры, индийцы, греки, римляне, инки, даже ранние христиане -- все имели свои мировые циклы, они же составляли суть большинства древних эзотерических учений.
       Мирча Элиаде объяснил эту потребность в повторении циклов жаждой первобытного человека быть, жить, насколько это возможно, среди священного, в окружении освященных предметов, представляющих собой "самую что ни на есть реальность". Мир освящается сакральным архетипом, и каждое новое событие и действие -- есть повторение священного архетипа. Поэтому циклический характер первобытного времени: оно периодически возвращается к истоку и начинается с первого дыхания, "все эти орудия возрождения преследуют одну цель -- аннулировать истекшее время, отменить историю посредством постоянного возвращения во время оно, посредством повторения космогонического акта" ("Миф о вечном возвращении").
       "Если верить мифу -- а не верить нет оснований, -- то правы Вико, Шпенглер, Тойнби, Элиаде, но не Гегель с его императивной идеей непрерывного исторического восхождения. Мифу, его структуре, свойственно цикличное, и не профанное время -- умирающие и воскресающие боги, периодические повторение событий и эпох, превращение хаоса в порядок и порядка в хаос. Первобытное сознание было лучше адаптировано к цикличности, чем к развитию; оно еще не было завербовано, не искажало, не подчинялось идеологии. Оно выражало архетипическую сущность жизни "рождение -- смерть -- рождение". И хотя история дает нам многочисленные свидетельства необратимости, повторяемость и неизменность остаются ее вечными сущностями. К тому же человек не готов за внешними изменениями уловить новую сущность, и до сих пор, пока его собственная история будет оставаться ужасом, нет оснований предпочесть миф о прогрессе мифу о круговороте", -- к такому выводу приходит И. Гарин, вслед за К. Поппером развенчивая привычный историцизм.
       Последний не отрицал исторических повторений, однако в качестве противоположного аргумента цитировал в "Нищите историцизма" А. Фишера: "Люди разглядели в истории сюжет, ритм, предопределенный образец... Я же вижу лишь то, как одна неожиданность сменяется другой... лишь один великий факт, по отношению к которому, поскольку он уникален, невозможны никакие обобщения". Положение А. Фишера вполне согласуется с синергетическим подходом к обществу как нелинейной нестабильной системе. Любопытно возражение М. Кундеры в начале романа "Невыносимая легкость бытия": "Если бы французской революции суждено было повторяться вечно, французская историография куда меньше гордилась бы Робеспьером (но она, кстати, им и не гордится -- Д.К.). Но поскольку она повествует о том, что не возвращается, кровавые годы претворились в простые слова, теории, дискуссии и, став легче пуха, уже не вселяют ужаса. Есть бесконечная разница между Робеспьером, лишь однажды объявившемся в истории, и Робеспьером, который вечно возвращался бы рубить французам головы".
       О Французской революции я кое-что уже сказал, может быть, даже убедительно. Что касается Неподкупного, то в истории других народов других эпох он появлялся не раз, в ином обличий, под другими именами: пролетарский "якобинец" Ф. Дзержинский, победитель "врагов народа" И. Сталин, вождь "красных кхмеров" Пол Пот в далекой от Франции Кампучии -- учившейся, тем не менее, в Париже. Мотыга, как орудие убийства, вполне напоминает нож гильотины. Определенные этапы и события истории, вероятно, потому и объявляются потомками великими, что они становятся матрицей многих грядущих процессов, а люди, их совершавшие, -- образцами для подражания. Иначе, как в немецкой поговорке: "Единожды -- все равно, что никогда". Что-то здесь не так. Есть такая кибернетическая теорема Макколока-Литса: промоделировать некую сложную самоорганизующую систему может система на порядок более сложная. Не здесь ли ключ способный раскрыть замысел американских политологов?
       Не будет ли модель ленты Мебиуса такой, более сложной, системой? Если рассматривать идею цикличности как господствующее направление интеллектуальной Европы (после "Заката" о крахе цивилизации говорили и писали все: от А. Тойнби до Г. Маркузе), то все историческое время от Шумера, с которого началась история пять -- шесть тысяч лет назад, до последних дней второго тысячелетия христианской цивилизации, приобретает образ глобальной все и вся окружающей Ленты Мебиуса. Исторические катаклизмы, гибель цивилизаций, рождение новых -- это и есть гигантские "перекруты" времени. Рубеж второго и третьего тысячелетий христианской эры -- очередной гомоморфизм времени. Остается лишь задать вопрос: внутри кольца или снаружи кольца находится вся мировая цивилизация как совокупность локальных цивилизаций? Что предстоит муравью вселенной в будущем? Какое движение? Ограничусь пока собственно постановкой вопроса, констатируя тот несомненный факт, что история полна смысла в одной едва уловимой своей особенности. Она может возвращаться к уже пройденному ею этапу.
       Вернемся к двум уже отшумевшим концепциям. С гегельянцем Фукуямой легко не согласиться. Уже последнее десятилетие века показало, что в истории может произойти что угодно. Азия и Африка -- не Западная Европа. Россия -- не Северная Америка, она по-прежнему непредсказуема, и даже о крахе прежней идеологии можно пока говорить только условно.
       В подтверждение концепции Хантингтона, напротив, фактов избыточно много и появилось еще больше после 1993 г. -- времени публикации его статьи. Это мифотворчество имеет все шансы стать реальностью. Ближний Восток, Алжир, Чечня, Балканы, Китай -- все это, возможно, зловещие искры будущего пожара (нового Рагнарёка?). Хантингтон определил роль и место России в будущем конфликте цивилизаций (в лекциях, прочитанных в Москве в 1995 году). Но ведь и он не преодолевает идею вечного возвращения. Греко-персидские войны и походы Александра Македонского -- вызов-ответ по А. Тойнби -- уже были первым столкновением древних цивилизаций разного типа. Столкновение еще античного Рима и варварских уже прохристианских протоцивилизаций. Столкновение номадических и оседлых протоцивилизаций в процессе великого переселения народов. Арабское вторжение в Европу, Карл Мартелл, битва при Пуатье -- вызов со стороны народившейся исламской цивилизации, сделанный молодой христианской цивилизации -- и ответ: крестовые походы. Походы славянских князей на Византию и в Хазарию -- в поисках удобной религии. Монгольское нашествие на Запад, на Восток, на Юг -- еще одно столкновение кочевой цивилизации с оседлыми. Многовековая угроза Османской империи -- гибель Византии, тяжелейшие столкновения со странами Европы и Россией. Столкновение христианской цивилизации с цивилизациям доколумбовой Америки. Даже последнюю войну СССР с Германией можно истолковать как столкновение уродливых псевдоцивилизаций, отпочковавшихся от двух ветвей ствола христианской цивилизации. Религиозный фактор с момента утверждения религий играл в этих столкновениях ведущую роль и лишь с начала XIX века отходит на второй план. Хотя в двух войнах, которые вела Россия во второй половине века, еще заметны религиозные причины. Сравнительно недавние столкновения Индии и Пакистана, кровавые конфликты между сикхами и индуистами -- это уже водораздел внутри наций. С. Хантингтон и говорит о "реванше Бога" -- он один, но его разные воплощения в разных цивилизациях заставляет браться за оружие. Поэтому позицию Хантингтона можно было бы сформулировать и так: "Бог против Бога". Его предшественник А. Тойнби в эссе "Столкновение цивилизаций", 1947 г. больше упирал на столкновение Запада и Востока по идеологическим причинам.
       В таком случае "столкновение цивилизаций" как вариант будущего, есть ничто иное, как возвращение далекого прошлого. Никакого освобождения будущего от прошлого не произойдет, зато будущее обречено на повторение всех тяжких коллизий прошлого. И что это будет при современных средствах уничтожения? Начинаешь понимать американцев с их СОИ и звездными войнами. Хотя, почему обязательно военное столкновение? "Столкновение цивилизаций" возможно в форме экономического, культурного, профессионального, наконец, соперничества. Мирный вызов -- мирный ответ. Впрочем, это уже было и называлось "мирным сосуществованием двух общественных систем", с одновременной борьбой двух идеологий-религий. Результаты известны: двухполюсный мир исчез, что и послужило основанием для обеих концепций. Возможно, новый несбалансированный мир даст еще немало поводов для нового мифотворчества.
       Если С. Хантингтон окажется прав и XXI век станет ареной повторения религиозно-цивилизационных столкновений, то как будут оценены его прогнозы там, в пока еще неизвестном будущем? Нe разделит ли он печальную славу Н. Макиавелли, Ф. Ницше, О. Шпенглера, которые всего лишь концептуально соединяли и рассказали о том, что уже существовало в наличии в их время? Произойдет "оправдание пророчества"? Или, наоборот, его предупреждения заставят нации быть более осторожными в контактах друг о другом? Но кого заставят? Это было бы резонно: обнаружится рубеж, на котором можно остановить насилие.
       В 2003 г. на русском языке издана объемная книга С. Хантингтона "Столкновение цивилизаций" (уже без вопросительного знака!), в которой он подробно и убедительно обосновывает свою концепцию.
       Где искать выход?
       Способны ли мы вместе с Ницше сказать: "Не лелеять мечты о далекой удаче, почестях и благословении, но жить жаждою новой жизни, и так всю вечность"? Согласимся ли с центральной мыслью ученика Ницше -- Шпенглера о том, что все культуры перерождаются в цивилизации, которые завершаются истощением творческих сил культуры? Культура национальна, цивилизация интернациональна. Философия и искусство -- культура, техника -- цивилизация. Культура аристократична, цивилизация плебейски уравнительна. Культура -- созревание творческой души: миротворчество, вдохновение, расцвет искусств, глубина богочувствования. Цивилизация -- умирание созидающей энергии, утрата артистизма, распад эстетики, замена религии и философии практикой превращения в массу. Цивилизация материалистична и рационалистична, культура духовна и мистична. Цивилизация -- это империализм, и социализм ее лучший выразитель. Все, предсказанное О. Шпенглером в его аистории сбылось и сама фашистско-коммунистическая действительность заката превзошла его гештальт. "Большевистское правительство ничего общего не имеет с государством в нашем смысле, каковым была петровская Россия. Подобно кипчаку, царству "золотой орды" в монгольскую пору, оно состоит из господствующей орды -- именуемой коммунистической партией -- с главарями и всемогущественным ханом, а также с несметной покорной и беззащитной массой. От настоящего марксизма тут мало что сохранилось, разве что одни наименования и программы. В действительности налицо чисто татарский абсолютизм, который стравливает весь мир и грабит его, не зная никаких границ, кроме, пожалуй, предусмотрительности, -- хитрый, жестокий, пользующийся убийством как повседневным средством власти, ежемгновенно грозящий возможностью нового Чингисхана, который свернет в один рулон Азию и Европу.
       Ситуация в России после смерти Ленина в высшей степени неясна... Могу лишь сказать, что Западная Европа должна быть готова к жутким потрясениям". Задолго до теории тоталитаризма, разработанной Ханной Арендт, Шпенглер увидел, что коммунизм и фашизм -- близнецы-братья. Их общая мировоззренческая основа: мифологизация надличных структур нации, государства, класса, партии, замена понятия личной вины и ответственности коллективными, -- была угадана автором "Пруссачества и социализма" значительно раньше других. Одним из первых он догадался, что созданные нацизмом и коммунизмом системы носят отчетливо уголовный характер, что нацизм и реализованный коммунизм находятся в равном удалении от демократии, права, гуманизма, духовности. Судьба книги Шпенглера в Советском Союзе хорошо известна -- она послужила поводом, вернее, одним из поводов для отправки из России на "философских пароходах" цвета русской интеллигенции осенью 1922 года. В Германии, где о нем, было, заговорили как о человеке, подготовившем фашизм, он был вскоре после 1933 года объявлен реакционером, а его книги подвергнуты негласному запрету. Да и что можно было еще предложить человеку, который после встречи с Гитлером дал ему характеристику: "только агитатор, оратор, писака, т.е. плебей". Гитлер, которого Шпенглер видел тупицей, и все-таки считал, что его нужно поддержать, т.к. боялся прихода к власти не менее бесноватого Тельмана, заявил во всеуслышание: "Я не последователь Освальда Шпенглера! Я не верю в закат Европы". На что получил ответный щелчок: "Закат Европы" -- книга, прочитанная фюрером в объеме всего титульного листа". Но можно ли представить И. Сталина, мирно беседующего, хотя бы, с Н. Бердяевым?
       Особого драматизма в этимологии "закат" нет. Закат культуры -- всего лишь конец связанной с ней парадигмы. Но парадигмы могут меняться, а культуры остаются, новые парадигмы не означают даже конца старых; в конце концов все они равнозначны, все сосуществуют Там.
       Но как быть с верной концепцией Шпенглера в наложении заката культуры на российскую действительность конца века? Чем является Россия, которой он, по примеру Ницше, предвещал славное будущее? Цивилизацией или культурой? Той культуры, которую воспевал Шпенглер, безусловно, уже нет (конечно, речь идет не о советской "культуре" -- от мавзолея до музея). Но и той цивилизации, которую он видел как вырождение культуры, тоже нет. Или еще нет. Если же признать, что Закат Европы к XXI веку состоялся, то перефразируя Маркса, мы должны констатировать, что были в обществе европейской цивилизации только один раз -- в день ее похорон. Можно, однако, придумать утешение в духе Ницше и представить молодую восточнохристианскую цивилизацию в образе ребенка, играющего в слепоте неведения "между челюстями прошлого и будущего". Но дитя должно научиться понимать угрюмое "это было", и что его существование -- это всего лишь предпрошедшее никогда не подлежащее действительному осуществлению. В этом будущем понимании -- трагизм личности кануна XXI века.
       О будущем России размышляет покойный В. Библер: "Будет ли это придуманный деревенский лад (затемнивший в сознании толстовскую власть тьмы...): будет ли это вымышленный -- в пафосе перевернутых западных ценностных знаков -- внеличностный и внеразумный Восток -- восток современного малообразованного европейца; будет ли это возрожденная религиозность, лишенная культурного и духовного максимализма средних веков... Будет ли это социальная утопия, относящая современность, сегодняшнюю жизнь сегодняшних неповторимых людей (и всю реальную историю) к предисторическим родовым мукам и дающая гетерогенной, индивидуализированной современной жизни единую, общую ("счастье сотен тысяч", "счастье миллионов") цель и направленность. В любом случае личная ответственность перекладывается "на совесть" неких анонимных общностей (патриархальных, священных или грядущих)".
       Суждения о современной России и ее недалеком будущем резки и беспощадны в фундаментальной монографии известнейшего социолога Мануэля Кастельса "Информационная эпоха. Экономика. Общество. Культура". Этот суперинтеллектуальный бестселлер, переведенный на двенадцать языков, только что вышел в свет в Москве под эгидой Государственного университета Высшей школы экономики. Коллектив переводчиков дал российскому читателю возможность познакомиться с первым из трех томов, с добавлением первой главы из третьего тома (она присутствует в книге как гл. 8) о коллапсе Советского Союза и "Заключения", тоже из третьего тома. В конце упомянутой главы "Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза" М. Кастельс перечисляет все беды, которые достались в наследство России от прежней системы и завершает ее такими строками: "наиболее прочным наследием советского этатизма (государственного присвоения экономического излишка в понимании автора -- Д.К.) будет разрушение гражданского общества после десятилетий систематического отрицания его существования. Сведенные к сетям первичной идентичности и индивидуального выживания, русский народ и народы братских советских республик должны будут пройти через восстановление своей коллективной идентичности в мире, где потоки денег и власти пытаются дезинтегрировать возникающие экономические и социальные институты еще до того, как они окончательно оформились, чтобы поглотить эти институты в своих глобальных сетях. Нигде идущая борьба между глобальными экономическими потоками и культурной идентичностью не является более важной, чем на обширном пустыре, созданном коллапсом советского этатизма на историческом переднем крае информационного общества" (стр. 490).
       Однако, Кастельс все-таки считает, что в конечном счете Россия успешно инкорпорируется в глобальную экономику. При этом он принимает в расчет образованное население (знал бы он уровень нашей образованности! -- Д.К.), сильную научную базу, громадные запасы энергии и природных ресурсов. Он убежден, что "неизбежно возрождение могущества России не только как ядерной сверхдержавы, но и как сильной нации, не желающей более терпеть унижения" (стр. 510). Это было сказано в 1998 году.
       На вопрос "что делать новому миру?" М. Кастельс отвечает: "Каждый раз, когда интеллектуал пытался ответить на этот вопрос и серьезно примерить ответ, следовала катастрофа. Именно так обстояло дело с неким Ульяновым в 1902 году... В XX веке философы пытались изменить мир. В XXI веке настало время интерпретировать его по-другому...
       XXI век не будет темным веком. Так же не принесет он большинству людей щедрот, обещанных самой экстраординарной технологической революцией в истории. Скорее всего, он может быть охарактеризован как информационная неразбериха".
       Но пока еще жив уходящий XX век. Второе тысячелетие христианской эры может быть, завершится не в календарные сроки, а значительно позднее. Так, век XIX закончился вместе с концом Первой мировой войны. Давно опровергнуты легенды о том ужасе, который якобы охватил христианскую Европу с приближением 1000 года. Но американский футуролог Х. Шварц в своей книге "Конец века" приводит немало свидетельств современников об ожидании чего-то необычного и зловещего в конце второго тысячелетия. "Жернова истории на стыке тысячелетий кажутся особенно опасными и гибельными". На страницах многих книг о будущем давно уже мелькают Апокалипсис, Армагеддон, конец света... "В конце века, -- пишет Шварц, -- мы неизбежно становимся участниками совмещения несовместимого: всего лучшего и всего худшего, величайшего отчаяния и величайшей надежды, полнейшего порядка и полнейшего хаоса".
       Наверное, ни одному веку в истории не хотелось бы так освободиться от прошлого, пахнущего кровью, как двадцатому. Было и другое, достойное прошлое. Но помнится кровь и насилие, хотя, с другой стороны, к концу века сформировался тип человека, который не помнит и не хочет помнить ничего. Он враждебно отталкивает напоминания о прошлом и не хочет заглядывать в будущее. Будущее, беременное прошлым, прошлое, ожидающее встречи с будущем, не кажутся ему проблемам сегодняшнего дня. Г. Честертон считал себя ответственным за насилия, совершенные англичанами в Ирландии, задолго до его рождения. Современный человек, во всяком случае усредненный россиянин не только не желает принимать на свои плечи груз ответственности за грехи нации, но и готов одобрить любые преступления прошлого. В лучшем случае, он индифферентен. Это тот самый "человек массы", о котором говорили Ортега-и-Гассет, Лебон, Тард, Э. Канетти, С. Московичи, Хёйзинга... "Наше бытие подчинено удивительному, но не уловимому условию, -- писал Ортега, -- С одной стороны, человек живет собою и для себя. С другой стороны, если он не направит жизнь на служение какому-то общему делу, то она будет скомкана, потеряет цельность, напряженность и "форму". Мы видим, как многие заблудились в собственном лабиринте, потому что им нечему себя посвятить". "Восстание масс" -- не обязательно бунт, но само действие разрушительно. Это выход из чрева земли того большинства, которое так презирал Гераклит. Это восстание древних хтонических божеств против богов Олимпа. Но если Зевсу удалось отправить в Тартар на вечные времена гигантов и титанов, то средний человек одержал победу над великой европейской культурой. Он не мог не победить, т.к. человек массы -- неупорядоченная стихия, в каком-то смысле пoлyрeaльнaя. Он есть и его нет. Он делает вид, что существует, играет роли, но тоже не свои. Человек массы не ощущает собственной судьбы, отсюда склонность к камуфляжу. "Вихрь всеобщего" всепроницающего шутовства веет по Европе. Почти все позы -- маскарадны и лживы. Все усилия направлены к одному: ускользнуть от собственной судьбы, не замечать ее, не слышать ее призыва, уклониться от встречи с тем, что должно быть. Потому-то никогда еще столько жизней не было вырвано с корнем из почвы, из своей судьбы, и не неслось неведомо куда, словно перекати-поле ("Восстание масс").
       Когда это было сказано? В 1930 году. К концу века нам остается сказать -- человек массы это Мы! Поэтому он непобедим и бессмертен, ибо нельзя победить самого себя. Гиганты и титаны были послабее, и они больше не требуются. Есть другие образцы. Как там, у Р. Киплинга?
       -- Мы поднимаем немыслимый шум.
       Головы наши распухли от дум!
       Тысячи дел перед нами встают --
       Мы их решаем за пару минут.
       Ах, как мудры мы! Ах, как хороши!
       Все, что умеем, творим от души.
       Всеми забыты мы, Брат? Ерунда!
       С гибким хвостом и беда -- не беда!
       ("Дорожная песня Бандар -- Логов")
       Панургово стадо.... От какого прошлого хотело бы освободиться будущее? От воображаемого мифического прошлого, или от такого, каким оно было на самом деле? Перефразируя знаменитый парадокс О. Уайльда о романтизме и реализме, мы можем сказать на пороге нового века и тысячелетия:
       -- Ненависть XX века к своему прошлому -- это ярость Калибана, увидевшего в зеркале свое отражение.
       -- Страх XX века перед будущем -- это ярость и отчаяние Калибана, не находящего в зеркале своего отражения.
       Вернемся еще раз к неисчерпаемой идее "Вечного круговорота". И. Гарин констатирует: "Вечный круговорот -- это смысл соломонова Экклезиаста, это квинтэссенция Горация и Лукреция, это теория циклов Полибия, это три фазы Иоахима Флорского -- символы Отца, Сына и Св. Духа..." Что это за "три фазы"? Приглядимся к ним повнимательнее. Иоахим Флорский (ок. 1132-1202) -- итальянский монах, создатель учения, по которому трем лицам христианской Троицы соответствуют три эры, последняя из которых будет царством Св. Духа, т.е. вечной справедливости, мира и правды. Официальное богословие объявило иоахиминизм ересью; считается, что его учение повлияло на последующие ереси гуситов, амальрикан, анабаптистов и др.
       О. Шпенглер скажет о нем в первом томе "Заката Европы": "На самом пороге западной культуры появляется великий Иоахим Флорский... первый мыслитель гегелевского закала, который разрушил дуалистическую картину мира Августина и с полнокровным чувством подлинного готика противопоставил новое христианство своего времени в качестве чего-то третьего: религии Ветхого и Нового Завета: эпохи Отца, Сына и Святого Духа. Он до глубины души потряс лучших францисканцев и доминиканцев, Данте, Фому, и пробудил к жизни тот взгляд на мир, который понемногу овладевал всем историческим мышлением нашей культуры. Лессинг, порой прямо называвший свое время с оглядкой на античность эпохой потомков, перенял эту мысль для своего "Воспитания человеческого рода" (со ступенями ребенка, юноши, мужа) из учения мистиков XIV столетия, а Ибсен, основательно трактующий ее в драме "Император и Галилеянин" (где непосредственно проступает гностическое миропонимание в образе волшебника Максима), ни на шаг не ушел вперед в своей известной Стокгольмской речи 1887 года. Очевидно, в этом лежит некая потребность западноевропейского самоощущения -- подводить собственной персоной своего рода итоговый баланс.
       Но творение аббата из Флориды было мистическим прозрением в тайны божественного миропорядка. Оно должно было утратить всякий смысл, стоило ему подвергнуться интеллектуальному осмыслению и стать предпосылкой научного мышления. И именно эта тенденция, причем в растущей степени, возобладала, начиная с ХVII века".
       И в конце 1-го тома: "Третье царство -- это германский идеал, вечное завтра, с которым связали свою жизнь все великие мужи, от Иоахима Флорского до Ницше и Ибсена -- стрелы тоски по другому берегу, как говорится в "Заратустре".
       Следовательно, Иоахим Флорский, впервые употребивший слово "реформация", понял всю мировую судьбу как последовательность трех периодов -- Отца, Сына и Святого Духа; он изложил это учение в "Книге о согласии Нового и Ветхого Заветов", кн. II.
       "Третье царство"... Во 2-м томе "Заката Европы" Шпенглер говорит о другом народе, которому суждено в ближайшем будущем XX века воплотить этот идеал в плоть и кровь. "Между тем как города царского режима приходят сегодня в упадок (т.е. в нач. 20-х годов -- Д.К.), и люди обитают в них словно в деревне, под тонкой коркой мыслящего по-городскому, стремительно исчезающего большевизма происходит и освобождение от экономики. Апокалиптическая ненависть (господствовавшая также в эпоху Иисуса и в простом иудействе по отношению к Риму) направилась против Петербурга не только как города -- местопребывания политической власти западного стиля, но и как центра мышления в западных деньгах, отравивших жизнь и направившего ее по ложному пути. Глубинной Русью создается сегодня пока еще не имеющая духовенства, построенная на Евангелии Иоанна третья разновидность христианства, которая бесконечно ближе к магической, чем фаустовская, и потому основывается на новой символике крещения, а поскольку она удалена от Рима и Виттенберга, то в предчувствии новых крестовых походов она заглядывается через Византию на Иерусалим. Занятая исключительно этим, Русь снова смирится с западной экономикой, как смирились с Римской экономикой древние христиане, а христиане готики -- с еврейской, однако внутренне она в ней больше не участвует. (выделено мною -- Д.К.). Следует упомянуть, что "Апостолом" Церкви мистической, Иоанновой, в России был Д.С. Мережковский.
       Несколько ранее, Шпенглер характеризует "загадочного автора Иоанна", как автора ни умножавшего, ни заменявшего собственно Евангелия, но вполне сознательно создавшего первую "священную книгу" в христианской литературе, Коран новой религии. "Книга (т.е. Евангелие от Иоанна -- Д.К.) доказывает, что эта религия воспринималась уже как нечто завершенное и пребывающее. Всецелонаполнявшую Иисуса и еще разделявшуюся Павлом и Марком идею, что конец света -- вот он, "Иоаннн" и Маркион отодвигают в сторону. Апокалипсис завершается и начинается мистика. Содержанием является не учение Иисуса как и не павликианское учения о нем, но тайна мироздания, мировой пещеры. О Евангелии нет и речи: смыслом и центром всего происходящего является не образ Избавителя, но принцип Логоса. История детства вновь оказывается отброшенной: Бог не рождается; он уже есть и принимает образ человека на Земле. И этот Бог есть Троица: Бог, Дух Бога, Слово Бога. Эта священная книга наиболее раннего христианства впервые содержит магическую проблему субстанции, которая всецело доминирует на протяжении последующих столетий и в конце концов приведет к распадению религии на три церкви; причем сама она находится, что свидетельствует об очень многом, ближе всего к тому решению, которое отстаивалось как истинное несторианским Востоком. Несмотря на греческое слово "Логос" -- или как раз по причине его, -- это есть "восточнейшее" из Евангелий, и, кроме того, согласно этому Евангелию, Иисус вовсе не приносит окончательное и целостное откровение. Он второй посланник. Придет еще и другой".
       Может быть, поэтому в книге О. Шпенглера не нашлось место Христу; не Иисусу, а именно Христу. В "Закате Европы" это имя не фигурирует вообще, за исключением отдельных "технических" упоминаний в 1-м томе и двух-трех местах во 2-м в связи с большевизмом и Л. Толстым (замечания К.А. Свасьяна в статье "Освальд Шпенглер и его реквием по Западу", "Закат Европы", т. 1). Он же указывает: "В мире Шпенглера не свершается Мистерия Голгофы; он устранил ее и показал нам, чем сделался мир без нее". Напомню, что во 2-й главе, рассматривая сюжет повести "Пилат", я писал именно об этот: Иисус остался жив, но он не стал Христом; не состоялось Распятие на Голгофе -- не состоялось Христианство. Иисус без Христа -- тот же гностический нонсенс, что и падший эон София.
       Далее. Упоминая о русском Расколе сер. XVII века, о раскольниках при Петре Великом, о хлыстах, о скопцах, Шпенглер делает вывод, что без них нельзя понять ни Толстого, ни нигилизма, ни политических революций, задавая вопрос: верно ли, что религиозным гением обладают лишь арамеи и русские? Запомним этот вопрос! "И чего следует ожидать от будущей России теперь, когда -- именно в решающем для нее столетии -- препятствие в виде ученой ортодоксии сметено?" Мы-то ответ знаем: на место "ученой религиозной ортодоксии" придет другая, неслыханная по ортодоксальности, новая "религия без Бога".
       Наконец, в середине 2-го тома еще один пассаж о различии между фаустовской европейской душой и русской душой: "... В русской мистике нет ничего от того устремленного вверх горения готики, Рембрандта, Бетховена, горения, которое может дойти до штурмущего небеса ликования (видимо, Шпенглер не знал и не слушал музыку А. Скрябина --Д.К.). Бог здесь -- это не глубина лазури там, в вышине. Мистическая русская любовь -- это любовь равнины, любовь к таким же угнетенным братьям, и все понизу, по земле, по земле: любовь к бедным мучимым животным, которые по ней блуждают, к растениям, и никогда -- к птицам, облакам, звездам, русская "воля" ... значит прежде всего отсутствование долженствования, состояние свободы, причем не для чего-то, но от чего-то, прежде всего от обязанности личного деяния. Свобода воли представляется здесь таким состоянием, в котором никакое другое "оно" не отдает приказания, так что можно отдаться собственной прихоти. Фаустовский, немецкий дух -- все это "вверх", русское же "дух" - "вниз" и по горизонтали. Что за христианство произойдет некогда из этого мироощущения?"
       Вообще-то в России XX века произошло антихристианство. Но, памятуя о вопросе Шпенглера, мы можем на исходе века и тысячелетия ждать опять нового российского христианства.
       К.А. Свасьян в указанной статье отмечает отличие шпенглеровской модели мира и от геоцентрической и от гелиоцентрической картины Вселенной.
       "Шпенглеровская модель куда намного сложнее, и если бы мы могли попытаться подыскать eй математическую базу, то говорить пришлось бы скорее о четырехмерном пространственно-временном континууме, т.е. о мире не столько Коперника, сколько Минковского, эксплицитно или имплицитно представляющим весь корпус физико-математических построений неклассического типа. Гомогенность пространства и времени, лежащая в основе прежней системы, в сущности, чисто ньютоновская модель трехмерного Евклидова "вместилища", заменяется здесь множеством проективных образований, собственно релятивистских систем отсчета, предполагающих относительность пространства и времени". И так далее.
       Я вижу определенную близость модели истории России и -- шире -- модели исторического времени в топологии Ленты Мёбиуса к конечно-бесконечным множествам цивилизационных конструкций Шпенглера.
       Так вот, с учетом всего ранее сказанного -- обо всем -- попробуем сделать ноуменальное "наложение" на модель ленты Мебиуса другой модели Российской истории XX века. Преобразуем с этой целью ересь Йоахима Флорского в еще большую ересь, особенно с точки зрения православного богословия. Придется затронуть болезненную для прошлого России тему "евреи и революция" в очень рациональной форме (насколько уместно будет это понятие для дальнейшего текста), как это мог бы сделать В. Розанов.
       Что есть Святая Троица? "Лики Троицы не слиянны, но составляют единое Божество, в котором каждая Ипостась имеет одинаковое Божеское достоинство с каждой другой. Ипостаси Св. Троицы не являют собой трех Богов, но одного Бога" (протоиерей Вл. Глиндский -- Основы православной веры).
       Эта триединость была выражена еще в первом послании апостола Иоанна: "Ибо три свидетельствуют о небе: Отец, Слово и Святой Дyx; и Сии три суть едино" (1 Ин., 7,7). "Логику троичности" убедительно показал академик Б.В. Раушенбах в одноименном докладе на международной научной конференции, посвященной Сергию Радонежскому.
       Однако, никео-царьградский Символ веры, принятый на Вселенских Соборах в 325 и 381 годах, ясно говорит о Боге-Отце, Боге-Сыне и Боге-Духе Святом (правда, в тексте "Верую" Сын и Дух Святой названы "Господь"). Тем не менее, противоречие в определении трех Ипостасей Бога в приведенных утверждениях очевидно. Явная смена богословских парадигм в подходе к единосущности Св. Троицы легко иллюстрируется православной иконописью, "Ветхозаветная Троица" Андрея Рублева в XVII веке сменяется "Новозаветной" -- "Сопрестолием". Православный катехизис утверждает, что "Троица" А. Рублева точно соответствует тому же плану, что и Символ Веры. В центре иконы -- Бог-Сын, Иисус Христос, Слово. Первый ангел -- Бог-Отец. Третий -- животворящий Святой Дух. Евхаристическая чаша на столе -- Святая, Соборная и Апостольская Церковь. Есть и другое толкование: в центре Бог-Отец, правый ангел -- Сын, левый -- Св. Дух. У Рублева нет надписей, три ангела совершенно однотипны. Возможно, иконописец сделал это сознательно, чтобы показать, что представленная верующим Триада является одновременно и божественной Монадой.
       В "Сопрестолии" мы видим явную конкретизацию образов. Бог-Отец изображен в виде пожилого человека. Бог Сын -- в традиционном облике Иисуса Христа. Св. Дух -- в виде голубя. Нередко это различие подчеркивается и различными нимбами у персонажей икон "Новозаветной Троицы". Падение православной богословской мысли после XV века отразилось и живописи.
       А коль так, если лица Троицы стали различны, то вряд ли они и едины в православии. Уместно в данном контексте привести вывод В. Райха: "Психоанализ показал, что наше представление о Боге соответствует представлению об отце, а представление о богоматери соответствует представлению о матери религиозной личности. Треугольник "отец-мать-ребенок" непосредственно отражается в христианской Троице. Психологическое содержание религии проистекает из семейных отношений, существующих в ранние годы детства". ("Психология масс и фашизм").
       Не будем забывать, что Бог-Отец -- это все-таки в первую очередь ветхозаветный Иегова, Ягве, Бог Израиля и Иудеи, пекшийся прежде всего о своем избранном народе (нынешнее фашистско-языческое "толкование": племенной Бог евреев). Ради объективности отмечу, что знаменитый хеттолог Б. Грозный делал осторожное предположение, что один из богов хеттского, индоевропейского происхождения -- Яяс, "Путник", превратился в древнеизраильского Ягве -- христианского Господа (см. В. Замаровский "Тайны хеттов"). В Ханаане (нынешних Сирии, Ливане и Палестине) почитался западно-семитский верховный бог -- творец Илу (др.-евр. Эл), тогда же, во II -- I тыс. до н.э., в некоторых регионах поклонялись богу-покровителю племени или местности, носившему имя Йево (др.-евр. Яхве), причем бог этот сливался с Илу. В раннеиудейской традиции Яхве -- суровый и ревнивый племенной бог, но со времен израильских пророков, Исайи, Йеремии и др., -- в VIII-I вв. до н.э. -- Яхве, не теряя этих черт, становится любящим и взыскующим любви Творцом и Мироправителем (см. А. Тойнби -- "Цивилизация перед судом истории").
       В этом же сборнике в эссе "Противоречия в Молитве Господней" крупнейший английский историк дает свою оценку трех периодов Ипостасей Троицы в мировой судьбе: "Для политеистов христианство выглядит как унылый монотеизм; для Иоахима Флорского оно выглядело как аллегория исторического человеческого прогресса в направлении духовного просвещения -- и, конечно же, Иоахим был прав. Бог Отец представляет концепцию Бога как надчеловеческой личности. Тирана больше нет, остался только отец. И, тем не менее, в первом лице христианской Троицы Бог -- надчеловеческая личность по-прежнему узнаваем. Сын Бог представляет концепцию Бога как человеческой личности, наиболее достижимой для человека духовной высоты. Однако во втором лице человечность Иисуса не смогла остаться нетронутой... Венчая Распятие Воскресением и Вознесением, христианское кредо разочаровывает в жертвенности смерти Иисуса и тем самым снижает его духовный статус, вместо того, чтобы повышать его. Тем не менее, во втором лице Троицы Бог как святая человеческая личность по-прежнему узнаваем. В третьем лице Троицы мы встречаемся с надличностным духом, идентичным в Боге и Человеке, и на этом уровне преодолевается разъединение Бога и Человека".
       О сложных отношениях еврейского народа, оторванного от природы и почвы, со своим Богом размышлял в "Духе христианства и его судьбе" ранний Гегель, относившийся к "богоизбранности", скажем так, без должного пиетета. "Первый поступок, которым Авраам становится отцом нации, -- это раскол, рвущий связи общей жизни и любви, все связи отношений, в которых он до сих пор жил с людьми и природой.." Авраам был чужаком на земле... Только благодаря Богу он вступал в отношения с миром... Ему было невозможно любить что бы то ни было... В ревнивом Боге Авраама и его потомков было ошеломляющее требование: чтобы он и его народ были единственными "кто имеет Бога". Зрелый Гегель в "Лекциях по философии религии" переводит на язык философии сознательные и бессознательные чувства, возникающие в языческой и крещеной душах при их столкновении со сверхъестественной тайной Израиля, которую они действительно ощущают как чуждую, враждебную всей природе. "Бог есть, с одной стороны. Бог неба и земли, абсолютная мудрость, абсолютное могущество, но в то же время цель этого Бога столь ограничена, что содержание этой цели только одна семья, только один этот народ. Хотя все народы должны его признать, должны славить его имя, но реально осуществленным, действительным делом его является только этот народ в его положении, его наличном бытии, в его бытии внутреннем, внешнем, политическом, нравственном. Итак, Бог есть лишь Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог, который вывел нас из Египта". Такое отношение к Богу, считал Гегель, отрезает евреев от человечества. Они не могут принадлежать ни к какой общине, так как сакральное этой общины им вечно чуждо. Не участвуют они и эпическом героизме. "В Египте евреи совершили великие дела, но сами они не предпринимают героических действий; из-за них Египет подвергается всяческим несчастиям и бедствиям, и посреди всеобщих плачей они уходят, изгнанные несчастными египтянами, но испытывают лишь злорадство труса, враг которого повергнут без его вмешательства. И последнее деяние евреев в Египте -- воровство". Да, не герои Гомера. Не от Гегеля ли эта тематика снизошла в душу А. Гитлера? В разговоре с Раушнингом: "Еврей -- создание другого Бога. Нужно, чтобы он происходил от другой человеческой ветки. Я противопоставляю арийца и еврея, и если я даю одному имя человека, я обязан дать другому иное имя". Одним словом: еврей -- черт не нашего Бога.
       Идею избранности -- господствующую основную идею иудаизма -- Гегель выводит из природы рабского самосознания. "Им, этим слугам (Бога), свойственно почитание и признание Иеговы, и они осознают, что им это свойственно". Гегель считал нестерпимыми претензии евреев на избранность и столь же нестерпимой -- признаваемую ими абсолютную зависимость от Бога, которого он считал в молодости чуждым человеку, враждебным его благородству и свободе. Ум Авраама, содержащий идею этого Бога, делает еврея "единственным любимцем", и в этом убеждении коренится его презрение ко всему миру. Провозгласив себя рабами Божиими, евреи не могут обрести достоинств свободного человека: "Греки должны были быть равны, потому что все были свободны, евреи -- потому что все неспособны на независимость". Вот почему Гегель, как и Маркион, считает Бога христиан фундаментально отличным от еврейского Бога. "Иисус побивал не какую-то часть еврейской судьбы, потому что не был связан ни с какой другой ее частью, -- он противостоял ей в целом". ( Г.Ф. Гегель -- Философии религии, тт. 1-11, М., 1975-1977; использован так же текст гл. "Богословие" из книги А. Безансона "Бедствие века").
       Идеи Гегеля о различии еврейского и христианского Богов развивал в начале XX века великий богословский авторитет Германии А. Гарнак. В курсе лекций "Сущность христианства", 1907 г., он эту сущность распределяет на четыре эпохи: еврейскую, греческую, латинскую и германскую, наиболее чистую (вспомним Шпенглера!). Маркиона Гарнак ставил наравне с М. Лютером, "основателем германского христианства". В России в эти же годы появилась обильная литература о русском христианстве, русском Христе или о России-Христе. Имена слишком известны, чтобы их перечислять.
       Гегелю и Гарнаку вторит уже цитировавшийся Юл. Эвола. "Мы уже упоминали, что корень этого извращения (одержимость "сознанием" и "завоеванием", страсть к новому рекорду -- Д.К.) также следует искать в семитском племени. Его духом, его основным элементом был дух мессианизма. Мечта об ином мире, идея Мессии, бегущие от настоящего, являются потребностью в постоянном движении разбитых, лишенных наследства и проклятых детей, которые не способны утверждать и желать свою собственную, особую реальность. Это -- недостаточность душ тех убогих, чье бытие есть жадность, страсть, отчаяние. Постепенно бережно хранимая отпрысками семитской расы и становящаяся все более дерзкой и более необходимой по мере политических удач "избранного народа", эта сомнительная реальность вырвалась из низов Империи и стала мифом великого восстания рабов, мифом яростной волны, захлестнувшей языческий Рим" ("Языческий империализм", гл. IV Корни европейского недуга).
       Однако, в Катехизисе мы читаем: "Часто люди представляют себе Бога неправильно. Думают, что Отец -- Бог Ветхого Завета. В Новом Завете Его заменил Сын во время жизни Иисуса. А в наше время в Церкви живет Святой Дух, теперь его очередь (Иоахим Флорский время Бога-Сына определил от Христа до 1260 года, следовательно, царство Св. Духа существует давно. Но это у католиков -- ересь. -- Д.К.) А о жизни Христа и теперь вспоминаем лишь как об историческом прошлом". ("Жив Бог"). Конечно, так представлять Бога -- значит, нарушать догмат о Троичности, основу Символа Веры. Но в массовом православном сознании Христос -- тоже Бог только народа русского, богоносца и т.д., почитаемый как некое исключительно национальное божество (поговорка: "Христа забыли!") вместе с Божьей матерью. Дева Мария, начиная с иконы Владимировской Богоматери, по преданию написанной (с натуры ?) Евангелистом Лукой, спутником и секретарем Ап. Павла (подлинная атрибутика иконы -- пер. пол. XII в.), в русском народном сознании считалась и олицетворением Руси, и ее заступницей перед Отцом и Сыном. Она родила Сына Божия во плоти. Она даровала Ему свое человеческое естество, чтобы Он родился на земле. А Сын Божий, ставший и Её сыном, дарует ей взаимно Свое Божество для того, чтобы Она родилась на небе. Богородица -- человеческое обожженное лицо. Она не входит в Ипостаси Троицы, часто беспомощна, "ходит по мукам", плачет и скорбит. Ее видения людям всегда дают откровения и почти всегда -- о России. Последнее явление: в мае 1917 года детям-пастушкам в с. Кова-да-Ирия Фатиме, в Португалии. Третий "секрет" Фатимы обнародован через 83 года, в июне 2000 г. О Фатимском послании -- позднее. Иконы Матери Божией чудотворны, внезапно появляются, внезапно исчезают. Несколько самих знаменитых Чудотворных икон Богородицы составляли духовную силу и человеколюбие Православной Церкви и шире -- Матушки-Руси (Владимирская, Курская, Казанская, Иверская ...). Существует поверие, что когда все великие Чудотворные иконы Божьей Матери снова соединятся в России, вот тогда-то и наступит наше избавление от беспрерывных бед, распрей и т.д... Однако, это условие связано еще с одним обязательном условием -- о нем позднее.
       Св. Дух, как Ипостась Троицы, зримо проявляет себя в Приснодеве -- он в ней, она -- в нем, так сакрально в Троице присутствует божественная эротика, отсюда наши национальные стереотипы: "русский дух" и "русская духовность", на которых в последнее десятилетие помешались все; от крайне правых до крайне левых.
       У богоизбранного народа тоже есть своя "Троица", точнее, треугольник. И этот "треугольник" -- роковой. Народ Израиля -- Страна Израиля -- Закон Израиля. Бог дал Израилю Землю его: привел сюда праотца Авраама и обещал ее его семени, возвратил сынов его из египетского плена под водительством Моисея и на пути в Землю Обетованную дал евреям Тору -- Закон, и тогда же обусловил вечное владение Страной Израиля -- соблюдением законов Торы. С тех пор Израиль лишился покоя. Что важнее -- исполнять закон Торы или жить в стране Израиля? Ответа на этот вопрос нет, а спор идет многие века. Восхваления Страны Израиль в Талмуде и позднейшей раввинской литературе бесчисленны. Все страны измерил Господь, но лучше Страны Израиля не нашел, чтобы дать Израилю. И сказал Господь: "Введу милый мне народ в милую мне страну". А поскольку получена Земля Израиля от Бога, она полна святости не меньше, чем старшая ее сестра Тора. Даже две святости есть в Земле Израиля: одна -- от Божия Присутствия, а другая -- от Израиля. И земля эта посвящена Богу, и лишь здесь дается пророческий дар. Израиль к лицу Стране Израиля, и Страна Израиля к лицу Израилю, -- говорится в одном из трактатов.
       Израильская "Триада" осеняется Духом Божием -- Шехиной: связью Господа с Народом Израиля, в среде которого Дух обитает. Позднее Шехину стали рассматривать как вторичное проявление Духа. Она последовала за евреями в изгнание и томится там, ожидая возврата с приходом Мессии. Ее часто представляют в виде птицы. Отсюда -- христианский образ голубя для означения Св. Духа. Шехина практически равнозначна Св. Духу -- ипостаси христианской Троицы. Со временем Шехина стала восприниматься как нечто отдельное от Бога: она обращается к нему, спорит с ним, защищает тех, на кого Он готов обрушить свой гнев. Т.е. становится почти идентичной образу Богородицы (хотя, исторически, наверное, она предшествовала непорочной Деве Марии). В учении каббалистов эта похожесть особенно очевидна: они превратили Шехину в полноправную женскую Ипостась Бога. Что-то было в прошлом: Аврааму Бог явился в трех лицах, что вошло незыблемо в христианскую догматику; Филон Александрийский писал о мужской и женской ипостасях Бога и их Сына -- нашем мире ("О херувимах"). У каббалистов же в книге "Зоар", ок. XIII века, эта концепция развивается: "Мудрость -- Отец и Понимание -- Мать воссоединились и породили Сына и Дочь". Дочь этой Тетрады и есть "Шехина" (или Матронит -- матрона). Она -- младшая из 10 элементов ("сфирот") Бога -- всегда девственна, хотя и вступает в брачные союзы с людьми и другими ипостасями Бога. Она вступила в союз с царем Соломоном, когда он строил Храм, а затем, когда царь после изгнания взял в жены царицу Злых Духов Лилит, Шехина была вынуждена вступать в союз с другими. Это построение очень напоминает падший в результате прорыва Плеромы Эон Софию в гностицизме -- тоже наш мир. Шехина в "Зоаре" уподобляется и вавилонской Иштар (шумерской Инанне), так как вступает в союзы со смертными -- так ее супругом был Моисей, и Христианской Богоматери -- вечной девственностью и покровительством верующим в нее: как Богородица на Руси.
       Все вышеизложенное имеет прямое отношение к теме сионизма (я использовал комментарий И. Шамира "Путеводитель по Агнону" в книге Ш. Агнона "В сердцевине морей", что буду делать и в дальнейших построениях).
       Сионизм возникает как политическое учение в среде европейского еврейства в 80-е годы XIX века. Это -- ответ на вызов резко усиливающегося в эти же порубежные годы антисемитизма. Главная цель сионизма провозглашена на Первом Всемирном сионистском конгрессе в Базеле в 1897г. -- переселение всех евреев в Палестину и создание Еврейского государства. Дикая, по сути антисемитская пропаганда, которая велась в СССР с сер. 60-х до сер, 80-х гг., создавала у населения единый образ: "сионисты-иудаисты", хотя в советских энциклопедиях отмечалось, что сионизм -- светское, "территориальное" учение. На самом деле между сионизмом и иудаизмом -- непримиримые противоречия. Крайне религиозные круги в Израиле до сих пор любят подчеркивать лжемессианский, сатанинско-мессианский характер сионизма, тем более, что сионизм -- учение в достаточной степени социалистическое (хорошо известный Бунд в российской социал-демократии). Закон Авраама -- Моисея не предусматривал создания развитого общества с сильной центральной властью, тюрьмами и налогами. Закон Торы -- это закон функционирования без общества, без государства и без принудительного аппарата. Существует точка зрения, что первые евреи -- "хабиру" Ханаана -- были не этнической, а социальной группой -- беглецами от цивилизации, искавшими свободу. Они поняли, что государство со временем становится настолько исправно функционирующим, что жизнь в нем делается невозможной.
       Этот антигосударственный настрой надолго остался в еврейских генах -- находясь среди самых развитых государств-цивилизаций древнего мира, они сумели обойтись до конца XI века до Р.Х. без царя и государства, потом "вымолили" у Бога себе царя Саула, вскоре замененного Давидом, а в дальнейшей израильско-иудейской истории как-то подозрительно быстро вновь на тысячелетия утратили государственность вообще.
       Сионизм, следовательно, шел вопреки ортодоксальному иудаизму, который в крайних своих проявлениях до сих пор не признает существующий более пятидесяти лет Израиль.
       Россия не была родиной ни антисемитизма, ни сионизма, но оба вектора в ее истории всегда присутствовали. Я уже упоминал первый еврейский погром под видом антикняжеского движения в 1113 г., остановленный железной волей Владимира Мономаха. Евреи тоже были хороши: брали огромные проценты при возвращении долгов, что было запрещено новым киевским князем. Юдофильство и юдофобство были каким-то гетерогенным образом связаны в ереси жидовствующих и в расправе с ними на рубеже XV-XVI вв. Самое страшное проявление антисемитизма в допетровской Руси -- это резня 1648 года на Украине, устроенная по приказу гетмана Б. Хмельницкого. В ней проявился и социальный и религиозный протест городских и казачьих низов, но евреям от этого было не легче. Имя Хмельницкого ими навеки проклято, a выражение о себе Саббатая бен Меира Когена, великого мудреца, в повести о хмельнищине: "И бежал я от лихого теснителя", -- стало нарицательным. Вся высокая русская культура XIX- нач. XX века в той или иной форме имела отпечаток антисемитизма (неудобно в этом контексте называть великие имена). Однако, дальше бытового антисемитизма дело заходило редко (была еще гайдаматчина в XVIII веке, воспетая Т. Шевченко, но в польских землях Украины. "Колиивщина", подавленная, однако, русской армией).
       Рубеж двух веков резко изменил ситуацию. Об этом достаточно сказано (см., например, Ю. Гессен -- "История еврейского народа в России"). Что-то сместилось в обычно терпимом русском национальном сознании. Антиеврейские погромы (Кишиневский, Гомельский и др.) до революции 1905 г., в октябре 1905 г., массовые черносотенные выступления в антисемитских формах вплоть до 1914 г. (в этом году громили немцев) свидетельствовали о многом, в том числе, возможно, и о подсознательном предчувствии будущего -- 1917 и всего, что за ним последовало. Власть борется с погромщиками, но вяло, скорее, по известной формуле Александра III: "Когда евреев бьют, мое христианское сердце радуется. Но делать этого ни в коем случае не следует". Религиозно-православный аспект становится важнейшей причиной юдофобии. Как там у В. Высоцкого?
       -- И как-то в пивной мне ребята сказали,
       Что очень давно они Бога распяли. --

    ("Антисемиты").

       Дело Бейлиса имело качественно иной характер, нежели дело Дрейфуса. Во Франции -- государственно-политический, в России -- уголовно-религиозный. Дрейфус был осужден, Бейлис оправдан. Но в недалеком будущем российский процесс метафизически проявится роковым образом и в стане правых, и в стане левых. Можно напомнить, что дело Бейлиса было связано с кровью и уничтожением иконы Божьей Матери (в детстве я много слышал об этом процессе от своей бабушки). Русский антисемитизм и погромы хронологически и идеологически предшествовали Хрустальной ночи и Нюрнбергским законам в национал-социалистической Германии. У русских черносотенцев Гитлер учился не меньше, чем у русских марксистов-большевиков, это хорошо известно, выше я постарался обнажить эти "русские корни" нацизма.
       Мог ли спокойно взирать на угрозу существованию своего избранного народа Бог-Отец? Ягве, все знающий и все предвидящий? Милый ему народ был еще очень далек от своего воссоединения в Палестине, и могло получиться так, что при таком ходе событий воссоединяться будет некому, т.к. новый "Исход" мог состояться прежде всего из двух крупнейших держав: Германии и России с самым многочисленным еврейским населением. И в них-то уже и потом намечалось полное уничтожение евреев. Никакого государства, ни канонического, ни неканонического через полстолетия не возникнет из-за отсутствия должного притока населения.
       Ягве мог рассматривать ситуацию двояко: а) антисемитизм полезен евреям, как средство их вытеснения на историческую родину (но многие предпочитали Америку); б) антисемитизм можно принять как вызов (а для правоверных евреев -- и как божью кару за грехи) и дать на него адекватный ответ: революцию во главе с Мессией, как это было уже однажды против римлян. Восстание возглавил Бар Кохба, "Звездоносец", объявленный ребе Акивой Спасителем. Все это кончилось плохо, звездоносца стали величать "Обманщиком", р. Акиву мудрецы осудили, но память об обоих хранилась долго. Настолько долго, что звезда на буденовках у красноармейцев пришла прямехонько оттуда -- из древней Иудеи (Л. Троцкий распорядился). Впрочем, эта звезда имеет и прямую связь с красной звездой Люцифера.
       В те годы Ягве никак не мог гордиться своим могуществом и хотел бы ожидать от революции резкого изменения своего божественного статуса.
       Трансцендентальный, иррациональный иудаизм, восходящий как раз к рабби Акиве, считал, что не только решения и дела Бога влияют на людей, но и дела и решения людей влияют на Бога. Беды земные объясняются бедами небесными и наоборот. Со времен Изгнания Господь лишился единства -- его половина -- Шехина ушла в Изгнание. Лишь приход Мессии-Избавителя приведет к воссоединению Божества и к гармонии в мире. Следовательно, Бог-Отец заинтересован в приходе нового Мессии, так как ни Иисус, ни Бар Кохба не смогли дать ему воссоединения. По законам Евангелия может жить только святой. По законам Торы может -- и живет -- весь народ. Значит, этот народ должен свершить нечто. Восхождение, т.е. переезд всех евреев в Палестину, неразрывно связан с приходом Мессии-Освободителя. Только с его появлением народ Израиля соберется в Земле Обетованной -- такова основная религиозная догма. Так как Господь покарал Израиль, рассеяв его между народами, негоже бунтовать против Божьей воли. Лишь когда настало время послал господь Моисея и он вывел народ из египетского плена. Но последующие Мессии были неудачниками для иудеев. Известно, как они поступили с Сыном Божьим, не признали в нем Спасителя. Бар Кохба и вовсе не Богом был послан. Ягве мог принять неортодоксальное решение: не приняли моего Сына -- дам вам Мессию из иноплеменников, из тех самых последователей Христа, но и с частью вашей крови!
       В "Песне Песней" Суламифь трижды заклинает дщерей Иерусалима "оленями и сернами", "не будить и не тревожить любви -- любимого, -- пока не наступит время". Почему трижды? А этому соответствуют три запрета -- заклинания Всевышнего, Господь заклинает народ Израиля не восставать против народов мира, не освобождать Страну Израиля с оружием в руках, пока не наступит время. Третье заклятие обращено к народам мира -- Господь заклинает их не истреблять Израиль. Надо ли говорить, что все три заклятия были нарушены и Израилем, и народами мира? И это Ягве мог предвидеть, а пока самому же ему обойти первое и второе заклятие труда не представляло: в заклятиях идет речь о Народе Израиль и Стране Израиль, а бороться с оружием в руках в другой стране, да еще силами другого народа-освободителя -- против этого заклятия нет. Заодно можно наказать и другие народы: ваша юдофобия вернется к вам бумерангом -- вы послужите моему народу за все его унижения, за все притеснения. Возложение на русский народ этой миссии вполне совпадало с духом "русской идеи" и могло попутно осчастливить народ -- христоносец, который слишком долго пребывал в бездействии.
       Отсюда вытекает и новое нетрадиционное решение вопроса о Мессии. По еврейской традиции, Мессии следует избавить (спасти) народ Израиля, а через него -- и все человечество. Мессия, конечно, должен быть победителем, а не побежденным. Когда прямые мессианские чаяния последователей мессий нe оправдывались, появлялись теории, превращающие их поражение в победу, в апогей их пути. Так, в христианстве (мессианстве Иисуса) Распятие превратилось в спасение и искупление всего человечества. В мессианстве Саббатая таким центральным событием стало отступничество Мессии, саббатианцы утверждали, что грех свят сам по себе (сходство с гностицизмом). Саббатианство породило хасидизм. Именно евреи России и Польши охотно восприняли это движение в нач. XVIII века. Основоположник хасидизма Израиль Бешт проповедовал, что Шехина -- Божий Дух присутствует во всем, что окружает человека. Верующий может вступить в контакт с Шехиной, избегая талмудическую ученость и раввинское посредничество (очевидное влияние лютеранства). Зло -- низшая ступень добра и является частью Шехины.
       Хасидизм в его оценке Шехины легко совмещался с народным представлением в православии о роли и месте Богородицы, Лжемессия Бар Кохба, своим восстанием в Иудее державший в напряжении римского императора Адриана четыре года (132 -- 135гг.), письменно приказывал своим военачальникам не причинять вреда галилеянам, т.е. христианам. Это был урок на будущее.
       Словом, Бог-Отец, Ягве мог весьма многое воспринять из дел и решений людей. Ему ли было не знать, как приспосабливался его избранный народ за свою многострадальную историю! Египетский плен, Вавилонский плен, Персидский плен, Римский плен... Знал ли он о самом страшном -- Германском "пленении"? В скором будущем?
       Итак, революция как ответ на антисемитизм в одном из могущественных государств. Она будет национальной по форме, ее силой будет главная нация, но именно эта революция послужит началом избавления Народа Израиля, его Воссоединения. В ходе ее возродится Иерусалим, будет построен Третий Храм, будет возвещен другой Завет Израиля и Господа. Есть только одно "но". Все это произойдет не в Палестине. Обетованная Земля останется "запасным вариантом".
       "Верхи" России и Германии становятся орудием судьбы в замыслах Ягве. В России, во всяком случае, ими было сделано все возможное, чтобы усилить приток в революцию наиболее энергичной и образованной части еврейской молодежи. Этому не смог помешать С.Ю. Витте, не успел помешать П.А. Столыпин. Традиции еврейских террористов-кинжальщиков, убивавших римлян во времена Иисуса (видимо, из их среды и пришел к Христу Иуда Искариот), блестяще были продолжены уже "Народной Волей". Многие акты террора удивительно напоминают убийства римских чиновников в Иудее. Григорий Гольденберг -- убийца киевского губернатора князя Кропоткина -- вполне мог бы действовать в одной компании с Варравой. Только Варрава ни за что бы не предал своих, как это сделал по глупости и мании величия Гольденберг. Массовые еврейские погромы и были первым ответом российских низов на первомартовское, 1881 года убийство Александра II-Освободителя. Евреев в "Народной Воле" было достаточно: от Гольденберга до проститутки Геси Гельфман (так в анкетных полицейских данных), но все-таки последнюю точку поставил поляк И. Гриневицкий (начал поляк А. Березовский). Покушение Д. Каракозова в 1866 г. я не учитываю: это был поступок совершенно безумного человека, который не подлежал юридическим санкциям. Но главный гнев обрушился на массу ни в чем не повинных евреев, и в этом нельзя не увидеть Божий промысел: антисемитизм как фермент будущей революции. Погромщики исполняют его волю, как уже однажды исполнил ее Иуда, совершив предательство Учителя.
       А русский христианский народ -- "хрестьяне"- крестьяне -- превращается в средство утверждения власти Израиля не в далекой Палестине, а на территории огромной Российской империи. Ему же предстоит совершить спасение евреев Европы в будущей страшной войне. Тех, кто еще останется в живых.
       Неудачу своего замысла Бог-Отец предусматривает: не получится в России, -- сыны и дочери Израиля, вытесняемые антисемитизмом, побегут в Палестину. Один из двух вариантов окажется беспроигрышным.
       Как должен понять замысел Бога-Отца Бог-Сын, Иисус Христос, вторая Ипостась Св. Троицы? В соответствии со своими заповедями в Нагорной проповеди. Ему снова предстоит испить "чашу сию", его снова ждет Распятие. Если он поведет себя бунтарски, то он не будет Богом-Сыном. Ему предстоит отступничество от своего народа-богоносца, совершение греха. Но этот "грех" будет свят, т.к. он совершен ради богоизбранного народа Израиля, к которому Иисус был когда-то послан Отцом. Только теперь он и свершит волю Божью -- отдав в жертву свой новый народ, ради исполнения Завета, данного еще Аврааму и Моисею. Но у Христа будут и другие выборы.
       Пока же власть Бога-Сына колеблется, чему немало способствует Русская Православная Церковь и знаменитый религиозно-философский ренессанс, Серебряный век, изысканно соединивший ранее не соединимое: античное дионисийство и славянское язычество, марксизм и ницшеанство, варварство и западную цивилизацию, Антихриста и Христа в белом венчике из роз.
       А у Блока это - Заратустра Ницше, который отвергая страдания Христа вместо тернового венца надевает венец из роз - символ новой зари, своего учения. Но и Заратустра-Христос не хочет быть учителем тех учеников, которые слишком ретиво спешат за ним в конце поэмы "Двенадцать".
       "Протоколы сионских мудрецов", ведущие свою родословную еще от Лукиана, -- своеобразное предупреждение властвующим нациям, предложение хорошенько подумать о будущем. Но власти воспринимают их буквально и автор "Великого в малом" С. Нилус и его вдохновитель полковник Рачковский, сами того не подозревая, исполняют замысел еврейского Бога. Знаменитая фальшивка хорошо влияет на осуществление обоих вариантов. Все вставляется в единую строку. Будущие вожди революции, эта партийная аристократия, тончайшая культурная пленка, по выражению Ленина, преимущественно евреи. Им предстоит в скором будущем стать властителями нового государства -- утопии, Иерусалима, -- это его будущие Судьи и Цари. Их агенты -- комиссары -- оттуда же. Их опора и защита -- те же "кинжальщики",ЧК -- НКВД, которые превратят террор из формы протеста против народа-богоносца в форму государственного подавления этого народа, когда он выполнит свою роль; впрочем, достанется и богоизбранному народу -- тем из него, кто не поймет великий замысел Ягве. Но во главе узаконенных "кинжальщиков" -- люди из той же среды (хотя они еще поплатятся).
       Вождь-Мессия будущей революции В. Ульянов, -- брат казненного "кинжальщика" Александра, покушавшегося на Александра III, как будто бы своего отца. Вообще-то это очень по древнееврейски: покушаться на жизнь отца-правителя и погибнуть в результате неудачи. Ветхий Завет наполнен подобными ситуациями ("Авессалом! Авессалом!"). Оба брата -- на четверть евреи, как и все дети Ульяновы. Будущий Ленин, ставший вождем большевиков -- нового избранного народа -- полностью воспроизведет теорию и практику главных российских кинжальщиков-бесов: С. Нечаева и П. Ткачева, назвав ее марксизмом. Антисемитизм еврея Маркса, с которым мог соперничать только другой еврей-антисемит -- О. Вейнингер, "снимается" у большевиков идеей интернационализма, до поры до времени очень удобной, особенно для массы рядовых евреев, понявших, что приходит время их торжества.
       Именно так поймет ситуацию крупный художник-авангардист Эль-Лисицкий, написавший в еврейском художественном журнале в 1918 г. статью с точно такими словами. "Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется...", - вечная истина для России.
       В "Красном колесе" А.И. Солженицына в главах "Ленин в Цюрихе" демоном-искусителем Ленина изображен Парвус (А.Л. Гельфанд). Это был действительно незауряднейший по своему цинизму и прозорливости "кинжальщик", но предпочитавший находиться в тени и действовать чужими руками. Из всех персонажей тогдашней политической арены ему лучше всех подходит роль единственного конфидента Ягве, посвященного в его замыслы. Чего стоит его концепция "перманентной революции" -- направленная в конечном итоге против главной силы русского народа: крестьянства. Что бы не доказывали потом специалисы по теории социалистической революции, она проходила по Парвусу и Троцкому, а не по Ленину. Впрочем, несогласие Ленина было мнимым, ведь у Маркса и Энгельса почти то же самое. Это был вопрос тактики: сначала украсть идею у эсеров и дать "Декрет о земле", затем перечеркнуть его комбедами и продразверсткой -- и получить в итоге одну нескончаемую крестьянскую войну, страшнее всех белогвардейских армий. Спасая себя, украсть новую идею -- продналога и нэпа -- на этот раз у меньшевиков, предлагавших этот вариант еще в 1919 году. Сталину было у кого учиться, и коллективизация под видом построения социализма в одной отдельно взятой стране, была на деле логическим завершением идеи перманентной революции. Замысел колхозов -- не только из русской общины и крепостного права. В идеале -- это Древнееврейская община Авраама, Исаака, Иакова, Исава. Различие лишь в формах присвоения произведенного продукта. Кибуцы в Израиле вроде бы до сих пор себя оправдывают.
       Как-то все тогда складно и ловко получалось. Одними законами синергетики то время, пожалуй, не объяснишь. Почти одновременно с выстрелами в Сараево в Тоболе ударам ножа тяжело ранен Г. Распутин. Постаралась некая Хиония, бывшая любовница "старца", -- ни раньше, ни позже. Есть убедительное мнение, что Распутин, будь он в Петербурге, отговорил бы императора от ввязывания в совершенно не нужную России войну. Он и послал из больницы соответствующую телеграмму, но до Николая она не дошла. Распутин был близок со многими евреями, но это были те люди, которым в высшей степени стало безразлично, кто вершит судьбы в России: Бог-Отец или Бог-Сын. Сам же Распутин, каким бы он чудищем не был, представлял интересы Христа, как и любой юродивый Христа ради, к которым он типологически принадлежал. Парвус-Гельфанд посредничает между Лениным и Генеральным Штабом Германских Вооруженных сил, пополняет окольными путями партийную кассу немецкими марками. Надо думать, что в этом штабе мы не нашли бы днем с огнем ни одного юдофила. Генерал Людендорф принял бы за страшное оскорбление одно лишь подозрение в том, что он помогает еврейскому Богу. Деньги шли на русскую революцию! И Людендорф же станет ближайшим соратником Гитлера, военным руководителем Мюнхенского путча в 1923 году. Гитлер не возможен без Ленина, без победы коммунистов. Антисемитизм, принявший формы "окончательного решения еврейского вопроса" не возможен без Гитлера. Все. Замысел Ягве удается в обоих вариантах. Единственное, чего он мог не предусмотреть -- это фантастические формы фашистского антисемитизма. Скорее всего, он полагал, что и здесь все обойдется погромами российского типа. Такое зло было уже привычно. За три дня самого страшного Кишиневского погрома было убито 45 человек, ранено свыше 400, разгромлено 7 тысяч домов и 600 лавок. Это разве цифры! Бог-Отец не учел немецкую педантичность и исполнительность. И многое другое, о чем я писал выше. С богами Гитлера Ягве было не справиться!
       Сами евреи ответили как могли. Кажется, в литературе еще не отмечалась та многозначительная параллель, что древние иудеи были единственным народом без государства, без армии, который могучему Риму так и не удалось покорять полностью. Евреи же были первым народом, даже не народом, а меньшинством, загнанным в гетто, который поднял восстание в ходе Второй мировой войны против немецких оккупантов. Варшавские гетто в январе-апреле 1943 выразили нечто большее, чем простое человеческое желание не быть покорной массой, угоняемой на убой. Нет, это было возрождение в экстремальных условиях самых древних архетипов еврейского народа, давно уже ставшего примером торгашества, хитрости, расчетливости. И вот -- другой пример всей Европе. Неслучайно к ним прорывались молодые поляки, подростки из радикальных подпольных организаций, с одной лишь целью -- показать, что мы с вами! Другой целью было: умереть вместе с ними.
       Но все это будет еще впереди. А в 1914 -- 1917 у Ягве были другие заботы. Бисмарк иронически обращался к немецким эсдекам: "Если хотите построить социализм, то выберите для этого страну, которую не жалко". В те годы Россию никто не жалел: ни свои, ни чужие (но придет время и для Германии -- ирония окажется горькой).
       В будущей революции русский народ должен выполнить роль коллективного Мессии, но не для собственного спасения, а для спасения Малого Народа -- по Кошену и Шафаревичу (ради цельности концепции можно изобразить согласие с последним). Нечто похожее уже провозгласил Ленин: "... русский рабочий, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет русский пролетариат (рядом с пролетариатом всех стран) прямой дорогой открытой политической борьбы к победоносной коммунистической революции". Чего еще мог желать Бог-Отец? Это даже превосходило его планы. События Ноябрьской революции 1918 г. в Германии, Венгерской революции, вплоть до падения Баварской советской республики в 1919 году развиваются первоначально по тому же сценарию, что и в России, но результаты оказываются другими. Лидеры этих революций -- тоже евреи, "Левиты". Однако, народ в массе своей другой, не зараженный мессианством. Впрочем, баварский Мюнхен скоро увидит другого Мессию -- Гитлера. Комментарии не требуются. На сбежавшего из Венгрии Белу Куна главный левит-Ленин будет так орать и топать ногами за неудачу, что бедняга сляжет в госпиталь. Как позднее Гитлер на осрамившегося Муссолини.
       Атеистический характер революции в России будет приобретать все более и более антихристианский и антиправославный характер. Христова Церковь практически разрушена. Сотнями тысяч уничтожается православное духовенство и монашество -- главный оплот христианства. Иисус Христос, Бог-Сын, унижен. Он покидает Россию вместе с остатками белых -- христова воинства. Как у Блока: бежит от 12 лжеапостолов -- 12 Иуд, от мертвых к живым. Не в лапы Сатане, как говорили тогда, отдана Русь, а просто власть всевышняя уступлена Богу-Отцу -- Ягве, Иегове. Красные были ратью не Антихриста, а Бога-Отца. Как Ягве был беспощаден к своему народу за грехи его, так большевистские вожди беспощадны к народу русскому (шире -- славянскому). Мнение Ленина о русском народе хорошо известно -- навоз, удобрение для будущей мировой революции. Русская интеллигенция и того хуже -- отбросы, говно нации. Отсюда -- гражданская война, ради торжества избранных. Во всех революциях и гражданских войнах обязательно присутствует классовая месть. Но такого чудовищного размаха как в российской революции, она не достигала нигде. "Черная кость" и "белая кость" дошли до полного озверения. Бела Кун еще возьмет реванш за свое поражение в Венгрии: вместе с Р. Землячкой совершит в Крыму после ухода Врангеля страшное жертвоприношение из многих тысяч русских солдат и офицеров, сдавшихся в плен.
       Этот разгул красного террора входил в планы Бога-Отца. Ягве мог пощадить Ниневию, но не пощадил Россию. Израиль, народ его, искупит землю Его, по сказанному: "Нет искупления земле, на которую пролилась кровь, кроме искупления кровью пролившего кровь". То есть речь идет не об "очищении", а об "искуплении" -- об акте смытия пролитой крови кровью убийц. Закон Моисея требует особого обращения и с кровью убитых животных, а уж людская кровь, пролитая на землю, во всех легендах вопиет к небу, пока ее не покроют прахом, а еще лучше -- кровью убийцы (см. Д. Фрейзер -- "Фольклор в Ветхом Завете"). Кровь народа Израиля давно проливалась на землю России и вопияла к небу. Искупление земли, загрязненной кровью, той земли, на которой жили евреи в России, придет, когда кровь убийц -- тех, кто проливал кровь евреев, -- покроет ее. Во Второзаконии это очищение должен совершить Бог. Но есть и другой подход: очищение -- дело рук самого Израиля. Ягве покрывает еврейскую кровь кровью русской -- руками большевистских левитов. Идея отмщения за погромы и многовековые унижения евреев в России зрела давно: ликование в эмиграции после убийства В. Плеве -- это ему за Кишиневский погром! Я не вижу в ней ничего сатанинского или противоестественного. Мстители за муки своего угнетенного народа были всегда и везде, и народ относился к ним как к святым. Евреям было за что мстить, но виновным. Ягве же заставил ради очищения одних русских убивать других русских. Пролитой русской крови хватило бы на тысячи очищении.
       Жестокий парадокс истории ХХ века -- в результате этого "очищения" Россию покидают и отъявленные враги Бога-Отца. В российском "Рассеянии" они превратятся в пророков и теоретиков антисемитизма, подготовят будущую практическую работу нацизма по уничтожению евреев в Европе. Например, сын С. Нилуса С.С. Нилус, польский гражданин, предложил свои услуги нацистам в 1935 году, а в 1940 написал письмо А. Розенбергу: "Я -- единственный сын Сергея Николаевича Нилуса (печально знаменитый отец умер в СССР в полном забвении в 1929 г. -- Д.К.) ... Я не могу, не должен оставаться в стороне, когда судьба всего арийского мира весит на волоске. Я верю, что победа фюрера, этого гениального человека, освободит мою бедную страну, и я считаю, что мог бы содействовать этому в какой угодно форме. После блестящей победы великой германской армии я ... сделаю все, чтобы заслужить право принять активное участие в ликвидации еврейской отравы". Популярнейший черносотенный лозунг приобретает новую парадигму: "Бей жидов, -- спасай Германию и Россию!"
       Убийство Николая II и его семьи действительно носило характер символического ритуала -- его власть была от Бога-Сына, он такой же Помазанник Божий как и Христос. Убийство императора и наследника -- как самоубийство Саула: от них отвернулся Бог. После Екатеринбургской бойни Христос уже не может вернуться в Россию -- не к кому. Он и не возвращается, соединившись опять с гонимым еврейским народом и, возможно, погибнув вместе с заключенными Освенцима в крематории. Новые вожди не получают благословения Патриарха, но они в нем и не нуждаются, так как берут власть прямо из рук Ягве. "С нами Бог!" Разумеется, они не иудеи, не христиане, как и Гитлер, но волю Ягве исполняют неукоснительно. Ему даже не нужен завет с ними, и так все делается превосходно. 19 января 1918 г. Патриарх Тихон предал анафеме большевистских вождей и членов Советского Правительства и комиссаров на местах. Но это был удар в пустоту -- они уже давно не были членами церкви.
       Проявление антисемитизма и погромы в гражданскую воину как со стороны белых (казачество) так и со стороны красных (особенно в них преуспевала Первая конная армия, не догадываясь, чьи звезды она носит на шапках-богатырках), расправы с любым населением "интернационалистов", которые представляли весь сброд Европы, как когда-то "кумпания" молодого Петра, наемники-китайцы, -- все это Ягве не смущает. Окупится сторицей. Возникшее безбожное государство -- это и есть исполнение обещаний Бога-Отца своему народу. Сохраняющийся в нем в различных формах антисемитизм принципиально необходим: у избранного народа всегда должны быть враги, над которыми он должен торжествовать. Из Третьего Рима Москва превращается в Старый Иерусалим времен Давида и Соломона. Ленин пришел к власти теми же методами, что и Давид. "Жидо-масонский заговор" С. Нилуса побеждает. Почему "жидо-масонский"? Не потому ли, что масоны вели свою родословную от архитектора Хирама, убитого в Соломоновом Храме? История России превращается в историю евреев в Торе -- Пятикнижии Моисея. Однако для верующих евреев "русская революция означала не осуществления их чаяний, а новую угрозу. Они подвергались в СССР таким же гонениям как и христиане. Л. Троцкий скажет: "... я не еврей и мне наплевать на то, что с ними случится". Этот еще один злой парадокс истории Ягве придется принять как данность.
       Пролетарский интернационализм и роль пролетариата как освободителя человечества уже у Маркса носила генетические черты еврейского мессианства. Но он никогда не собирался поручать эту роль русским, относясь к ним так же, как Ленин. И он был со своей точки зрения прав. На что могло опереться новое государство? Как раз в те самые времена об этом же размышлял Шпенглер во 2-м томе "Заката Европы", предполагая, что русским предстоит "оевреиться": "В том же положении (что и римляне по отношению к евреям -- Д.К.) находится сегодня "Европа" по отношению к русским, чья всецело мистическая внутренняя жизнь воспринимает мышление деньгами как грех (Странник у Горького в "На дне" и весь вообще мир идей Толстого). Здесь сегодня, как в Сирии во времена Иисуса, простираются один поверх другого два экономических мира: один -- верхний, чужой, цивилизованный, проникший с Запада, к которому, как подонки, принадлежит весь западный и нерусский большевизм; и другой -- не ведающий городов, живущий в глубине среди одного лишь "добра", не подсчитывающий, а желающий лишь обмениваться своими посредственными потребностями. К лозунгам, оказывающимся на поверхности, надо относится как к голосам, в которых простому русскому занятому всецело своей душой, слышится воля Божья. Марксизм среди русских покоится на ревностном непонимании. Высшую экономическую жизнь петровской Руси здесь только терпели, но ее не создавали и не признавали. Русский не борется с капиталом, нет, он его не постигает. Кто вчитывался в Достоевского, предощутит здесь юное человечество, для которого вообще нет еще никаких денег, а лишь блага по отношению к жизни, центр которой лежит не со стороны экономики..." Простим Шпенглеру традиционное представление о русских как о персонажах Толстого и Достоевского; люди куда более практичные, чем он, тоже обманывались на сей счет -- об этом замечательно сказал уже после Второй мировой войны И. Солоневич в "Народной монархии", в гл. "Дух народа". В главном-то Шпенглер, безусловно прав.
       Вот этот-то русский непрактичный дух и надо было искоренять, чтобы закрепить на веки вечные победу Ягве. Рушатся православные храмы. В Исаакиевском соборе, официальном государственном храме, службы прекращаются. Закрываются один за другим Соборы Кремля. Последнее прибежище Бога-Сына -- Храм Христа-Спасителя: символ победы христолюбивого воинства над Антихристом-Наполеоном, пасынком Французской революции, -- разрушается с особым варварством. Иерусалим Нового Завета уходит как град Китеж, освобождая место Старому Иерусалиму. Прошлое торжествует над будущим.
       Ленин, как Моисей, дал русскому народу новые Законы и план построения нового государства -- "план построения социализма" -- царства Божьего на земле. Гробница Ленина и его мощи становится первой скинеей Моисея. "Могила Ле­нина -- колыбель человечества!" -- один из лозунгов на его похоронах. Дальше, как будто, уже некуда. Нет, есть. Чтобы окончательно обессмертить победу Бога-Отца для своего избранного народа над Богом-Сыном, на месте взорванного Храма Христа начинают воздвигать гигантский Дворец Советов с непомерно огромной статуей Ленина -- нового Мессии. Это -- Третий Храм, восприемник идеи единства Израиля от Храма Соломона и от Второго Храма Зоровавеля-Ирода. Однако, этот Храм, не обретя реальности чуть было не стал тем мистическим фантомом, который едва не погубил Ветхозаветный Ие­русалим. Я имею в виду ту версию необъяснимого с точки зрения политическо­го и военного смыслов нападения Гитлера на СССР из-за зависти к этому детищу Сталина. Хлынувший бы из Европы антисемитизм вкупе с доморощенным, временно скрываемым (погромы начинались еще до вступления немецких войск в некоторые города, в тот же Киев, во Львов), разрушил бы все, сотворенное Ягве.
       "Евреи не захотели распространить учение Божие, поэтому Бог распространил их -- произошло Рассеяние", -- сказал один средневековый философ. Теперь эта участь постигает русский народ -- с октября 17-го начинается многомиллионное российское рассеяние, три волны эмиграции. Это выгодно Ягве, так как бежит из Старого Иерусалима прежде всего наиболее качестве­нная составляющая богоносного народа. Христиане в прошлом обвиняли Изра­иль в отказе от своей вселенской миссии -- дать Божий Закон Миру. Книга Ионы, пророка, не захотевшего проповедовать слово Божье, отражает спор между универсальным и национально-племенным характером иудаизма. С одной стороны, иудаизм провозглашает, что Бог -- один, т.е. один для всех, с другой стороны -- это Бог Израиля, и делиться им не хочется. Собственно, с этой коллизии я и начал изложение своей версии. Два раза этот конфликт становился особенно острым: во время написание книги Ионы (400-200 гг. до Р.Х.) и несколько позднее в районе Средиземноморья, и семь веков спустя с другой стороны Израиля, в Хиджазе. Первый раз этот конфликт породил христианство, второй paз -- ислам. Обе религии возникли в религиозном вакууме: сложились колонии монотеистов -- не евреев, тянувшихся к иудаизму, но не находивших себе места в системе иудаизма. Они хотели полной религии, с храмами, священниками, обрядностью, и все это было у евреев, но не для передачи. Евреи говорили другим народам: если вы верите в Единого Бога, вы уже достаточно праведны, вам больше ничего не нужно. Не обязательно нееврею исполнять все заповеди Торы, довольно с него и семи остальных. То есть евреи -- народ священников-левитов -- не хотел распространять Слово Божье и вести прочие народы, но вместо этого занимались своими делами -- сеяли хлеб или писали Мишну.
       Перед евреями стоял тяжелый выбор, как перед выбирающим сосуд с водой. Если путник берет с собой в пустыню плохо закупоренный сосуд, то вода выльется или испарится, если же он возьмет слишком хорошо закупоренный сосуд, то его не удаться открыть, и придется путнику пить вместо чистой воды влагу мутных колодцев. Евреи где-то оказались похожими на хорошо закупоренный сосуд: они сохранили монотеизм, но не смогли поделиться им, и мир оказался вынужден, злясь на запечатанный сосуд, пить воду пополам с языческими примесями. Христианство и мусульманство стали верами неевреев, иудаизм -- верой только евреев,
       Эту роковую ошибку, совершенную Израилем в древности, Ягве решительно исправляет. Созданный Иерусалим должен распространять новое учение по всему миру. Поэтому -- образование Коммунистического Интернационала. Он нужен был не только для замены Третьего Рима, но и для новой духовной власти вождей-левитов. Однако, учение должно быть строго ортодоксальным, отсюда 21 условие приема других партий в III Интернационал.
       Так все свершилось по замыслу Бога-Отца. Итог подвел И. Ильин: "Сущность русской революции состоит в том, что русская интеллигенция выдала свой народ на духовное растление, а народ выдал свою интеллигенцию на поругание и растерзание". Спасая честь Русского Православия, в апреле 1925 года за 3 дня до смерти Патриарх всея Руси Св. Тихон хиротонисует в Патриархи истинно-православной (катакомбной) церкви (ИПЦ) архиепископа Серафима Соловецкого (Поздеева).
       Однако, вакантное место Мессии после смерти Ульянова-Ленина вскоре занимает Джугашвили-Сталин. Коба. (по Далю: кол, пень, надолба, коряга -- из-за этого "Словарь" Даля не переиздавался до 1958 г.).
       Он не любит евреев и уничтожает практически всю правящую партийную и военную левитскую элиту; к концу своего царствования Сталин превращает привычный бытовой антисемитизм в ранг государственной политики. Тем не менее в замыслах Ягве ему отводится выдающаяся роль. Он должен сломить силу, наиболее опасную для избранного народа -- нацистскую Германию. Любой другой на его месте, вероятно, с этой задачей не справился бы. Бог-Отец на его стороне, он не обращает внимания на то, какими средствами решается эта задача. Массовая гибель всех наций Советского Союза нужна была ради одной цели: спасти Израиль. Если Ленин был Моисеем, то Сталин отлично справился с ролью Иисуса Навина.
       Но, увы... После войны замысел о Старом Иерусалиме начинает расползаться по швам. Не воздвигнут Третий Храм, начинается волна антисемитизма, совпавшая по времени с образованием государства Израиль, к которому Ягве никакого отношении не имел, ибо оно сионистское, а не правоверно-иудаистстское. Сталин поддержит это государство, и туда отправится первая волна российских иммигрантов. Вот тогда-то планы Ягве резко меняются -- он обращает взоры к государству Израиль, для которого он сохранил в СССР наиболее активную часть еврейского народа ("а там на четверть бывший наш народ"). Поэтому от России Бог-Отец отвернулся, обратившись к своему милому народу. Бога-Сына Россия уже потеряла, гонения на церковь при Хрущеве лишь довершили дело.
       Лишь одна из Ипостасей Св. Троицы -- Святой Дух -- остается с Россией. И с ним -- Богородица, как его перевоплощение. "На всю Россию -- одна моя мама! Да что она может одна?" Так оказались правы автор "Евангелия от Иоанна" и Иоахим Флорский: в России началось царствие Святого Духа. Поэтому во второй половине XX столетия -- непрерывные взывание к духовности, жажда духовности, стенания о ее недостатке и утрате, вера в ее возвращение вместе со Святой Русью (той самой, "наглотавшейся татарщины"). Это как с заклинанием начала "перестройки": больше социализма! Господи, да куда уж было больше? Так и с "духовностью": больше духовности! Да куда же больше, если Россия под покровительством только Святого Духам, и давно? Неожиданно для себя, я обнаружил, в "Откровении Божией Матери в России пророку Иоанну (sic!) (1984-1992)", кн. 10, М., ПЦБМД, 2000, нечто весьма близкое моей еретической паратеологической концепции: Пресвятая Дева рассказывает о Своих и Господа земных днях, о предупреждении людям земли, грядущих неизбежных катаклизмах, открывает тайны Царства Небесного, возвещает о свершении полноты времен, о Царстве Третьего Лица Троицы -- Св. Духа (sic!) о втором пришествии Господа и трех веках огненной Славы Христа. Еще один вариант Фатимского послания: на сей раз в русско-эсхатологическом варианте конца ХХ века? Св. Дух -- слабый оплот против Антихриста. Вынос мумии Сталина из Мавзолея, как и XX съезд, были робкой, символической попыткой остановить его произвол. Это делали его же слуги, т.к. после ухода Ягве Антихрист начинает все сильнее и сильнее теснить Св. Дух. У него есть сакральная опора: мумия Ленина в сердце России. Это уже не мощи Моисея, а постоянно провоцирующий зло символ Ан­тихриста. Помните условие возрождения России? Собираются все Чудотворные иконы Божьей Матери и погребается труп мертвеца, зловеще порабощавшего российский народ три четверти столетия. Упырь или Молох -- все будет похоже. Ведь кто бы ни правил советским государством в эти годы -- все они были учениками Ленина, "верными ленинцами".
       Последние символические государственные акты: восстановление Храма Хри­ста-Спасителя, захоронение останков императора и его семьи, возвращение Церкви ее имущества -- есть ни что иное, как попытки вернуть Христа в Ро­ссию. Это -- некие провоцирующие бессознательные артефакты, как Холокост в Европе (по типологическому сходству). На их пути, однако, стоит русская Православная Церковь. Такой Церкви Христос не нужен, как он был не нужен Великому Инквизитору у Достоевского. Слишком многие в рядах духовенства заражены грехом антисемитизма. Убийство Александра Меня - страшное свидетельство того, до чего может довести этот грех. В рамках православного исповедования допускается прямая ересь: отрицается еврейское происхождение Иисуса Христа. Одним из первых это утверждал духовный отец фашизма Х. Чемберлен: Христос не еврей, а ариец. Православный лидер русских фашистов А. Баркашев доказывает, что Христос просто не мог быть евреем. "Фашист, как бы он себя ни называл, не может не быть антисемитом, а антисемит не может не быть антихристианином, даже если он об этом и не догадывается" (Свящ. Вяч. Перевезенцев), Иисус соблюдал все заветы и заповеди иудаизма, праздновал Пасху, верил в Избранность Израиля. Исторический парадокс -- что христианская традиция сделала его ниспровергателем Закона Моисеева. На самом деле он жил по еврейской вере и умер во имя ее (осужденный саддукеями -- знатью за свои пророчества о падении Храма, которые были восприняты как подрыв власти храмового священства). Это и стало основой христианского антисемитизма: уничтожение Храма Старого Иерусалима предполагало возведение Нового Храма Нового Иерусалима. Следовательно, все, что связано с прошлым, подвергается отрицанию. После смерти Христа произошел разрыв между Иисусом -- еврейским учителем и Иисусом -- объектом поклонения, будущим богом язычников. Иудео-христиане стремились записать и исполнить его изречения, последователи Павла поражались его Распятием, воскресением, непорочным зачатием и т.п. Павел и его последователи победили, и поэтому учение Иисуса играло куда меньшую роль в христианстве, нежели его восшествие на престол Небесный. Но именно эти, важные для христиан атрибуты, стали между Иисусом и евреями, вместе с практиковавшимися христианами отход от исполнения заповедей. Сама тема Христа до сих пор пугает евреев.
       Эта тема пугала и рафинированных фашистов. В том же сочинении Юл. Эвола заявит, со всей прямотой: "... следует сказать, что следующим пунктом подготовки германского восстановления является антисемитизм. Но следуя этому пути до конца, становится ясным, что иудейство, против которого в Германии уже ведется борьба (это еще 1928 г. -- Д.К.), является только одной стороной гораздо более могущественного врага: антисемитизм с необходимостью приводит к альтернативе, которая, с одной стороны, предлагает признание христианской религии, с другой -- верность нашей исторической истинной традиции, волю к новой, интегральной, солнечно-нордической и поэтому языческой духовности, как к высшей интеграции наших ослабевших рассеянных в темной эпохе сил. Радикальный антисемитизм не возможен, если он не является в тоже время антихристианством (выделено мною -- Д.К.). Только на основе арийско-языческой духовности можно выдвинуть универсальную антитезу семитизму, как, в свою очередь, универсальному феномену, современные, хозяйственные и социальные проявления которого суть его частные аспекты материального характера".
       В чем не откажешь "консервативным революционерам", так это в честности. Любую идею, не задумываясь, доведут до радикального логического конца. Что думают, то говорят и пишут. Это не идеологи-интернационалисты, насаждавшие под видом борьбы с сионизмом махровый государственный антисемитизм.
       На уровне рационализма профессор Еврейского Университета Давид Флюссер предлагает в книге "Иудейство и истоки христианства" такой вариант преодоления взаимного отторжения: "христианство и иудаизм можно воспринимать теоретически, как единую веру. Напряженность в отношениях с евреями была нужна христианской церкви, чтобы стать всемирной религией вчерашних язычников, но сейчас этой надобности нет. Христианство может возродиться с помощью иудаизма. Иисус стал разделяющим фактором между евреями и христианами явно вопреки своим намерениям. Надежда христианства -- это перенос центра тяжести с божественного на нравственное, на содержание проповедей Иисуса. Тогда Иисус не будет больше разделять евреев и христиан, но объединит их".
       Если это произойдет, вот тогда можно будет ответить на вопрос Шпенглера -- верно ли, что религиозным гением обладают только арамеи и русские? -- утвердительно. А пока... РПЦ не может договориться даже со Вселенским Патриархом, не говоря уж о Римском Папе.
       И вот, пока в сердце России сохраняется Мавзолей с непогребенным трупом Ленина -- главного виновника всех бед русского народа -- Антихрист будет торжествовать. Сосредоточение метафизического зла, языческий символ зависимости России от темных инфернальных сил. И -- постоянное возвращение к воображаемому прошлому. "Мёртвый хватает живых". Будущее России так и будет оставаться пленником Мавзолея -- Ленты Мёбиуса. Поэтому, вслед за захоронением останков Романовых и их канонизацией, российские власти и РПЦ должны совершить по законам исторической логики другой шаг: захоронение преступника против человечества -- В.И. Ульянова.
       Вот так взаимоналагаются две модели-вселенные, так перекрещиваются их законы. Какие усилия России, национального Духа нужны, чтобы все Ипостаси Святой Троицы засияли вновь в Божественной единой Триаде?
       Интеллектуальная честность заставляет автора признать, что определенные положения его концепции о Российском царстве Св. Духа по смыслу совпадают с так называемым "документом Цундера (Зунделя"). Это была фальшивка бело­гвардейской контрпропаганды, найденная, якобы в кармане убитого краскома-еврея Зундера в 1918 г. Сей документ представлял "циркуляр для руководите­лей отделений международной еврейской организации "Сыны Израиля". Ради объ­ективности констатирую: я познакомился с ним значительно позднее написания VII главы, в упоминавшейся книге Н. Кона "Благословение на геноцид..."
       Вот некоторые отрывки достаточно близкие авторскому тексту (моему): "... Мы заставим культуру, цивилизацию, традиции и сами троны христианских на­родов пошатнуться, и среди этих народов нашли куда больше людей, чем необходимо для нашей работы. Мы сделаем все, чтобы надеть на русский народ ярмо еврейской власти, и в конце концов принудим их пасть на колени". "... мы должны проявлять бдительность, так как угнетенная Россия -- это наш самый главный враг. Победа над Россией ..., может в будущем, при но­вом поколении, обернуться против нас самих".
       "У нас не должно быть жалости к врагам. Мы должны уничтожать лучших выдающихся представителей русского народа, чтобы побежденная Россия больше не смогла найти себе достойного вождя! Мы должны разжигать ненависть и вражду между рабочими и крестьянам. Война и классовая борьба уничтожат все сокровища и культуру, созданную христианским народом".
       "... Наша власть в России безгранична. В городах комиссариаты и комитеты по продовольствию, домкомы и т.д. возглавляют наши люди"... "Помните, что мы не можем полагаться на Красную Армию, которая в один прекрасный момент может повернуть свое оружие против нас" (В тексте все выделено мною -- Д.К.).
       Что-то этот текст подозрительно знаком. Кого-то он филологически напоминает. Кого же? Да Петрушу Верховенского, который перед Ставрогиным ра­звивает "учение" Шигалева, дополняя его своими комментариями!
       В "ОСВАГе" сидели не глупые, хорошо образованные люди, "Бесов" Достоевско­го наверняка читавшие. Вот и сослужил покойный великий писатель службу ан­тисемитизму, так как "документ Цундера" очень широко использовался в соотве­тствующих целях и в России и за Рубежом.
       Любопытно, что как раз в то самое время, зимой 1919-20 гг., когда эта фальшивка циркулировала в белых армиях, советская власть закрыла синагоги, превращая их в клубы, распускала еврейские религиозные, культурные и филантропические организации и институты, запрещала все еврейские книги независимо от их содержания, -- пишет Н. Кон. Ни малейшей солидарности у большеви­ков с евреями не было.
       Эти несколько шокирующие совпадения с точки зрения автора, доказывают лишь одно: в любую историческую эпоху при определенной изощренности ума можно создать любую антисемитскую концепцию, ядром которой будет обязательно идея о мировом господстве евреев. Вопрос, однако, заключается в интерпрета­ции смыслов: "документ Зунделя" создавался с целью борьбы с "еврейским боль­шевизмом", а моя авторская концепция -- с целью борьбы с антисемитизмом.
       Когда я писай, этот текст, то хорошо понимал, что пародирую старых и новых авторов, преуспевших на ниве борьбы о "тайным могуществом .евреев". Для снижения пародийного эффекта в этот большой фрагмент эссе и введены серьезнейшие ноуменальные философско-теологические рассуждения: не доказуемые, но и не опровергаемые. Тот же характер носит и исторический материал: он реален, но доступен разным интерпретациям. Такая постмодернистская парадигма текста - ирония, но не насмешка. Еще не выходило в свет 2-х томное исследование А.И, Солженицына "Двести лет вместе". И лишь когда в 2003 г. появилась вторая часть о евреях в России в XX веке, я понял, что больше всего я пародировал его книгу, мне еще не известную.
       Эти несколько страниц "Метафизики ленты Мёбиуса" в седьмой главе могут выглядеть как принципиально точный конспект 2-й ч. книги Солженицына. Я был сам удивлен этим неожиданно открывшимся для меня сходством концепций. Но еще больше я был удивлен откликами на книгу человека, который впервые прямо заговори" об антисемитизме в СССР, так же прямо осуждая тех, кто начал эту политику с конца 40-х годов XX века /напомню что советская "обличительная" печать после высылки А.И. Солженицына из СССР в 1974 г. упрекала его в "продажности" мировому сионизму и скороговоркой называла "Солженицер"/.
       От сравнительно объективной оценки позиции автора - до прямых обвинений в антисемитизме: таков диапазон критических статей. Ему не захотели простить те вещ," которые он назвал своими именами, заодно обнаружив постфактум в его ранних антигулаговских произведениях следы "недружелюбного" отношения к евреям. Российская либерально-литературная общественность, как это в нею нередко случается, в последние годы, опять забежала "впереди прогресса", наподобие Тарелкина, героя пьесы Сухово-Кобылина. Хорошо, если это всего лишь непонимание, сродни тому, которое точно так же явилось источником обвинений в антисемитизме Ф. Ницше. Безответственные выражения, способные ввести. в заблуждение, может сделать каждый, в том числе и о евреях.
       К.Г. Юнг доказал, что негативное, /в той или иной форме/ отношение к евреям является неотъемлемой частью коллективного бессознательного христианской цивилизации. Герой пьесы Артура Миллера "Это случилось в Виши", врач-психиатр Ледюк с горечью говорит об антисемитизме: "У каждого это есть! Даже у самых умных и тонких людей". Юнгенианский архетип юдофобства имеет источником страшные выкрики толпы иудеев на вопросы Пилата: "кровь его на нас и на детях наших!", "Распни его!" / Мф. 27:25; Мк. 15:13-14; Лк. 23:21; Ин,19;15/. Это вошло в плоть и кровь всех народов и наций, воспринявших христианство Нового Завета за 2000 лет, впиталось с материнским молоком" Помню, как в детстве мои друзья-мальчишки отправлялись на конный двор стрелять из рогаток "жидов"-воробьев, как разоряли их гнезда: Они, мол, насмехались над Христом, когда его вели на казнь. Разумеется, это не означает, что нехристианин или атеист не может быть антисемитом. Советские люди блестяще доказали обратное, не говоря уж о гражданах Третьего Рейха.
       Прежде, чем обвинять в антисемитизме Ницше, Солженицына, нужно предъявить подобное обвинение христианству и всей христианской культуре, ибо христианство отрицало иудаизм. Окончательное утверждение его догматов в Новой Церкви неизбежно распространяло это отрицание на всё еврейство, даже на евреев-выкрестов. Еврей Маркс предполагал экспроприацию буржуазии, в том числе и еврейской буржуазии, путем гегелевского "снятия". Известно, какие формы приобрело это "снятие" на просторах бывшей Российской империи после 1917 года. Что же говорить о прошлом "отрицании"' иудаизма.... Серьезный анализ всего творчества Ницше и Солженицына, у которых есть явное сходство в отношении к проблеме героического, особенно в понимании "amor fati" - "любви к року" - может дать только один положительный итог: конечно, они не просемиты , не юдофилы /хотя последнее у Ницше иногда встречается/, а антиантисемиты.
       Я утверждаю это е полной ответственностью как русский дворянин, корни родословной которого уходят во вторую половину X\/II века. Руccкий дворянин руки антисемиту не подавал, и никто из моих предков, служивших всем российским государям, начиная с Петра Великого, антисемитом не был. Мой пращур, барон И.А Черкасов, будучи кабинет-секретарем Елизаветы Петровны, т.е. её правой рукой, отличался "бесстрашной правдивостью" и категорически настаивал на неприятии Указа о высылке евреев-иудеев из России. Он подчеркивал, что Империя "много интересных выгод от этого потеряет", но в ответ услышал историческую фразу императрицы: "Я от врагов Веры Христовой никаких интересных выгод иметь не желаю!"
       Не был антисемитом / в современном представлении/ и его ближайший Друг, выдающийся государственный деятель, историк В. Н. Татищев, Ему были известны какие-то источники, говорившие о выселении евреев постановлением Владимира Мономаха в 1124 году, В сохранившихся летописях есть глухие намеки на это в рассказе о восстании киевлян в 1113 году, когда горожане "идоша на жиды", а также в упоминании о большом киевском пожаре 1124 г., когда "погореша... жидове". В "Истории Российской" Татищев обстоятельно рассказывает о киевском восстании ж требовании киевлян о выселении иудеев. Сам Татищев при этом считал, что речь идет; не об особом народе, а о славянах, принявших посредством Хазарии иудейскую веру. Историк так и не смог для себя решить, где же первопричина зла: "в природе" народа или же веровании /Ап. Кузьмин, Татищев. ЖЗЛ. 1987/.
       Следует признать, что на ошибки, коль таковые есть в книге Солженицына, нужно иметь право. Люди-титаны и ошибки делают титанические - таков же случай Ницше. Но бывает такое состояние духа, когда хочется ошибаться вместе с Ницше и Солженицыным, чем быть правым с теми, кто вдруг обнаружил в себе запоздалую мудрость. Те, кто близки по возрасту к великому русскому писателю, спросите себя: а что я делал в те годы, когда он в одиночку вступил в смертельное единоборство, зная, что победы долго не будет, с режимом, равного которому в издевательствах над правдой, мыслью, совестью, нравственностью, человеком не было в истории? Имею ли я право упрекать его в ошибках, прожив спокойную жизнь конформиста?
       А те, кто молод, но уже приобрел ранний опыт цинизма, спросите себя: а мы могли бы? а я бы мог? - прежде, чем снисходительно укорять и похлопывать по плечу мудрого писателя, которому вы достаете только до щиколоток. И если сохранилось чувство стыда за прошлое, то все встанет на свои места, - каждый вспомнит о своем месте.
       Что там говорится в Фатимском послании?
       13-го мая 1917 г. Пресвятая Дева Мария является в Кова-да-Ирия-Фатиме (Португалия) трем детям-пастушкам (брату и сестре Франсишку и Жасинте Марту; третьей была их двоюродная сестра Лусия Душ Сантуш). Ее явления повторяются затем 13-го числа каждого месяца, вплоть до сентября. 13-го июля -- посредством серии видений Богородица открывает детям Свой "секрет". 31-го августа 1941 г. единственная, к тому времени живая свидетельница Фатимского явления Лусия (сестра Лусия Иисусова, монахиня кармелитского ордена, устав которого предполагает строгую изоляцию от общения с внешним миром) письменно излагает первые две части "секрета" Фатимы (в дальнейшем -- первый секрет и второй "секрет") некоторые добавления будут внесены 8-го декабря. Первая часть представляет видение ада. Вторая -- предсказание о судьбах России, о мировой войне, о гонениях на христиан и страданиях Святого Отца; здесь же содержится просьба Богородицы о распространении в мире почитания Ее Непорочного Сердца, которому Святой Отец в конечном счете посвятит Россию, и та "обратится".
       3-го января 1944 г. в Туе сестра Лусия по поручению епископа города Лейрии записывает третью часть секрета Фатимы (в дальнейшем -- третий "секрет"); этот текст отныне хранится у епископа в запечатанном конверте.
       26-го июня 2000 г. в пресс-службе Святого Престола был представлен документ "Фатимское послание": полностью опубликовано описание того видения трех португальских пастушков, которое без малого 83 года хранилось в тайне. Кардинал Йозеф Рацингер, префект ватиканской Конгрегации вероучения, дал комментарий, выражающий вероучительство Католической Церкви по этому поводу. Введение к документу сделано секретарем Конгрегации архиепископом Тарчизио Бертоне. По его словам, Лусия уже писала о значении третьего "секрета" в письме Св. Отцу 12-го мая 1982 г. Там было: "... третья часть секрета относится к словам нашей Владычицы: "В противном случае она (Россия) распространит свои заблуждения по всему миру, порождая войны и преследования Церкви, Добро претерпит мученичество; Святому Отцу придется много пострадать; многие народы будут уничтожены". (13 июля 1917 г.)
       Через 10 лет Юлиус Эвола, яркий и прозорливый ум, как бы не относиться к его взглядам, напишет следующее: "В России мы имеем силу, реально угрожающую нашему будущему. Мы уже видели, как процесс духовной деградации -- особенно в аспекте передачи власти одной древней арийской касты другой -- ведет к началу нового, коллективно-пролетарского, механизированного варварства, явного врага свобо­ды, духа и личности -- именно это представляет собой Советская Россия. В темном, демоническом сознании Советы действительно взяли на себя пророческую миссию -- принесли будущему человечеству универсальную культуру -- пролетарскую культуру с ее мифом человека толпы". Как в воду глядел итальянский аристократ! Все сбылось в многократном размере.
       Третья часть "секрета" -- это символическое откровение, относящееся к этой части послания, обусловленное тем, принимаем мы или нет то, чего требует от нас само послание: "Если к Моим просьбам отнесутся внимательно, Россия обратится и будет мир; в противном случае она распространит свои заблуждения..."
       "Поскольку мы не отнеслись с вниманием к этому призыву послания, мы видим, что это исполнилось: Россия заполнила мир своими заблуждениями. И если мы пока не видели окончательного исполнения последней части пророчества, то мы постепенно приближаемся к нему огромными шагами -- если мы не отвергнем пути греха, ненависти, мести, несправедливости, попрание прав личности, безнравственности и насилия и т.д.
       И давайте не будем говорить о том, что это Бог нас так наказывает; напротив, сами люди предуготовляют свое собственное наказание. В своей благости Бог предостерегает нас и призывает нас на праведный путь, уважая в то же время свободу, которую он даровал нам; поэтому на людях лежит ответственность".
       В завершении своего вступления Т. Бертоне заявляет: "... решение Св. Отца Папы Иоанна Павла II обнародовать третий "секрет" Фатимы завершает период истории, отмеченный трагическим людским вожделением власти и зла, однако объятый милосердной любовью Бога и бдительной заботой Матери Иисуса и Церкви. Действия Бога, Владыки истории, и совместная ответственность людей в драме своей творческой свободы -- это два столпа, на которых созидается человеческая история. Богоматерь, явившаяся в Фатиме, напоминает об этих двух забытых ценностях. Она напоминает нам, что человеческое будущее -- в Боге и что мы активные и ответственные участники созидания этого будущего".
       Вот описание третьего "секрета" Фатимы, сделанное сестрой Лусией в 1944 И/исус/. М/ария/. И/осиф/.
       Пишу во исполнение послушания Тебе, Боже мой, повелевший мне это через Его Пр. Владыку Епископа Лейрии и через Твою и мою Пресвятую Матерь.
       После двух частей, которые я уже изложила, мы увидели с левого бока от нашей Владычицы немного сверху Ангела с огненным мечом в левой руке; пылая, он производил языки пламени, которые, казалось, уже испепелили мир; но они исчезали при соприкосновении с сиянием, которое из правой руки излучала Наша Владычица навстречу ему: Ангел, указывая на землю правой рукой, громким голосом сказал: "Покаяние! Покаяние! Покаяние!" И мы увидели безмерный свет, который есть Бог: "нечто подобное тому, как люди появляются в зеркале, когда они проходят перед ним". Епископ оде­тый в Белое "у нас было ощущение, что это был Святой Отец". Разные дру­гие Епископы, Священники, монахи и монахини, восходившие на крутую гору, на вершине которой стоял большой Крест из грубо обработанных бревен, по­добный стволам пробкового дуба с корой; пред тем, как достичь его, Свя­той Отец прошел через большой город наполовину в руинах и наполовину тре­пещущий нерешительным шагом, удрученный болью и скорбью, он молился за души трупов, которые он встречал на своем пути; достигнув вершины горы, стоя на коленях у подножия большого Креста, он был убит группой солдат, которые стреляли в него разными пулями и стрелами, и подобным же образом там умирали один за другим Епископы, священники, монахи и монахини и разные светские лица, господа и дамы различных классов и положений. Под обе­ими плечами Креста были два Ангела, каждый с хрустальной кропильницей в руке, в которую они собирали кровь Мучеников и окропляли души, приближа­ющиеся к Богу.
       Туй, 8-1-1944".
       Кардинал Рацингер, комментируя, указывает, что некоторые частные отк­ровения (в том числе и фатимское) имеют несомненный пророческий смысл. Фатимское видение не воспроизводило фотографически деталей будущего, но представляло его образы в обобщенном, сконцентрированном виде. Ключевым словом в "секрете" Фатимы кардинал считает троекратный призыв к покаянию.
       "Приходит на ум начало Евангелия: "Покайтесь и веруйте в Евангелие". По­нимать знамения времени -- значит принимать потребность покаяния, обраще­ния, веры. Ангел с огненным мечом, похожий на Ангела из Апокалипсиса, "напоминает об угрозе суда, нависающей над миром. В наши дни уже не кажется чистой фантазией то, что мир может быть поглощен огнем" (напомню о вопросе С. Хантингтона: Столкновение Цивилизаций? -- Д.К.), "Поистине, весь смысл видения в том, чтобы вывести на сцену свободу и придать ей верное направление... Это значит -- мобилизовать все силы перемен в нужном направлении..."
       Гора, по мнению кардинала, символизирует арену человеческой истории, творческой активности человека, но так же место разрушения плодов его собственного труда. Но Крест преображает разрушение в спасение. Путь же Церкви предстает как Крестный Путь.
       Наконец, в завершающей части видения явлена целительная сила Бога. Из страданий жертв исходит очищающая и обновляющая сила, потому что их страдания -- это актуализация жертвы Самого Христа.
       В завершение кардинал Й. Рацингер обращает внимание еще и на другое ключевое понятие всего фатимского послания -- на Непорочное Сердце Марии, которому суждено победить: "Сердце, открытое к Богу, очищенное созерцанием Бога, сильнее ружей и любого оружия. "Да будет", сказанное Марией, слово ее сердца, изменило историю мира -- ибо дало миру Спасителя, ибо благодаря слову ее согласия Бог мог стать человеком в нашем мире и остаться им навеки... с тех пор, как Сам Бог принял человеческое сердце и таким образом устремил сердца людей к тому, что благо, за свободой выбирать зло уже не остается последнее слово... С тех пор в силе такие слова: "В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь. Я победил мир". Фатимское послание призывает нас уповать на это обещание". (Изложение сделано по ст. "Фатимское послание: повод к размышлению о главном" -- П. Сахарова, "РМ", 2000, N 4325).
       Что ж, будем ждать и надеяться.

    Глава VIII

       "Где же время? Есть ли оно вообще
       и имеет ли какое-то место? Время
       явно не ничто, Поэтому... мы и
       ск­азали: время имеет место".

    М. Хайдеггер.

      
       Методология французской исторической школы "Анналов" исходила из того принципа, что проблемы истории диктует современность. Прошлому за­даются те вопросы, которые М. Бахтин вслед за М. Блоком называл своими во­просами. Они обращены не от прошлого к настоящему, а от настоящего к прошлому. М. Блок, Л. Февр утверждали, что современность не должна "подминать" под себя историю, историк, вопрошающий людей в прошлом, не должен навя­зывать им своих ответов (только вопросы!). Он должен стремиться лишь реконструировать их социальный и духовный мир. Обращение от имени настоящего к прошлому, благодаря синтезу знаний о нем, способно породить диалог-перекличку современности и будущности с прошлым. Для того, чтобы по­нять смысл прошлого, нужно усвоить то простое правило, что люди на про­тяжении эпох мыслили и чувствовали неодинаково, что менялась их ментальность, что в прошлом запечатлено другое сознание, и что перед нами -- "другие". Возникает перекличка между "своим" и "другим". В результате -- два конструктивных снятия: "другое" прошлое освобождается от будущего, т.к. оно не "свое"; "другое" будущее освобождается от прошлого, т.к. оно было злободневно "там", не "теперь". Это даже не освобождение в общепри­нятом смысле, а неизбежная диалогическая связь эпох, культур, логик, религий, ментальностей.
       Следовательно, диалог. Об этом диалоге вечных собеседников много раз­мышляли М. Бубер, М. Бахтин, а в последние годы -- недавно скончавшийся В. Библер, создавший концепцию диалога культур.
       Сосредоточение европейской культуры накануне XXI века, как трудный ко­нтрапункт самостоятельных Разумов. Диалог Разумов античного, средневеко­вого, нововременного, особого строя разумения в XX веке; и Разума еще не рожденного. Диалогическое столкновение различных культур мышления, спор логик,
       Диффузия (диффузность) в процессе соприкосновения культур и историй. Феноменология ХХ века -- не отрицание, а совместное сосуществование вс­его прошлого и настоящего, в том числе еще не существующего будущего. Существование и развитие культуры только на грани разных культур. Человек ХХ века существует в промежутке многих прошлых и настоящих культур. Вызов конца второго тысячелетия требует ответа, и этот ответ -- логика диалога культур. Идентичность с прошлым -- это осознание важности той гр­ани, когда становится вся система культур, логик, историй, накопленных человечеством. Только тогда возможно рождение нового типа мышления.
       Предположим некую условную дефиницию: цивилизация -- это такая ступень развития общества, на которой оно способно создавать тексты. В диало­ге культур в общение вступают только тексты всех видов, т.к. эти симво­лы прошлого остаются его единственными свидетелями. Но если текст ложен и является всего лишь виртуальной действительностью? Тогда придуманное прошлое породит кошмарное настоящее, а затем и такое же будущее.
       Вряд ли можно назвать романом-предупреждением одну из вершин постмо­дернистской эстетики: текст Умберто Эко "Маятник Фуко". Это всего лишь игра ума блестящего ученого-семиолога. Но в контексте главных вопросов конца века мы видим в его сочинении нечто тревожное. Оно предлагает не­что интересное для ответа на заданный вопрос. Несколько друзей-интеллек­туалов, не обремененные моральными принципами, -- фантазеры, насмешники, этакие "гомо люденс", -- ради собственного удовольствия и богатого воображения сочиняют некий "План". Рядом с ними А. Дугин был бы первым среди равных. Изощряясь в отыскивании самых неожиданных связей, делая сопричастными самые отдаленные друг от друга события исто­рии, и. наоборот, видящие аномалии в самых привычных и знакомых фактах, обнаруживая самые шокирующие ассоциации, они создают невероятную, вековечную и всемирную организацию, в которой находится место всем тайным обществам и организациям прошлого и настоящего, всем культовым именам в сознании интеллигента конца XX века. Орфики и тамплиеры, масоны и охран­ка, Каббала и "Протоколы сионских мудрецов", аргонавты и рыцари Круглого стола, Французская революция и общество Туле, граф Сен-Жермен и Е. Блаватская, алхимики и ассасины, эзотерика и магия, -- все соединяется ими в некую гремучую смесь. И все это обретает свое место в компьютерных дискетах. "План" заставляет встречаться людей, которые никогда не встречались, известных персонажей истории -- совершать поступки, которых они никогда не совершали, а свершенные ими деяния понимать как воплощение воли придуманной организации. Всем известные события, вдруг, заканчиваются другим итогом. Почти, как в романах А. Дюма. В сущности, азартные игроки ничего не изобретают, они лишь иногда задают себе вопрос: а что если...? -- и составляют уже имеющиеся кусочки ис­торической мозаики, но нe как узор, а как кроссворд из различных слов, вторгающихся друг в друга. Формой кроссворда служит стар­ая товарная квитанция, а словами -- вся История, но расшифрованная так, как этого требует "План". Создается довольно зловещая виртуальная картина, которая друзей только забавляет. Напрасно их предупреждают: "Люди мечтают о планах, стоит им почуять запах, и они сбегаются, как стая хищников. Ты выдумываешь, а они верят". А компьютерный мир давно уже тревожит всех, кто имеет отношение к антропологии: педагогов, психоло­гов, священников...
       Внезапно "План" оказывается правдой. Начинается самостоятельная жизнь имитированного прошлого-будущего. Появляются "Они" -- одержимцы, уверовавшие в "План" и убежденные, что они -- часть этого плана с древнейших времен. Им нужна Карта -- тайная программа власти над миром, которую легкомыс­ленно посулили им безответственные игроки. Слишком поздно они поняли, что доигрались. Игра вышла из-под их контроля, они в ловушке, которую создали себе сами, считая, что легко дурачат других. Правила игры теперь диктуют как раз другие -- "Они". Схвачен самый изощренный фантазер. "Раскрой тайну!", -- требуют "эти". Но ему нечего им раскрыть, т.к. та­йна существует лишь в воображении, да и то как вероятный символ. И тогда его тело захлестывается петлей и труп становится Маятником Фуко перед сборищем смешной и страшной нежити. Но именно он и его друзья вызвали к жизни эту нелюдь, нечисть. Вызвали своей неуемной фантазией.
       Интеллектуальный эксперимент закончился. Ложный диалог завершен. Почему -- "Маятник Фуко"? Любой маятник работает в системе возвратного движения: вперед-назад, прошлое-будущее. Настоящее перетекает в его движении в прямом и обратном времени. Так думал о времени Бл. Августин. Маятник Фуко прикреплен к некой недвижимой Мертвой Точке. Земля вращается, но эта точка неподвижна, в ней нет течения времени, но она дает увидить, как движется Земля и, следовательно, Время. Труп Человека как маятник над Землей -- страшный символ конца ХХ века.. Он осеняет ее прошл­ое, настоящее, будущее. Его надо видеть тем, кто создает другую историю прошлого, глядя на нее из будущего. Есть предел, который нельзя пересту­пать. Возвращаясь из виртуального прошлого, маятник может нанести сокрушительный удар будущему, превратив его тоже в виртуальность. "Сон разума порождает чудовищ", -- может быть, с этой мыслью Гойи хотел поспорить Эко? И доказать, что слишком активный, бодрствующий Разум нашего века может породить монстров куда более страшных, чем старомодные страшилы на офортах Ф. Гойи из "Капричоса"? Он их и породил, нам ли не знать ... Создание виртуального прошлого-будущего неизбежно отда­ет Время в руки монстров. Как телекомната порождает львов в рассказе Брэдбери "Вельд".
       И каким утешением звучат старые строки Августина! "Каким же образом уменьшается или исчезает будущее, которого еще нет? Каким образом растет прошлое, которого уже нет? Только потому, что это происходит в душе и только в ней существуют три времени. Она и ждет, и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она вни­мает, и уходит туда, о чем она вспоминает. Кто станет отрицать, что будущего еще нет? Но в душе есть ожидание будущего. И кто станет отрицать, что прошлого уже нет? Но и до сих пор есть в душе память о прошлом. И кто станет отрицать, что настоящее лишено длительности: оно проходит мгновенно. Наше внимание, однако, длительно, и оно переводит в небытие то, что появится. Длительно не будущее время -- его нет; длительное будущее -- это длительное ожидание будущего. Длительно не прошлое, которо­го нет; длительное прошлое -- это длительная память о прошлом". ("Исповедь").
       И вот другой постмодернистский текст-диалог, созданный на стыке XIX и XX столетий, задолго до откровений постмодернизма. Это интереснейший артефакт самобытной народной культуры Западной Европы, известный как "Идеальный дворец почтальона Шеваля" в местечке Отрив, которому в 1969 году был придан статус исторического памятника Франции. В 1998 в раз­личных изданиях появились публикации и фотографии, посвященные этому в высшей степени уникальному сооружению. Ими я и воспользуюсь для его представления читателю.
       Человек, не обремененный никаким образованием, не имеющий профессио­нальных навыков архитектора и строителя (по типологии творческого ме­тода его смело можно отнести к примитивистам -- вроде его современника "таможенника" А. Руссо), Жозеф-Фердинанд Шеваль (1836-1924) создавал на протяжении 33 лет этот дворец-храм из окаменелостей, ракушек, необычной формы камней, -- всего, что находил на своем служебном маршруте почталь­она. Гениальный, на грани безумия, добрый человек (на фотографии он похож на А. Швейцера), в своем интуитивном творчестве он воплотил то, что подсказывало ему историческое и культурное подсознание. Шеваль выразил, как мог, в яви свои полусны, свои видения на грани откровений свы­ше. Рядом с ним легко представить как соавтора Нико Пиросманишвили, че­ловека иной культуры, но с похожим визионерским творчеством.
       Главная идея Дворца -- единство человечества, синтез культур, рели­гий всех времен и народов. Диалог культур, сказали бы мы, отягощенные опытом века, но не столкновение цивилизаций. Мысль о возможности такого контрфронта даже не приходила Шевалю в голову, иначе при своей гени­альной интуиции он иносказательно ее воплотил бы. Нет. "Вдоль четырех Фасадов сооружения выстроены в виде уменьшенных моделей в специальных нишах или отдельных композиционных элементов такие образы различных культур, как египетская пирамида, индуистский храм, средневековый замок, мечеть и т.д. Дворец включает множество разнообразных архитектурных, скульптурных и "природных" форм -- пещеры, гроты, галереи, террасы, смо­тровые площадки, лестницы, лабиринты, скульптурные изображения, водопады, фонтаны, фрагменты парковой архитектуры. В оформлении стен использованы художественные элементы самой разнообразной стилистики -- слоны, сфинксы, рептилии, всевозможные орнаменты. Все это, с одной стороны, -- плоды фантазии Шеваля, воплощение его собственных представлений о разных типах культуры. С другой стороны, он ... мог читать, например, статьи об экзотических архитектурных стилях в журналах...; чтобы пос­тичь мир исламской культуры, даже взял у местного мэра Коран". (ж. "Человек", 1998, N 3, ст. И. Ашмарина). Возможно, сооружение напоминает бахоистский храм.
       На стенах Дворца -- изречения Христа, Будды, нравоучительные высказывания, свои мысли о своей жизни. Что-то вроде "Круга чтения" Л. Толсто­го. У одной из стен -- огромные статуи Архимеда, Цезаря, Верцингеторига (вождя галлов), между ними, поменьше, древнеегипетская Исида и кельтс­кая Веледа. Труднопостигаемый ряд образов, видимо, рассматривался самоучкой-архитектором как неразрывная связь времен. Это -- именно диалог культур в форме чистой утопии. Может быть -- воплощение абсолютной идеи Мирового Духа. Или Мировой Души. Шеваль не мог читать М. Пруста, но его дворец имеет тот же контекст -- поиски утраченного времени, но не личного, а мирового, стремление запечатлеть его в конкретных образах и -- обрести его вновь (завершающий роман эпопеи Пруста - "Обретенное время"). Камни, раковины, окаменелости почти не обработаны. В этом свой концеп­туальный смысл -- они из глубочайшей древности и были свидетелями всей прошедшей истории. Дворец -- образ Вечности, такой, какой ее видел ав­тор -- взглядом, не искушенным зрелищем великих достижений мировой куль­туры.
       Очевиден общечеловеческий смысл Идеального Дворца. Как произведение нефункциональной архитектуры, он рассматривается в искусствоведении как сочетание элитарной и массовой культуры, как предшественник многих течений модернизма и авангардизма. Его "синкретичная "цитатность" -- пря­мое начало постмодернизма. Это идеальный текст европейской культуры конца XIX века. Как-то по телевизору показали сооружение русского умельца -- дом, построенный из винных бутылок: вполне закономерный и идеа­льный феномен российской культуры конца XX века.
       Но дело не только в его текстовой значимости. Идеальный Дворец Шеваля -- ответ на вопросы Августина и Хайдеггера. Ибо в нем -- Время. Оно имеет место вот в этих причудливых конструкциях, напоминающих будущих Гауди и Дали, но и храмы Индии и Камбоджи, минареты Мекки, римские гробницы и европейскую готику. Ассоциации бесконечны. Необработанный строительный материал, из которого создан Дворец -- это древнейшее доисторическое прошлое, свидетель всей прошедшей истории. Гетерогенность стилей, образов, идеологем -- настоящее, оберегающее прошлое и хранящее его. Не конфликт цивилизаций, а их взаимодополнение, диффузность. "Перетекаемость" из века в век, синтез всех существовавших культур, религий, историй, слияние исторической памяти -- будущее, вобравшее в себя прошлое и настоящее.
       Французский народный гений создал такой "текст", в котором не только нельзя освободить будущее от прошлого и прошлое от будущего, но и любая попытка сделать это будет враждебна времени и даст непредсказуемый результат, т.к. нарушит гармонию единства всех трех форм времени. Ибо это было, есть, будет. Дворец Шеваля мог бы стать иллюстрацией к одному ме­сту в древнеиндуистской "Брихадараньяка-упанишады", известному как "Поучения Яджнявалкьи".
       - Она (Гарги -- женщина-мудрец --Д.К.) спросила: "Яджнявалкья! То, что выше неба, то, что ниже земли, то, что между ними обоими между небом и землей, то, что называют прошедшим, настоящим и бу­дущим, -- во что вплетено это?"
       - Он ответил: "То, что выше неба, Гарги, то, что ниже земли, то, что между ними обоими -- между небом и землей, то, что называют прошедшим, настоящим и будущем, -- это вплетено в пространство".
       - "Во что же вплетено пространство?"
      

    ....................................................................

       - "Поистине, Гарги, это непреходящее есть невидимое видящее, неслышимое слышащее, немысленное делящее, непознаваемое познающее. Нет иного видящего, кроме него, нет иного слышащего, кроме него, нет иного мыслящего, кроме него, нет иного познающего, кроме него, Гарги!. В это непреходящее поистине впле­тено пространство!" (Древнеиндийская философия. Начальный период. М., 1972).
       И этот же Дворец-текст -- несбывшееся, "чудный олень вечной охоты", как говорил А. Грин. Той непрерывной охоты за ускользающим временем, вечном и бесполезном занятии человечества. И в конце каждого века обнаруживает­ся, что проходит не Время. Проходим мы сами -- вечные его пленники.

    * * *

       Почему -- метафизика ленты Мебиуса? Вопрос из числа тех, которые ставили М. Хайдеггер и К. Поппер: "Что такое метафизика?" и "Что такое диалектика?" Оба отказались признать значимость двух форм мышления-познания для философской мысли XX века.
       Метафизика есть способ познания европейского человека от начал в Древней Греции до планетарного распространения современной цивилизации. Последним результатом метафизики, по Хайдеггеру, является европейский нигилизм. Осмысливая историю, философия оказалась в "пограничной ситуации", которая ставит перед необходимостью выбора. Последним представителем западной метафизики был Ницше, который и взбунтовался против нее. Метафизика мыслит сущее как сущее. Повсюду, где спрашивают, что есть су­щее, в поле зрения стоит сущее как таковое... Поскольку метафизика рас­следует сущее как сущее, она остается при сущем и не обращается к бытию как бытию. В этом "метафизик нигилизма" видел главный грех метафизики. Ее время истекало, а сознание продолжало ей следовать. Философия все время испытывает необходимость оправдывать свое существование перед лицом "наук". И все-таки для Хайдеггера вопрос "Что такое метафизика?" остается вопросом. Он (вопрос) спрашивает за пределы метафизики, он возни­кает из мысли, которая уже вошла в преодоление метафизики. Поэтому Хайдеггер задает еще один вопрос: "Что же тогда значит "конец метафизики"? И отвечает: исторический момент, когда сущностные возможности метафизи­ки исчерпались. Тогда начинается "преодоление метафизики" -- ее уход. Уходя, метафизика есть прошедшее. Уход не исключает, а наоборот, предполагает, что теперь метафизика впервые только и вступает в свое без­раздельное господство среди самого сущего как это последнее в безыстинном образе действительности и предметности... "Конец (метафизики) может длиться дольше, чем вся предыдущая история метафизики" ("Время и бытие").
       Я попытался дать нравственное оправдание метафизики, предложив модель истории России в XX веке как ленты Мебиуса. Оказалось, что и все историческое время, начиная с Шумера, может быть представлено в виде такой же глобальной ленты Мебиуса. Различие -- только качественное. Мы в ее перехлесте. Что принесет будущее?
       Последние строки "Эдипа в Колоне" Софокла в подстрочном переводе звучат так:
       - Но перестаньте же, и впредь больше никогда
       Не поднимайте жалобного плача;
       Ибо всюду Сбывшееся держит при себе хранимом
       решение о полноте. --
       Предстоит новое познание "любви к Року".
      
      

    Компьютерная верстка и корректура: Гуреев Е.М.

      
      

    Самара 2004.

      
      
      
  • Комментарии: 5, последний от 13/10/2019.
  • © Copyright Корнющенко Дмитрий Ильич (tat.kornushenko@yandex.ru)
  • Обновлено: 06/12/2016. 595k. Статистика.
  • Эссе: Обществ.науки
    • Оценка: 3.92*5  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.