Сотников Борис Иванович
Книга 10. Рабы-добровольцы, ч.3

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Размещен: 01/02/2011, изменен: 01/02/2011. 129k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • 6. Эпопея, цикл 2. `Особый режим-фашизм`
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
    •  Ваша оценка:
    [] 
    
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея    "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл  2    "Особый режим-фашизм"
Книга 10 "Рабы-добровольцы"
Часть 3    "Конец тирании Сталина"
-------------------------------------------------------------------------------------------------
    1

    26 июня 1953 года в Кремле произошло чрезвычайное происшествие, граничащее по сенсации со смертью Сталина, но оставшееся для мира в тайне. Был арестован Берия. Акцию эту выполнили по заданию главы правительства Маленкова маршал Жуков, поставленный после смерти Сталина на пост первого заместителя министра Обороны СССР, и, сопровождавшие его, командующий Московским военным округом, 50-летний генерал армии Кирилл Москаленко, дважды осиянный золотой звездой Героя, и его 43-летний заместитель генерал Павел Батицкий. Люди с твёрдыми характерами, они вошли в кабинет Маленкова, проводившего заседание Совета Министров, и, подойдя к Берии, остановились. Жуков решительно объявил:
    - Руки вверх! Вы - арестованы.
    Увидев ещё двух маршалов и нескольких генералов, входивших в кабинет, Берия, которого ещё вчера смертельно боялись все члены правительства, лишился чувств. Обмякшего от неожиданности и растерянного, его подняли и, под охраной двух автоматчиков, повели к броневику, стоявшему внизу во дворе. Через полчаса глава всех застенков страны и лагерей очутился с завязанными глазами во дворе штаба Московского военного округа. Двор был большой и пустынный. Посредине виднелся небольшой холмик с антенной. К нему и повели арестованного, а потом скрылись в глубоком подземном бункере.
    В бункере находился командный пункт штаба на случай воздушного нападения на столицу. Здесь были большие бетонные помещения с картами, телефонами, селекторами и радиостанциями, а также маленькие комнаты-камеры для отдыха генералов. Стальные двери, толстые стены не пропускали никакого шума. Неслышно работала вентиляция, было прохладно. В одну из таких тесных комнат и был помещён маршал-палач, с которого сняли брючный ремень, чтобы, паче чаяния, не повесился, вынули шнурки из туфлей и проделали всё остальное, предусмотренное тюремной инструкцией, которую когда-то утверждал он сам. За дверью был установлен часовой-офицер. Связь с внешним миром с этой минуты для Лаврентия Берии навсегда прекратилась, остались только воспоминания.
    А наверху уже рычали танки, въезжавшие во двор штаба и занимавшие боевые позиции в его 4-х углах. Когда их моторы умолкли, установилась мёртвая тишина, подчёркнутая хоботами орудий, направленных в сторону въездных ворот. Внутри танков, в готовности номер один, остались экипажи, которые должны сменяться каждые 2 часа, но не все сразу, а по очереди.
    Тишина проникла и в кабинеты штаба. Щёлкая английскими замками в дверях, находясь тоже в боевой готовности, старшие офицеры штаба тихо переговаривались:
    - Слыхал? Берию арестовали в Кремле!
    - За что?..
    - Не знаю. Сидит у нас теперь. Видал - танки вон!..
    - А почему к нам, а не в тюрьму на Лубянке?
    - Ну, сказану-ул!.. Там же его дом родной! Полно, поди, преданных ему, кавказцев. Дадут команду своим внутренним частям, и начнётся!.. А к нам - не сунешься. И никакой тебе утечки информации.


    Действительно, москвичи ещё долго не знали, что произошло. Столица выглядела привычно спокойной, газеты и радио по-прежнему молчали. Вот о путче, который вспыхнул 2 недели назад в Германской Демократической Республике, знали. Об этом ещё и теперь печатались сообщения: советские офицеры и солдаты проявили мужество и умелую самостоятельность, беспорядки в Берлине прекращены, виновные привлекаются к законной ответственности. Правительство ГДР благодарно советскому командованию оккупационных войск за своевременную и решительную помощь. Ну, так там же порядки заводил ещё Конев!.. А всё-таки, значит, почувствовали немцы, что Сталина больше нет, подняли головы...
    Об аресте Берии не было нигде ни полслова.
    И вдруг эта жгучая новость поползла по Москве сама - без радио и газет. Откуда она просачивалась, не знали даже органы безопасности. В России всегда и всё просачивается. Хоть из бункера под землей, хоть из казематов Петропавловки, из спальни царя ли, из железа, из камня, со дна морского, из Кремля. Такая уж почва. Такая в государстве "секретность" - всё равно народ будет знать. Пусть с обрастанием правды небылицами, отсутствием логики, лишь бы не по официальным каналам. Слушалось такое и передавалось с необыкновенным счастьем в глазах, с вытянутыми шеями - не то, что кремлёвское радио о происках заокеанских врагов.
    - Слыхали? Говорят, затевался государственный переворот. Будто бы, Берия дал своим архаровцам секретный приказ: арестовать основных членов правительства. А они в тот вечер были на спектакле как раз в Большом театре. Но... кто-то успел их там предупредить, и они вышли незаметно через чёрный ход в театре, пока был погашен свет. А когда зажёгся в антракте, архаровцы поняли, что прозевали. Бросились наружу к своим машинам, чтобы мчаться к Берии и спрашивать, что делать дальше. А их тут, возле машин, уже поджидали... Маршал Жуков в тот вечер поменял всю охрану в Кремле. Ни один не успел позвонить или скрыться, во как! Вместо архаровцев поставил везде солдат из Таманской дивизии.
    - А где же был Берия? Неужто так и не знал ничего? Везде снимают его людей, караулы, а его служба ничего ему не докладывает? Ни одного звонка, что ли?
    - Так ведь у Жукова - не пукнешь! Вон как воевал всю войну! Ну, и тут, видно, не оплошал. Недаром же после смерти Сталина его сразу позвали в Москву и поставили руководить обороной.
    - Во-первых, он - только заместитель у Булганина. А, во-вторых, что он мог такого придумать? Это тебе не на фронте, где нужно войсками командовать!..
    - Как это - что мог? Приказал вырубить всё электричество, идущее к даче Берии, вот тебе и всё, не дозвонишься! Да он там, будто бы, с бабой какой-то спал. Ну, пропал свет, и хрен с ним. Утром исправят. Кругом охраны, поди, полно. А может, и не боялся он ничего - не подозревал о таком. Если сам собирался допрашивать утром...
    - Мало верится, чтобы человек возился с какой-то бабой, зная, что вот-вот должны арестовать всё правительство! А вдруг там сорвалось с этим?.. Ведь именно так и получилось! Ты бы - уснул?
    - Чёрт его знает, как там оно всё у него было! Говорят, он настолько был уверен во всём, что даже выпил вечером. Свои войска будто вызвал заранее и они уже ехали, чтобы окружить Москву! Знал, что утром доложат о прибытии. Оставалось ему что? Объявить нам только по радио о заговоре в правительстве. Что Сталина, будто, траванули, потому и не поддавался бальзамированию... А Жуков-то - опередил его. Приказал, говорят, начальникам всех станций перед Москвой переводить стрелки...
    - Зачем?
    - Чтобы в Москву не попали бериевские поезда, ехавшие по спецраспоряжению без остановок с разных направлений, с ленинградского, белорусского, казанского, курского. Переводили стрелки и направляли их всех в объезд Москвы на разъезды, где их встречали. Подъезжает к тебе очередной эшелон, останавливается. А ты на него пушки наводишь с танков: "С прибытием вас, ребята!" Они тебе: "В чём дело, что такое?" А ты им: "Вылезайте! Оружие - сдать!" "Кто приказал, мол?" "Маршал Жуков!" Вот и всё. Ни один не посмел ослушаться, понял! Да их солдаты, говорят, и не знали, куда и зачем их везут. Знали только начальники из госбезопасности, которые должны были ими командовать после прибытия. Там их - тоже арестовали той ночью. И всех в тюрьму.
    - А как же узнал Жуков-то о бериевском заговоре?
    - Берия, говорят, секретные пакеты в свои войска разослал крупным начальникам. И приказы по телефону: чтобы выехали в ночь на 1 июля в Москву. Второго утором, по прибытии - вскрыть те пакеты и действовать согласно приказу в них. В правительстве, мол, предательство или заговор. Неизвестно в точности, как там было написано. Тут важно другое. Один из его начальников, вроде бы, заболел, пакет вручили секретарю обкома, а тот и вскрыл его тут же, после получения. Ну, будто бы, сразу после этого на самолёт - и в Москву, к самому Маленкову. А тот - к Жукову. Вот так и успели опередить.
    - Ну, хорошо. А как же Берия согласился утром ехать к Маленкову на заседание в Кремль, если думал, что тот уже должен быть арестован? А он вот не арестован, да ещё и к себе зовёт?
    - Этого я не знаю. Может, решил, что его архаровцы что-то напутали и ещё не начали арестов. Решил выяснить. Да и по тону Маленкова, который, говорят, приглашал его на это заседание по телефону, видать, не понял, что тот уже знает обо всём. Раз мирно зовёт, значит, беспокоиться не о чем, всё в тайне. Ну, и поехал себе спокойно. Если что - кругом ведь свои! И охрана в Кремле, и войска, должно быть, уже на подъезде. Осталось только арестовать всех в Кремле и объявить врагами народа.
    - Неужели мог на такое решиться?
    - А что ему? Брал ведь Ежов Якира и Тухачевского! Помнишь, сколько их, сук, там было? Правда, потом и сам оказался таким же, да ещё и хуже: был, говорят, педерастом.
    - По-твоему, выходит, сидели бы сейчас все, как Берия, если бы не Жуков?!
    - А чёрт их разберет! Говорю тебе, что слыхал, об чём народ говорит...
    - Ну, дела-а!.. Не отстреливался, когда его брали?
    - Говорят, и опомниться не успел. В обморок бухнулся со страха! Тут его и взяли. Видно, крепко в штаны напустил: бледный, как смерть, говорят, стал и, будто, речи лишился.
    - Ну вот. А помнишь, какую речь запузырил на похоронах Сталина с мавзолея! Герой Советского Союза!..
    - Да что он те, воевал, што ль? Храбрый был, пока самого за жопу не взяли.
    - А в военном-то деле, выходит, не смыслит, если его так легко Жуков обставил. Спать улёгся, дубина, когда такое дело затеял! Не проверил ничего, не узнал, и поехал, как баран, в западню. Ну и где он теперь?..
    - Вот этого не знаю. На Лубянке, наверно, где же ещё?

    2

    По ночам невзрачный холмик вершины подземного КП ярко освещался прожекторами, установленными на стволах деревьев, росших во дворе штаба. Из танков был виден каждый камешек, каждый муравей, направлявшийся к месту, где глубоко под землёй держали взаперти Берию. Помещённый в одну из самых тесных комнат бункера, он метался там, перепутав дни с ночами. На потолке круглосуточно горела яркая электрическая лампочка. Высоко, не достать. Ни окна, ни стола, ни табуретки. Только железная кровать в углу. Не слышно, как и когда сменяются часовые. Глазок в двери, просверленный для наблюдения, перекрывался с той стороны заслонкой. Надо кому-то посмотреть на бывшего маршала, что он там делает, часовой приоткроет. А вот самому Берии ничего не видно. Будто мышь в мышеловке!
    Из этой бункерной клетки Берию не выводили ни на прогулку, ни в столовую, ни в сортир. Оправлялся в парашу, которую ставили ему в углу, как в камерах-одиночках его особой тюрьмы в Суханове. Еду подавали через дверь и молча уносили посуду. Допрашивали, правда, в соседней комнате, чуть побольше, но тоже было не понять, день теперь или ночь. Следователь был незнакомый - чужой, не из МГБ. Предлагал чистосердечное признание...


    Возвращаемый с очередного допроса в каменный мешок, Берия надолго задумывался. "Цис рисхава! 1 Где я сделал первую ошибку? Почему Сталин почувствовал в 51-м, что я его враг и снял меня?
    В 47-м всё было хорошо. Поверил мне и вернул из Ташкента этого шакала Жорку. Началась кампания против "безродных космополитов".
    В 48-м мы с Жоркой добились отстранения Жданова от руководства идеологией, хотя он там и продолжал числиться и даже подписывал бумаги. Но составлял их уже не он. Однако успел, собака, ввести в ЦК ленинградца Кузнецова, который мог его поддержать мощью партийной организации Ленинграда.
    В том же, 48-м, Сталин намекнул: надо посадить его родственницу, Анну Аллилуеву, и жену Молотова. Я посадил. С этого, можно считать, пошла новая кампания против евреев, как и осенью 44-го. Тогда это началось из-за журналиста Каплера, который был уже в возрасте Кобы на Курейке и трахнул его 17-летнюю дочь. Коба никому об этом, конечно, не говорил. Но мои люди, охранявшие его дочь, всё знали и доложили мне. Сталин тут же приказал арестовать этого Каплера. А сам созвал потом на расширенное заседание в Кремль всех членов Политбюро, весь Секретариат ЦК и всех первых секретарей республиканских ЦК. Но дело это повёл тонко. Прямо ничего не сказал, а высказался только за более осторожное назначение евреев на руководящую работу в государственные и партийные органы. Да и то с разными хитрыми оговорками.
    Маленков же, по его заданию, выступил тогда с целым докладом по этому вопросу. Обосновал необходимость повышения бдительности по отношению к еврейским кадрам. Потом разослал по стране директивное письмо, в котором перечислялись все должности, где нежелательны были евреи. На этом вся "борьба" тогда и закончилась. А вот в 48-м, когда Сталин приказал своей дочери развестись с новым евреем, успевшим жениться на ней, борьба повелась уже настоящая, с последствиями. Даже Маленков испугался и приказал и своей дочери развестись с мужем-евреем. Был упразднён еврейский театр в Москве. Удалось прикончить директора этого театра Михоэлса. В 49-м мы уже разгоняли Еврейский антифашистский комитет - за "ненадобностью"... Произвели аресты в Ленинграде по "Ленинградскому делу". Я понял, что старый шакал затевает новый 37-й год, большую и, продуманную им, кампанию по истреблению новых "врагов". Тогда, в 50-м году, летом, мы затеяли суд по этому делу, и в сентябре были приговорены к расстрелу Вознесенский, Кузнецов, Попков, Капустин и Родионов. И такая же участь ожидала, я знал, других крупных ленинградцев, только ещё не знал, каких больших людей он туда, кроме Вознесенского, наметил.
    После процесса всё ещё шло для меня хорошо. Царь отдыхал в Сочи, я - как всегда, в Абхазии. Он приезжал ко мне, шутил и смеялся, ездил со мной на охоту в горы, а на самом деле уже охотился тогда на меня самого.
    Помню, вернулся из отпуска с Кавказа. Позвал к себе на дачу Хрущёва, Булганина, меня, и, в их присутствии, вызверился:
    - Лаврентий, почему меня охраняют теперь только грузины? Откуда их столько в охране?
    - Это, товарищ Сталин, всё верные вам и преданные люди, - ответил ему. Но почувствовал, что-то уже в нём переменилось ко мне - догадался, наверное, о моих чувствах. Опять в гнев:
    - Так. Значит, мне преданы, по-твоему, только грузины? А русские - что? Не преданы? Убери всех к е....й матери, чтобы я их больше не видел! Этих... твоих родственников!
    Пришлось отправлять всех в Грузию. Но старый хрен на этом не успокоился - снял потом и меня с моей должности. Посадил на моё место Игнатьева, а меня - для унижения - к нему в заместители. Не доверял уже и поменял местами. Верил, ишак, что министр внутренних дел Абакумов будет теперь делать только то, что ему прикажет Игнатьев. И не знал, шакал, что Абакумов, прежде, чем исполнить любое распоряжение Игнатьева, бежал сначала советоваться ко мне. Потому что боялся не Игнатьева, а меня. Игнатьева он мало знал. А меня знал по-настоящему, до дрожи в ногах.
    Поэтому, когда шакал решил устроить в Грузии "Мингрельское дело", чтобы доказать, что мои соплеменники связаны с турками и что среди мингрелов есть такие, кто ориентируется на Турцию, Абакумов тут же сообщил мне об этой его идее. А сам я уже без труда вычислил, кровавый вождь хочет, чтобы следователи добились от арестованных показаний, будто и я замешан в предательстве.
    Что было делать? Я уставился на Абакумова "мёртвым взглядом", как это умею делать, и тихо сказал:
    - Слушай меня, Абакумов, внимательно. Хочешь остаться живым вместе со мной, проси Игнатьева послать раскручивать "Мингрельское дело" меня - я тоже мингрел!
    Абакумов побледнел:
    - Как?.. Как я это сделаю?..
    - Очень просто. Скажи, дело серьёзное?
    - Конечно.
    - Вот и проси Игнатьева, чтобы госбезопасность оказала твоему министерству содействие в моём лице. Сталин, я думаю, Игнатьева не посвятил в то, как ты будешь раскручивать это дело. Такие "де-ла", как "Мингрельское", он может доверить только тебе. Так что Игнатьев не откажет в твоей просьбе, я уверен в этом. А если даже Сталин спросит, почему Берия оказался на этом "деле", скажешь, что я сам напросился у Игнатьева - я переговорю с ним; скажешь, что лучше Берии никто здесь не знает обстановку в Мингрелии и, нужных для этого расследования, людей. Понял?
    - А если Сталин будет против?
    - Не думаю. Думаю, наоборот: его даже заинтересует такой поворот - он любит психологические спектакли. Считает себя Шекспиром! Скажешь, Берия обещал быстро найти, кто из мингрелов связан с турками. А твои следователи, добавишь, будут уже сами работать с арестованными. Понял? Не сделаешь, как я говорю, пропадёшь вместе со мной: я это тебе гарантирую.
    И что же? Согласились все трое: и Абакумов, и Игнатьев, и Сталин. Одному хотелось жить, другой - не понимал ничего, третий, я полагаю, захотел поиграть в такие шахматы сам. И пришлось мне ехать на свою родину и пожертвовать там двумя-тремя десятками доверчивых дураков. Я знал: Сталину докладывали его "глаза" и "уши", что Берия не щадит даже бывших своих друзей - честно работает по заданию Игнатьева. И шакал поверил, проиграл мне эту партию, решив, что я ему, по большому счёту, всё-таки предан.
    Но шахматная партия, оказалось, была ещё не кончена - продолжалась. По заданию Сталина против меня уже работал мой следователь майор Рюмин, согласившийся на предательство. Он написал ему личный донос, что Абакумов - враг и предатель. И когда я вернулся из отпуска, Абакумов был уже арестован и во всём "сознался". Я понял, Сталину не нужны слишком много знающие свидетели о "Мингрельском деле" и других делах. Значит, он продолжал не доверять нам. И если Абакумов дал бы показания и против меня, мне был бы конец тоже. Но страх передо мной победил в Абакумове и на тот раз. Надеясь на то, что я его вытащу, если останусь на свободе, он не стал оговаривать меня. Я же нашёл способ известить его, чтобы он продолжал надеяться на спасение через меня, и он продолжал вести себя разумно. Бедняга, до самого расстрела молчал и надеялся... Расстреляли дурака неожиданно для него - пришлось пойти и на это - так что он и пикнуть про меня не успел. А сам я всё ещё ломал голову над тем, почему Сталин так "отблагодарил" Абакумова, который был ему предан по-настоящему?
    Пока происходила вся эта чехарда, люди не успевали опомниться. Да и сам я всё ещё не знал о предательстве Рюмина, ставшего уже полковником. Вскоре по подсказке Сталина он был назначен заместителем к новому министру МВД Круглову, и я, с ним вместе, по заданию Сталина, закрутил "дело кремлёвских врачей". Вождь-царь продолжал использовать меня.
    В случайном разговоре Егор сообщил мне, что шакал дал ему распоряжение, чтобы в "Правде" было напечатано, что врачи-отравители были связаны не только с иностранными разведками, но и с людьми из Кремля. Фамилии, мол, называть пока не надо. Но я почувствовал, что "великий кормчий" подбирается и ко мне лично, и ко всем, кто остался в живых из его старой гвардии и много знает о нём. Я понял, у него готов уже и список фамилий, и я перечислил их Егору. Всех. От Микояна, Молотова, Хрущёва, включая и себя, до него самого. И добавил:
    - Ты обратил внимание на то, как Сталин теперь ходит? Какой он весь?
    - Какой? - не понял Егор.
    - Такой, как в 37-м. Как 2 года назад, когда брали ленинградцев. Глаза - горят. Походка - как у тигра перед прыжком: весь подобрался! Значит, скоро прыгнет.
    - На кого? - пролепетал Егор, уже всё понимая, догадываясь.
    - На всех нас! Кого я тебе перечислил... Я его изучил, знаю. Неужели не понимаешь, что он задумал?
    Егор поверил и побелел.
    - Но ведь это же... новые репрессии? - простонал он. - Не может этого быть. Зачем?..
    Тогда я спросил его, зачем Сталин ссылал его аж в Ташкент? Егор не знал, что сказать. Я сказал вместо него:
    - Он - хочет теперь избавиться от нас - навсегда!
    Егор спросил упавшим голосом:
    - Что же нам делать?..
    Вот с этого момента начались мои беды. Здесь я допустил, видимо, свою главную ошибку. Я сказал Егору, что надо срочно напечатать - пока, мол, не поздно - что врачи были связаны только с иностранными разведками. Чтобы не было никаких слов об "их кремлёвских пособниках"!
    Он всё понял, но тут же заскулил:
    - А как я потом объясню Сталину, почему не выполнил его указаний?
    - Скажи, - говорю, - что ты не успел сообщить об этом Хрущёву в секретариат. Вот они, скажи, и не напечатали. Ещё, помнится, спросил его: - Чего ты боишься? Ведь именно так всё и есть. - Ну, и объяснил ещё кое-что о том, что если мы, молодые, не будем держаться теперь спаянно, пропадём все до единого. Цену моим словам он уже давно знал, напечатал в "Правде" всё так, как я ему посоветовал.
    Старый шакал рассвирепел! Весь мир узнал из "Правды", что никаких кремлёвских "сообщников" у врачей не было, и его расчёт накрыть нас всех, как цыплят, как Тухачевского и всех военных в 37-м, как Бухарина и весь его "правый уклон" в 38-м, как ленинградцев в 49-м, рухнул. Жорку он готов был растерзать за допущенную "оплошность", но тот сослался, как договаривались, на меня, и шакал снял с него грех. Получилось, что я спас всех, а себя подставил. Такого со мной ещё не было никогда. Но, если бы я не дал тогда свой совет Егору, могло быть ещё хуже: сидели бы уже все или были расстреляны.
    Короче, нужно было как-то выкарабкиваться из создавшегося положения. Я знал, теперь шакал не оставит своего плана расправы со мной. Значит, надо было его опередить. Каждую ночь я ночевал с тех пор не дома - боялся ареста. Но как выиграть время, чтобы самому уцелеть, и как-то приблизиться к шакалу. Я хотел его отравить, но для этого надо было, чтобы он опять пускал меня к себе в дом. Ну, и что с того, что я "прошляпил" "предательство" Абакумова? Ввёл в "заблуждение" по отношению к врачам Маленкова. Не нарочно же! Не ошибается тот, кто ничего не делает. Чьи это слова? Самого Сталина. Вот и надо было на это бить, строить из себя невинную жертву перед ним. Главное было - выиграть время...
    А что было делать? Вопрос стоял о моей жизни и смерти. Пришлось унижаться опять, просить о заступничестве Егора, который в это время как-то влез к шакалу в большое доверие. А может, он стал нужен для какого-то замысла самому шакалу, до сих пор не могу этого понять. Не жизнь у меня тогда пошла, а какой-то кошмар. Но вдвоём как-то удалось перехитрить старого шакала. Вынужден был унижаться перед ним, доказывать свою любовь и преданность. Наконец, в 52-м тухлый вождь сменил гнев на милость. А может, потому, собака, смягчился, что захотел в то время избавиться сначала от Молотова и Микояна? Которые знали о нём больше всех и обросли авторитетом. Видимо, чтобы повалить и остальных стариков, резко приблизил к себе, вместе с Егором, двух новых подхалимов и хитрецов - Булганина и Хрущёва. Умел выбирать людей для таких дел, в этом ему не откажешь!..
    Хрущёва я решил проверить тогда сам - что у него на уме? Забыл ли он, что Сталин сослал его первую жену-еврейку, куда Макар телят не гонял, помнит ли, что его старший сын от этой жены расстрелян по личному указанию Сталина за пьяный скандал в госпитале? Ведь Сталин мог простить парню его молодое чванство: ну, убил из пистолета соседа по койке, ну, и что? Можно было это списать на войну, нервы. Вот о чём я решил в сентябре напомнить ему, как отцу. Белый кабан отдыхал тогда на Кавказе. Лично заехал к нему и пригласил посмотреть на Абхазию. Он ничего не подозревал - считались почти друзьями. Приехал. Я знал, любит выпить. Поэтому разговор тот завёл с ним в горах, когда крепко выпили на перевале. Но он, мамадзагло 2, не клюнул тогда на мою удочку. А то, может, сидел бы сейчас где-нибудь на Колыме, и я не попал бы сейчас сюда, в это страшное место.
    Больше, кажется, я не допускал ошибок. До самого вот этого лета. Пока жив был Сталин, я был всё время начеку и вёл себя, как полагается. А старику надо было готовить тогда 19-й съезд, он поручил это Егорке Маленкову...
    И опять я унижался перед Егоркой и просил: "Егор! Помнишь, как я помог тебе вернуться из Ташкента, когда Сталин не разобрался в тебе? Теперь он, я считаю, не до конца разобрался, кто такой для него Лаврентий Берия".
    - Ты же считаешь, что он хочет нас всех... - попытался Егорка уйти от разговора. Пришлось и перед ним унижаться, валять дурака. Мол, ошибся, показалось... И ныть перед ним:
    - Ну, прошу тебя, скажи Сталину: Берия - это преданный пёс, готовый броситься по его первому зову. На любого врага! Скажи так. Доведи это дело до конца! Разве мы с тобой мало помогали ему? Егор, будь другом, а. Заступись ещё раз! Сталин доверяет тебе больше всех..."
    Стыдно теперь вспоминать, но Егор потом рассказывал: "Говорил я ему о тебе. Но он только усмехнулся: "Это хорошо, что вы друзья и заступаетесь друг за друга. Но Сталин знает, что делает... ещё не настало время возвращать этого наглеца на прежнее место".
    На этом разговор у них, будто бы, и закончился. Но после съезда старый шакал всё же изменил ко мне своё отношение. Правда, на самом съезде вёл себя странно...
    Началось с того, что предложил Политбюро ЦК открыть съезд не утром, как это было всегда и у нас, и во всём мире, а в 7 часов вечера. То есть, подчинил всех своему распорядку - утром спать, а ночью - бодрствовать.
    Изменил даже привычные места для сидения в президиуме съезда. Сократил на целую половину почётный состав президиума, который был уже проработан в ЦК и включён в список. Сам сел в центре стола, а "остатки", сокращённого им, президиума расположил от себя в одну сторону - влево. Да и то на приличном расстоянии. Получилось, что сам остался, как бы, один, в центре внимания съезда. Справа от него - трибуна для выступающих. Слева - удалённый от него, униженный, президиум.
    Как всегда, в речах выступающих начались славословия в его честь, овации в зале и вставания, без которых уже не мог просто жить этот Кощей Бессмертный. Сидел, как идол, полуприкрыв глаза, и слушал. Когда уходил на перерыв, долго не возвращался в зал, и все ждали его. Некоторые заседания вообще пропустил, так и не появился. Потом пропустил подряд целых 2 дня работы съезда - пришёл только на заключительное заседание. Но как!.. Уже не в форме генералиссимуса, а в штатском, и всего лишь при одной Звезде Героя на груди - без орденов. Ах, какой весь скромный! Какой простой товарищ по партии! Скромно поднял за столом руку, попросил у председателя разрешения выступить...
    Председатель, конечно же, разрешил. Но тут шакал забыл свою роль... Надо было пройти к трибуне, как все - быстро и незаметно, экономя съездовское время. Но по ковровой дорожке, которую специально простелили для него вдоль стола и по сцене к трибуне, всё равно шёл генералиссимус, а не "товарищ Коба". Шёл медленно, важно, зная, что все взоры и кинокамеры наведены на него.
    Когда появился, наконец, на трибуне, все поднялись и бурно приветствовали дорогого шакала криками и аплодисментами. Ждали: сейчас великий Сталин произнесёт великую речь, которая поразит весь мир.
    А великой речи не получилось. Потому что "великому Сталину" нечего было сказать. И не только миру, но и своему народу. Ни слова о положении внутри страны. Ни слова о партии, которую сам же предложил переименовать из ВКП(б) в КПСС и которая собралась перед ним на свой съезд. Всё свёл к обыкновенной базарной речи: Америка душит демократические свободы в странах капитализма, лишает их независимости и суверенитета. Зато, в связи с образованием народно-демократических стран, этих, новых "ударных бригад" социалистического лагеря, нашей партии, мол, стало легче бороться, да и работа пошла веселее".
    Все эти его фокусы я знал, меня он этим не удивил. А удивил, когда открыл заседание первого Пленума ЦК, только что избранного съездом. Опять стал тигром, говорил уже долго и зло. В открытую набросился на старых хитрецов Молотова и Микояна. Я-то сразу понял, куда дело идёт: этим двум - конец. А потом, когда старый шакал предложил изменить, в связи с переменой названия партии, и её руководящую структуру, понял, что замысел его гораздо глубже. Хитрый "Учитель народов", как я и предполагал, вообще задумал избавиться от старых партийных кадров. Раньше у нас было Политбюро из 25 человек. Он предложил на съезде заменить его на 9 членов и 11 кандидатов. И назвал этот новый орган партии Президиумом ЦК. Вон сколько членов бывшего Политбюро должны были вылететь из номенклатуры и остаться без власти! Зато состав секретарей ЦК он решил расширить до 10 человек - из молодых новичков. Этим он хотел растворить нас, своих старых "соратников", среди своих выдвиженцев, на которых, видно, и хотел сделать ставку. Знал, эти будут не только бояться его, но и любить без притворства. Но это он лишь на съезде предлагал избрать Президиум из 9 человек. На Пленуме же и это переиграл. Объявил, что надо оставить не 9, а 5. И назвал конкретно: Сталин, Маленков, Хрущёв, Булганин и... Берия.
    От удивления, неожиданности и радости меня чуть удар не хватил. Ага, думал, понял, шакал, что без Лаврентия, без моих людей, тебе не обойтись! Игнатьев - не грузин. Вдруг повернёт против тебя? Ну, и благодарен был, конечно, и Жорке заодно. Всё-таки, выходит, помог по старой дружбе. Ещё не знал тогда, что это предложение Сталина - лишь очередной ход коварного шакала, чтобы усыпить мою бдительность.
    И усыпил... Заговорил вдруг о своей старости, необходимости освобождения от обязанностей первого секретаря ЦК. Хотя, что для него этот пост? Ничего. Партия уже давно не имела для него значения. Мог сделать всё, что хотел - с государством, с каждым из нас - оставаясь и Председателем Совета Министров. Знал, никто из нас не только не решится "освободить" его от обязанностей вождя партии, но и не посмеет помыслить о таком. Так что разыгрывал перед нами спектакль, который в своей жизни проделывал уже не раз.
    Но сам я поверил тогда ему, что не выступит больше против меня, потому и простил ему и перемены в структуре аппарата, и его стариковский спектакль. Пускай, думал, тешится, если ему это нравится. Да и понимал его: старик, мол, хочет проверить ещё раз преданность своего окружения. Выявить, не затаилось ли в чьей-то душе желание избавиться от него? Коба, этот старый и самый хитрый на свете шакал, любил такие проверки...
    Дальше он разошёлся и выразил нам свое сомнение в том, сможем ли мы продолжать взятый партией курс после его смерти. Он чуть ли не обвинял всех! Не капитулируем ли мы перед внутренними трудностями, перед внешним империализмом? Проявим ли мужество и твёрдость перед новыми испытаниями? И опять набросился на Молотова и Микояна, как бык на красную тряпку. Из его слов получалось, что в его старой партии он уже не всем может доверить руководство страной. И все поняли: сегодня - Молотов и Микоян, завтра - другие.
    Я тоже понял. Он начнёт убирать из правительства всех этих старых ишаков одного за другим. Что он - уже опасается их как возможных претендентов на власть. Что он начнёт приближать к себе молодых, которые ещё ни на что претендовать не могут. Что он уже тогда готовил удобный повод для перевода молодых в верхний этаж власти. Он - готовил для них места. Да сколько таких мест было освобождено уже давно. Их прежние владельцы были посажены или расстреляны, а нового съезда и новых выборов в ЦК и Политбюро шакал не проводил целых 13 лет!
    Потом уже у меня явилась мысль. Если он заменит стариков молодыми, уберёт тех, кто слишком много знает, то... не исключено, дойдёт очередь и до меня?
    Я не ошибся. Однажды после Пленума он так посмотрел на меня, что я, зная его повадки, уже не сомневался в том, что вопрос моего устранения - вопрос лишь нескольких месяцев. К этому времени старик до того обнаглел и ни с кем не считался, что даже на военном параде, когда прошли мимо Мавзолея армейские части и двинулись колонны москвичей, ляпнул Булганину, стоявшему рядом с ним возле микрофона: "А сейчас пойдут бараны". Микрофон был включён, и циничная фраза шакала прокатилась по всей Красной площади. И что же? Даже бровью не повёл, как будто так и надо. Сталину - всё можно.
    Надо было принимать какие-то меры. Я вспомнил свой разговор с Хрущёвым на перевале. Он испугался тогда моего намёка самим устранить Кощея Бессмертного, мой вопрос, "как он смотрит на такую сказку?", воспринял как провокацию, решил, что я проверяю его. Но теперь, видимо, должен поверить, если ему дать понять, что сказка - не провокация, а жизненная необходимость для всех.
    Моё решение опередить скорпиона окрепло снова. Если он подохнет, то все - лишь вздохнут. Никто не будет искать потом виновного. Но для этого нужно было, чтобы в смерти скорпиона были замешаны самые влиятельные лица. Как это сделать? С точки зрения техники - ясно: необходимо, чтобы скорпион выпил лекарство, которое не снижает кровяное давление, а наоборот, резко усиливает его и может привести к инсульту. Другое дело, как подлить его этому сверхосторожному гипертонику, начитавшемуся книг о покушениях на императоров и царей? Для этого надо сначала удалить из его окружения преданных ему охранников и врачей. Только после этого можно действовать. Но кого ещё включить в свой заговор? Чтобы не пришлось потом жалеть. Именно на этом пункте, на предательстве заговорщика, срывались многие исторические покушения. Нельзя допустить, чтобы в заговор вошёл хоть один трус... Самое лучшее, это взять главную роль на себя. Остальные - только для дальнейшей страховки. На такой вариант могут пойти и Хрущёв, чтобы отомстить за сына, и даже трус Егорка, чтобы остаться в живых самому. И всё-таки, осторожность подсказывала мне, что надо продумать всё до мелочей, прежде, чем посвящать кого-то в свой замысел. А может, и вообще не посвящать - сделать всё самому, максимально осторожно и тонко, чтобы никому и в голову не пришло. Лекарство - не яд, попробуй, определи потом!.. А главное в таком деле - нельзя спешить...
    Чтобы действовать наверняка, я решил удалить от скорпиона начальника его личной охраны Власика, оставшихся при нём врачей и его личного секретаря Поскрёбышева. Это были главные люди на пути к нему. Они стояли перед ним, как плотный фильтр, через который ничто не проскальзывало незамеченным.
    К старости у скорпиона развилась подозрительность до таких размеров, что переросла в манию преследования. Он боялся, что в него могут выстрелить ночью, и приказал поставить на даче электрические лампочки везде, даже на земле вдоль аллей. Боялся, что его могут отравить повара. На этом я и стал ловить его. Сначала убедил, что имею секретные сообщения от своих агентов о том, что его снова хотят отравить врачи каким-то секретным, не сразу действующим ядом. Затем посоветовал ему вообще не принимать никаких лекарств и уколов. Есть, мол, сигнал, что приближается момент осуществления вражеской акции. Старик так испугался за свою жизнь, что сразу поверил мне и запретил врачам появляться в его доме. Если уж продались врагам и были арестованы начальник лечсанупра Кремля Егоров, которого он знал лично, и академик Виноградов, который лечил его много лет, то уж от мелкой медицинской сошки можно ждать, рассудил он, чего угодно. Тогда я намекнул ему, что иностранной разведкой подкуплены не только врачи, но и начальник его личной охраны. Надо, мол, только проверить и выяснить, с кем он связан ещё, и можно брать... Он тут же разрешил мне сменить у него половину личной охраны и ввести вместо неё людей, "особо преданных партии". Это были мои люди...
    А в декабре, когда я подготовил показания кремлёвского художника, "шпиона" Стенберга, против Власика и продемонстрировал скорпиону киноплёнку о Потсдамской конференции, которую Власик крутил этому Стенбергу, великого Сталина на ней и его личную охрану, шакал сразу согласился на его арест. Откуда ему знать было, что Власик снимал это кино из личного киноаппарата и показывал ради хвастовства, а не предательства. Но скорпион знал, что Власик - старый пьяница и бабник, а потому легко поверил и в его предательство. А ведь этот генерал с тремя классами образования прослужил ему чуть ли не всю жизнь в качестве преданнейшего лакея. Шакал мог бы и не сомневаться в его преданности. Но, видно, вспомнил, как был расстрелян за "предательство" другой его личный холуй, парикмахер, а потом охранник, Паукер, и поверил. Всему верил...
    За 4 месяца, таким образом, я по человечку разобрал весь его фильтр. Последним был арестован Поскрёбышев. На изумлённый вопрос шакала: "Ну, а этому чего не хватало?!.", я спокойно ответил: "Видимо, не мог забыть ареста своей первой жены. Помните, как мы арестовали эту еврейку перед войной?.." Он помнил, память у него отличная. Скорпион сдался. Дорога в его логово была расчищена, осталось только дождаться, когда он пригласит к себе, как это было раньше.
    И он стал приглашать. Потому, что боялся остаться без моей помощи, пока не найдет мне... "замену". Я тоже понимал это. Но не спешил. Надо было всё рассчитать, дать привыкнуть к тому, что Берия для него - не опасен. Забыл обиду, поверил словам великого Сталина: "Подожди, Лаврентий, ещё немного. Скоро придёт твоё время, вернём тебе твои должности..."
    Я знал, хитрит. Оттягивает время, а сам что-то задумал. Но... задумал и я! Вопрос стоял лишь так: кто успеет осуществить свой замысел первым. Это понимали и Маленков с Хрущёвым, которых он приглашал к себе вместе со мной. Даже проговорился как-то во время пьянки, что не забыл нам одной вещи. Бараны не поняли, какой. Пришлось объяснять им снова, в какой мы опасности после того сообщения о врачах в "Правде": "Он, мол, понял, что мы разгадали его замысел. И теперь ждёт часа, чтобы расправиться с нами". Мне нужно было, чтобы они знали, чего он хочет, и стали моими помощниками. Пусть не впрямую - на какие-то конкретные действия, связанные с убийством или отравлением, эти рабы не решатся. Но если им намекнуть, что грязную и опасную сторону дела я возьму на себя, то на прикрытие операции, чтобы она не сорвалась, они пойти могли.
    И всё-таки я им не доверял, хотя и смотрели мне с тех пор чуть ли не в рот. Решил действовать пока сам, на свой страх и риск. Им же - только намекну, если потребуется. Чтобы прикрыли в случае надобности. А потом, когда совершится всё, прямо скажу: "Вы, голубчики, тоже участвовали в этом! Не вздумайте выкинуть какой-нибудь фокус..." И намекну, что есть компрометирующие их документы. Сразу наложат в штаны. Как делаются у нас "документы", они знают, и будут молчать..."
    За дверью камеры брякнул оружием часовой, и Берия вздрогнул, отрываясь от своих мыслей. Потом, когда часовой затих, он, сидя на топчане, начал вспоминать, как всё происходило в последние дни жизни Сталина, которому он всё-таки ухитрился подсыпать "лекарства" в бокал.
    Началось всё так... 27-го февраля Сталин приказал своему новому секретарю Малину, чтобы тот переговорил по телефону с Маленковым.

    3

    - Товарищ Маленков? Здравствуйте. С вами говорит Малин. Товарищ Сталин просил, чтобы вы позвонили ему.
    - По какому вопросу, не знаете? - робко спросил Маленков, сразу вспотев и вынимая платок из кармана.
    - Нет, не знаю.
    - Хорошо, товарищ Малин, соедините меня, пожалуйста, с товарищем Сталиным...
    Через минуту в трубке Маленкова раздался спокойный знакомый голос с грузинским акцентом:
    - Слушаю тебя, Маленков.
    - Здравствуйте, товарищ Сталин! - залебезил Маленков, улыбаясь трубке и невольно поднимаясь с кресла. - Мне позвонил Малин и передал ваш приказ позвонить вам. Извините, пожалуйста, если беспокою не вовремя! Могу перезвонить, только назначьте время...
    - Это не приказ, Маленков, - перебил Сталин тихо, без властных ноток в голосе. - Проследи, чтобы никаких бумаг ко мне больше не присылали. Я сегодня вечером хочу сходить на "Лебединое озеро" в Большой. А завтра вечером... в субботу, ти, Хрущёв, Булганин и... Берия приезжайте ко мне часам так... ну, скажем, к 10 вечера.
    - Слушаюсь, товарищ Сталин.
    - Ну вот, значит, договорились. - Сталин повесил трубку.
    Вечером с тыльной стороны Большого театра машину вождя встречал полковник МГБ Рыбин, ведавший тайными переходами по театру и охраной членов правительства, которые приезжали на спектакли. Проводив Сталина в его ложу, Рыбин с другими охранниками продолжили свою невидимую службу, а вождь погрузился в спектакль, который уже шёл. Но ни изящные фигурки балерин, ни сказочные декорации, ни божественная музыка Чайковского не радовали его в этот раз - по телу разливалась противная старческая слабость. Не дожидаясь окончания балета, Сталин тихо вышел из ложи и направился к тайному выходу из театра, где его ожидала машина.
    - Домой! - коротко приказал он шофёру, прислушиваясь к сердцебиению, которое то прекращалось, то возникало у него снова. К тому же почему-то поташнивало.
    Прибыв на дачу, Сталин отказался от ужина и прошёл к себе в спальню. Там он привычно накапал в стакан с кипячёной водой йода, выпил и прилёг на диван. Ворочался, долго не спал, привыкнув бодрствовать по ночам. Во сколько часов заснул, он не помнил.
    Поднялся, как обычно, в 11. Позвонил дежурному по охране, чтобы срочно подготовили баню, и стал собираться. Баня всегда действовала на него лучше всяких лекарств, и потому он и на этот раз решил прибегнуть к ней, почувствовав недомогание. Да, баня, несмотря на вчерашний резкий подскок давления крови, оправдала его надежды. Он вышел из неё бодрым, посвежевшим и с удовольствием прошагал через парк к своему дому. Настроение, не в пример вчерашнему дню, необыкновенно поднялось. После завтрака он прочёл сводки, доставленные из Кореи, полистал протоколы допросов арестованных врачей. Те дружно продолжали "признаваться" в своей вербовке иностранным агентам. Интересного в этом ничего уже не было, и он, посмотрев на часы, поднялся, чтобы одеться для прогулки по сосновому бору.
    Хорошее настроение не покидало Сталина весь этот субботний день. А поздно вечером, когда настроение понемногу стало опять портиться и снова, видимо, начало подниматься давление, на дачу, как было условлено, явились гости - Берия, Маленков, Хрущёв и Булганин, который начинал когда-то свою службу в московской железнодорожной ЧК, а после гражданской войны выдвинулся из-за среднего образования в директоры завода. Все прибыли одновременно, хоть часы проверяй. Дежурный по даче полковник, встречавший их, доложил: разделись в передней, ждут.
    - Проводи их в малую столовую, и передай Валентине Васильевне, чтобы ужин приказала подавать примерно через час.
    Полковник ушёл, а Сталин, выждав ещё несколько минут, появился в столовой тоже. Гости, как по команде, разом поднялись, приветствуя хозяина. Он им ответно кивнул, показал жестом, чтобы садились, и сел сам - в торце стола, отдельно от всех, словно председательствовал на собрании или находился на службе в кремлёвском кабинете.
    Так оно фактически и было: он их вызвал не ужинать, а работать. Выждав, пока гости опустят свои трехпудовые зады на привычные, установленные для них, места, он повёл деловой разговор. Поглядывая на лысого мужиковатого Хрущёва, которого знал, как и, интеллигентного на вид, Булганина, ещё с 30-х годов - обоих называл тогда "отцами города", потому что Булганин был председателем Моссовета, а Хрущёв секретарём обкома, но был хитрее и хозяйственнее - вождь вспомнил вдруг своё 70-летие, которое отмечалось в 49-м году в Большом театре. Там, на сцене театра, он усадил за стол почётного президиума, слева от себя, вот этого самого Никиту, а справа - Мао Цзэ-дуна. Хотя за сутки до этого торжества Маленков показал ему совершенно иную "планировку" рассадки за столом. Но он почему-то не согласился с его планом, и внёс в него коррективы, заставив посадить возле себя компанию из Никиты и Мао. Теперь же, поглядывая на Хрущёва, Сталин неожиданно подумал: "А зачем я тогда так сделал? Чтобы показать всем, что, рядом со Сталиным, остальные - все одинаковы? Хоть рядовой секретарь ЦК, хоть глава огромного Китая. Или послушался какой-то своей интуиции в отношении Никиты? Странно, не знаю до сих пор. Но... что-то в этом, недоучившемся хитреце, есть, есть!.. Вон, какие быстрые, сметливые, прикрытые умом, глаза - настоящий дикий кабан! Надо его задобрить на всякий случай: на месть он неспособен, но пригодиться ещё может..."
    Встретившись с умными, настороженными глазами Булганина, вождь спросил:
    - Ну, что там у нас в Корее, товарищ Булганин? Прошу доложить обстановку членам Президиума ЦК.
    Булганин поднялся, разгладил седую "старорежимную" бородку, стряхнул с левого погона генерала армии какую-то пылинку и, деловито и подробно, изложил военную обстановку на фронте, которая вот уже много месяцев не изменялась ни в лучшую, ни в худшую сторону, дойдя до переговоров с противником, предложившим перемирие.
    - Садись, Николай Александрович, - разрешил Сталин, - Все поняли тебя так... что ситуация в Корее - патовая. В таком случае... завтра... я прикажу Молотову... чтобы посоветовал китайцам... и нашим корейцам... торговаться на переговорах... до последнего. Но, в конце концов... пойти... на прекращение боевых действий.
    Все молчали. Вождь, считая вопрос исчерпанным, перевёл взгляд на Берию:
    - Ну, а что происходит у нас в министерстве внутренних дел? Я читал сегодня показания арестованных врачей. Но... общей картины... что-то не видно. Может быть, нам прояснит её заместитель министра?
    Берия, демонстрируя энергию и силу, пружинисто поднялся. Но выглядел, как и черноголовый Маленков, жирным, оплывшим от частых попоек и обильной мясной пищи. Впрочем, вождь знал, Маленков не пил и не любил спиртного. Но щёки у обоих "друзей" напоминали собою ягодицы баб, а не мужские лица.
    Чувствуя неприязнь Сталина и желая изменить его отношение к себе, Берия старался говорить уверенно, чётко:
    - Рюмин неопровержимо доказал, - начал он, зная, что Сталин благоволит к Рюмину, - вся эта медицинская братия - Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер, Егоров, Василенко, Шерешевский и другие - давно уже потихоньку сокращали жизнь высшему руководящему составу. Её жертвами стали, как выяснилось теперь, товарищи Жданов, Димитров. Потом - Щербаков. Список мы сейчас уточняем, так как дело рук этой банды в белых халатах - не ограничивалось только высоким рангом руководителей.
    Сталин перебил:
    - Мелкие факты нас - сейчас не интересуют. Что вам известно о смерти Жданова, Димитрова?
    Берия заторопился:
    - Известно, что электрокардиограмму Жданова, например, врачи - просто подменили. Скрыли имевшийся у него небольшой инфаркт... Позволили ему ходить, работать. И этим... быстро довели человека, как говорится, до ручки. С Димитровым - тоже целая история. Но самое главное заключается в том, что следствие установило: все эти врачи - завербованы еврейской буржуазно-националистической организацией "Джойнт". Её нити тянутся очень глубоко - к партийным, к военным работникам. Большинство обвиняемых - признались...
    Сталин опять перебил:
    - А как - Виноградов?..
    - Этот профессор, кроме своей неблагонадёжности, имеет ещё и длинный язык, - угодливо продолжал Берия. - У себя в клинике он начал делиться с одним врачом, что якобы у товарища Сталина... было уже несколько опасных гипертонических приступов.
    - Ладно, - оборвал вождь. - За это - я и прогнал его от себя! Ещё до вашей контрразведки. Говорит мне, наглец такой: уходите от активной работы. Видно, побоялся отравить, так решил уговорить меня, чтобы я оставил им... государство без руля. Ти - мне доложи! Что ви думаете делат... дальше? Врачи - сазнались? Так?
    - Да, товарищ Сталин.
    - Так чего же ви тянете! Скажи Игнатьеву. Если не добьётся полного признания у этих академиков - ми его самого... укоротим. На величину головы. Так, нет?
    Берия радостно оживился:
    - Сазнаюца, таварищ Сталин! С помащью этой Тимащук... и других патриотов... ми завершим сейчас расследование. И будим прасит вас... - подражал он вождю, - разрешит... правести публичний працесс!
    - Хорошо, готовьте! - раздражённо приказал вождь, вспомнив не оправдавшийся прогноз Берии 2 года назад в отношении Югославии. "Режим Тито скоро падёт! Народ и партия Югославии его не поддерживают!" Поверил тогда, сукиному сыну. Разрешил Маленкову открыть в печати кампанию брани против Тито и его "клики". А вышло из этого только то, что весь мир качнулся от этой брани в сторону Югославии, а не Советского Союза и Сталина.
    Переведя взгляд с Берии на Маленкова, чувствуя, как настроение портится ещё больше, Сталин набросился и на этого борова, коль уж вспомнил о нём:
    - А что скажет нам Маленков по югославскому вопросу? Раньше по этому делу - было много советчиков. А теперь? Пачиму примолкли все?!.
    Пока Маленков осторожно и веско оправдывался, Берия с ужасом думал о том, что, наверное, и на этот раз, когда начнётся ужин, он не решится бросить Сталину в его бокал свой крохотный тёмный шарик. Страшно было даже думать о таком, не только исполнить. Хотя шарик был с собой, в особой капсуле. Стоит лишь сжать ладонь над бокалом, и он мгновенно выкатится и растворится, не испортив даже вкуса вина.
    Наконец, вождь дал сигнал подавать на стол, и тотчас же появилась с подносом в руках дежурная подавальщица еды - лёгкая, бесшумная. Лица-маски у гостей оживились, тронутые робкими улыбками. Кончились разносы и обсуждения вопросов, дальше пребывание здесь пойдёт легче.
    За ужином незаметно наступило первое марта - весна. Но вождь из-за стола не вставал, и гости продолжали сидеть и пить вино. Сталин, боясь давления, пил мало. Слегка опьянев, снова стал раздражаться и, когда пошёл уже четвёртый час утра, вновь начал высказывать своё недовольство Маленковым, Берией. Приплел в свои тирады и Молотова с Хрущёвым. Хотя одного за столом не было вовсе, а другой пытался веселить его байками. Не задевал вождь только Булганина.
    Все давно устали от напряжения и ждали, когда хозяин уймётся и встанет из-за стола, чтобы уйти в спальню. Но Сталин, лишённый возможности напиться, не унимался.
    - Привыкли ехать на старых заслугах! А что показала война? Ни Ворошилов, ни Будённый не умели решать новых задач. Старые заслуги - им не помогли. И теперь ошибается тот, кто думает обойтись старыми знаниями. Вот пачиму Сталин видвигает везде маладих! Что будете делат, кагда не станет Сталина? Пропадёте, как слепие катята!..
    Последние слова Сталин произнёс, вроде бы, и без злобы, но уж очень зловеще на всех посмотрел. Затем молча поднялся из-за стола, устало кивнул, ни на кого не глядя, и пошёл к себе в кабинет. Гости, словно по команде, ринулись из столовой к своим пальто и шапкам в передней. Задержался только Берия, захотевший попить боржоми перед дорогой. Когда он открыл на бутылке пробку, в зал вернулся Сталин.
    - Налей и мне! - проговорил он по-грузински.
    Берия понял: это - судьба. Спросил:
    - Где ваш бокал?
    - Вот. - Вождь поставил перед собой фужер.
    Наливая боржоми, Берия произнёс:
    - Зачем вы держите такие простые картинки на стене?
    Сталин повернул голову и, глядя туда, куда кивнул Берия, ответил:
    - А чем они тебе не нравятся?
    Этого было достаточно. Лекарственный шарик был уже в фужере и растворялся. Отвлекая внимание Сталина ответом, Берия выиграл ещё несколько секунд:
    - Можно взять пару больших картин из Эрмитажа, только скажите! А то Сталин - и простые репродукции...
    - Я не собираюсь приглашать сюда иностранцев. - Сталин взял в руку фужер. - А мне - и такие нравятся. - Он залпом выпил боржоми - видимо, тоже мучила жажда.
    Берия попрощался и вышел, не чувствуя под собою ног. В передней его встретил Маленков:
    - Хочу у тебя спросить, пока не уехал... - И не спросил, увидев перед собой белое лицо вместо красного: - Что это ты такой... бледный!..
    - Голова болит. Вообще плохо себя чувствую... Скажешь, если будут меня искать, что хочу отлежаться дня 2, ладно?
    - Ладно. Чего товарищ Сталин вернулся?
    - Воды захотел. Ну, что - поехали, да?
    Пока они надевали пальто и шапки, Булганин, уже надевший шинель и молчавший весь вечер, проговорил:
    - А хорошо поработали, а? Вон сколько вопросов за один раз обсудили!..
    Ему дружно поддакнули, и - на воздух. Действительно ведь не отдыхали, работали. А то, что была выпивка, ужин - всё равно не застолье: ни веселья, ни песен, ни радости. И Берия, шагая к машине рядом с Хрущёвым, заметил, глядя на белевший в темноте снег:
    - Зря ти обиделся тогда на меня. Помнишь, нет?
    Хрущёв повернул курносое лицо. Свиные глазки его испуганно насторожились. Ответил:
    - Что-то не помню...
    Помнил он, всё помнил. Надо теперь задобрить его, перетянуть на свою сторону. И Берия, блеснув в свете фар стёклами пенсне, задобрил:
    - Если бы ми помогали друг другу, а не обижались... - он подождал, пока шофёр подъедет и фары погаснут, - уже давно жили бы все веселее. Нада... хотя би нимнога... и доверят...
    - Не пойму что-то... К чему это вы? - Голос Хрущёва был писклявым, дрожал.
    - А ти падумай, Никита Сергеевич, падумай, когда будет время. И - не тарапись, дарагой! Ладно? Как друг твой прошу - думай, но... ни тарапись!
    Озадаченный неожиданным разговором, Хрущёв добродушно пожал плечами и полез в свою машину. Расселись и остальные. Шофёры молча рванули на выезд, к шоссе. Москва впереди была в пепельно-тёмных облаках, нахохленной, затаившейся. Москвичи спали, не зная ещё, что ход русской истории уже изменился. В желудке Сталина растворялся "подарок" нового претендента на власть. А в общем-то, бандитская "преемственность" методов в Кремле продолжалась.
    Сон перед утром - самый сладкий. Думая о том, что лишились уже этой сладости, сидевшие в чёрных машинах правители откровенно зевали и не могли даже представить себе, кроме Лаврентия Берии, что тикающие у них на руках часы с дергающимися, как пульс, секундными стрелками, отсчитывают последние удары сердца оставленного ими в постели вождя. Не знали и шофёры Маленкова и Хрущёва, развернувшие машины в разные стороны, что свернули уже в новый поворот судьбы своих хозяев, которым, по очереди, начертано быть следующими вождями-временщиками страны.
    Один только Берия считал, что уже держит руку на пульсе Истории и ждёт, когда утренний петух прокричит миру о великих переменах. Но... забыл и он, петухи трубят, исполняя волю Судьбы, а не промысел самонадеянных червей. Воля эта может вознести высоко и поставить над людьми, чтобы очистить их страданиями, а может и насмеяться, ввергнув вниз, в какой-нибудь тупиковый бункер. Видимо, поэтому Берия что-то чувствовал и переживал...
    "Теперь - только бы не помогли шакалу врачи! Тогда - найдут, кто это сделал, тогда - конец... Правда, ни у кого не будет никаких доказательств. Но скорпиону не нужны доказательства, если он догадается. А он - догадается, вычислит... Это дьявол, не человек! Значит, сейчас надо так спрятаться, чтобы ни одна собака не знала, где Берия находится, - воспалённо работал его мозг, опережая события. И вдруг повеселел, глядя на спящую Москву: - Сейчас ещё ночь, какие врачи! Кто посмеет тревожить Сталина, пока он не поднимется и не позовёт? Никто. А он - уже не поднимется! Такая доза, даже лошадь не выдержит. И он всю её выпил, на моих глазах! Если бы не лёг спать, двигался - удар настиг бы его сразу. Но и во сне рано или поздно он настигнет его. Кого звать, если запирает к себе все двери? Ни одного врача к нему без моего разрешения охрана не допустит, если даже и дозовётся. Значит, всё равно судьба шакала - в моих руках! Но я - не должен далеко уезжать. Иначе, если никто не будет знать, где я нахожусь, я тоже не буду знать ничего. И врачей разрешат допустить к нему другие, тот же Маленков с членами Политбюро или как оно там... по-новому? Надо, чтобы под рукой у меня тоже был телефон. И чтобы номер этого телефона знал только один человек - преданный мне адъютант, который ведает, как и с кем разговаривать, и который предупредит меня обо всём. Вдруг скорпион уже подох, надо брать власть, а я... не в курсе. Так, что ли? Нет, адъютанта надо проинструктировать, где я, в каких случаях звонить мне".
    "А вдруг не отдадут мне власть? Кто я сейчас такой? На каком, так сказать, основании? Только из-за того, что старого скорпиона убрал я? Признаваться в этом?.. Да они же тогда меня... в порошок!.. Убил великого Сталина! Лучшего повода и не надо. Нет, об этом придётся молчать...
    А как же тогда взять власть?.. А, ладно. Только бы сдох, а что дальше делать и как - покажет обстановка. Они все наложат в штаны, если я правильно буду действовать!.."


    Лёжа на диване под одеялом Сталин ещё не спал - думал об уехавших. "Пора убирать всех, пока не сговорились..." - Желудок был полным, и мысли от этого были тяжёлыми: "Сколько раз говорил себе, не надо переедать на ночь, не надо пить - возраст уже не тот, и гипертония! - и каждый раз сам же и нарушал свой режим, и пил не в меру, и ел. Теперь вот голова что-то тяжёлая..."
    Сон сморил Сталина только в 7-м часу утра, и потому в 11, как обычно, он не поднялся. Проснулся только в половине 7-го, вечером, чего с ним никогда прежде не было. Но он не понял этого, включив свет. За окнами было темно, есть не хотелось, и он решил, что ещё только раннее утро, а сам он лишь чуть вздремнул и проснулся. Так что можно спать дальше, до 11-ти. Тогда будет день, будет светло...
    Ложась опять на свой диван, он с досадой подумал, что забыл выключить свет. Но подниматься уже не хотелось. "Ладно, - решил он, - пусть горит. Пусть все думают, что Сталин работает".
    Продолжая лежать, не засыпая больше и плохо себя чувствуя, вождь думал почему-то о ерунде. О том, что если встанет, надо будет звать парикмахера и бриться. Потом умываться. Идти в столовую и завтракать... Видно, и впрямь стал стариком никудышным, потому и мысли такие - старческие...
    Он закрыл глаза, и в тот же миг представил себе Троцкого, стоявшего у дивана в ногах. Заклятый недруг злорадствовал:
    - Что, подыхаешь и ты, наконец? Думал, будешь жить вечно, рассчитывал на открытия врачей, а сам перестрелял их...
    - Тебе какое дело! - привычно вступил вождь в немую дискуссию. Но кружилась голова, давило в затылке и, вроде бы, Троцкий звал его куда-то к себе. Однако характер всё-таки победил, и он ответил Троцкому, не смолчал: - Я ещё тебя переживу!
    - Меня ты давно пережил. Но и ты - тоже смертен, и знаешь об этом. Верно, товарищи?
    За спиной Троцкого появлялись и, маня за собой, молча исчезали Ленин, Фрунзе, Киров, Крупская, Надя Аллилуева, сын Яков и другие покойники, в чьей смерти был лично повинен. Их, вероятно, вызвал сюда этот Иуда, вдруг злобно позвавший к себе:
    - Сталин, иди к нам, мы давно ждём тебя здесь! Надо кое о чём поговорить...
    Спор с Троцким был яростным, продолжался долго. А когда вождь очнулся, ужаленный в бреду страшным оскорблением, то почувствовал, что внутри у него всё горит и хочется пить. Пошатываясь, он с трудом поднялся и, ощущая в тонких старческих ногах дрожь, оделся по-дневному и прошёл в большую столовую, где стояли бутылки со свежим "Боржоми". Не включая света, увидел в темноте бутылку на столе и открыватель, подошёл и стал открывать пробку. Чувствовал, как всё пересохло у него внутри и пекло. Поэтому, как только справился с пробкой, поднёс горлышко бутылки ко рту - искать стакан было уже невмочь. Однако минеральная вода показалась ему противной, и он, отхлебнув только пару глотков, поставил бутылку на место. Перед глазами поплыли большие огненные круги. Он не понимал, что с ним происходит, почему не светлеет за окнами. Стоя одетым, но в шлёпанцах вместо ботинок, он вдруг почувствовал, что Троцкий, появившийся из-за шторы, ударил его палкой по голове. В глазах страшно сверкнуло, он пошатнулся, правой здоровой рукой попытался ухватиться за стол, но рука лишь скользнула по скатерти, сбросив на пол газету, и он, подгибая от слабости колени, рухнул на ковёр на полу. Изо рта у него кроваво вытекла слюна...

    4

    Постучав кулаками в дверь бункера, Берия стал кричать часовому, чтобы тот сообщил следователю, что нужны чернила, бумага и ручка. Когда всё это ему принесли, он сел и долго писал Маленкову. Понимал, его писанину будут читать многие, пока она попадёт к Жорке, поэтому, если в письме не схитрить, Маленков ему не поможет. И Лаврентий, макая перо в чернильницу невыливайку, писал, что в дни перед путчем много пил, затуманил этим себе мозги и потому-де всё так произошло, а могло бы и не произойти. Что теперь он, протрезвев от содеянного, раскаивается во всём и просит поверить в его искренность. Писал, что обещает доказать делом, если ему позволят, что он настоящий коммунист и может справиться с самым трудным заданием, пусть только партия поручит ему его для искупления вины.
    Когда письмо было уже передано следователю, его неожиданно перевели в Сухановскую тюрьму под Москвой, страшную тем, что она была устроена там, в старом монастыре, по его личному проекту. Перестройкой монастыря руководил он сам, придумывая камеры-одиночки с низкими потолками для психологической обработки самых заклятых врагов советской власти, обречённых на смерть. Но перед смертью они должны были пройти здесь весь ужас полного одиночества, изоляции звуков и произвола особо жестоких надзирателей и следователей.
    Лаврентий понял, следователь, которого он успел полюбить за человечность и готов был просить его, чтобы он повёл дело так, что суд мог бы сохранить ему жизнь, закончил свою работу. Вот почему он перевёл его в Сухановку! Теперь его начнут не спрашивать, а пытать. И никто никогда ничего не услышит и не узнает, что тут начнётся. Выходит, выстроил эту тюрьму, этот земной ад сам для себя? Боже, какая злая насмешка судьбы!..
    Вспомнив о своём письме Маленкову, он ясно понял, что писать он не мастак. Написал обо всём в привычно казённом партийном духе, словно каялся на партийном бюро. Просил, дурак, должность, на которой мог бы проявить "всю мощь своего таланта крупного организатора". Перечислил, ишак, былые заслуги - что и когда сделал для родины, в какие сжатые сроки этого достигал. Дошёл до того, что чуть ли не себе лично поставил в заслугу создание атомной бомбы. Сам Курчатов ничего, дескать, не достиг бы, не создай Берия для него энергетическую базу. Боже, какой ишак, какая близорукость! Народ строил, а не Берия. Разве об этом надо было писать в таком положении? Что с того, что действительно есть и неукротимая энергия, и талант организатора. Но все знают, есть кое-что и другое. И этого другого так много, что ни о каком использовании "таланта" не может быть и речи. Умеющих жёстко наказывать, когда есть власть, найдут всегда. Просить надо было о другом: о сохранении жизни. Пусть даже на самой тяжёлой колымской каторге, в самом суровом особлаге. Ведь из слов вежливого следователя давно выходило, что речь идёт о жизни. А он тут расхвастался перед Маленковым. Да разве пойдёт Егор теперь на защиту? Наоборот, начнёт себя спасать и открещиваться и от былой дружбы, и от всего, что делали когда-то вместе. Надо было, наоборот, побольше накидать грязи и фактов на него самого. И на других. Молотова, Микояна, Булганина, Хрущёва. Все - карьеристы и душегубы. Сами прибежали бы в эту яму договариваться: "Мы - спасаем тебя, а ты - письменно отрекаешься от показаний, которые дал следователю". Вот, что надо было. Да ещё обвинить их в заговоре против Сталина!
    Берия простонал от запоздалого открытия. Всё, упущен последний шанс! Они же, действительно, хотели устранить Сталина и были в заговоре - Хрущёв, Булганин и Егор. Не могли не быть! Сам он лишь опередил их, только и всего. Ну, Молотов, Микоян - не при чём, конечно: от природы трусы и хитрецы. А эта "святая троица" сразу почувствовала, что хотел арестовать их, и опередили. Вот как надо было написать! В это поверил бы и следователь. Значит, испугался бы, стал советоваться со своим новым начальством - что делать? Те перетрусили бы тоже, и к самому Егорке: так, мол, и так.
    "Правда, они могли бы убрать потом и следователя, и его начальников, и меня с ними вместе. Но - упустили бы при этом время. А там, как знать, что могло бы произойти. Может, и не тронули бы, боясь огласки. Вдруг, мол, этот следователь - хитрец? Снял фотокопию с показаний... Кому-то её передал. Можно, конечно, вытянуть жилы из него и узнать, кому. Но что толку, если тайна уже поползла и перестала быть тайной. Не лучше ли освободить этого Берию и заставить его самого упрятывать все концы, он это умеет. Могло так быть?.. Не исключено. Особенно в том случае, если я действительно угадал про их заговор. И они - прощают мне мой заговор против них, а я им - против Сталина. Шакал мешал всем - и мне, и им. Чего, мол, нам делить? И стали бы опять сотрудничать. Ну, спросили бы, откуда я про их заговор узнал? Ответил бы, служба такая. Хотел, мол, сначала арестовать всех, а потом представить суду все материалы. Но, коль вы опередили меня, и теперь ни мне, ни вам не поверят, давайте заключать мир. Так и сказал бы. Думаю, поверили бы.
    Правда, пошла бы не жизнь опять, а кто кого. Но это уже был бы мой выигрыш - свобода. А на свободе - я им 100 очков вперёд дам, как надо расправлять крылья и бороться! Если, конечно, ещё не затеяли газетную кампанию против меня. Думаю, что нет. Уж этому-то старый шакал всех научил! Успеют, если нужно будет. Правило их интриганской партии - оставлять последний ход за собой, не спешить. Не будут спешить и эти".
    Осознав упущенный, пусть и призрачный, шанс на спасение, Берия начал впадать в истерики. Выкрикивал мерзости, бесновался. Злился на самого себя: "Сидел бы, ишак, на своём прекрасном посту тихо, не торопился в цари, не горячил себе кровь честолюбивыми замыслами - был бы вторым человеком в государстве до конца дней своих! Ну, пусть даже третьим. Ездил бы и зимой и летом на лучшие курорты, охотился в горах на козлов, ел шашлык, пил вино, спал с молодыми красотками. А теперь вот - только из-за того, что захотелось быть вторым Сталиным и не хватило ума и выдержки - лишился сразу всего. Каким же, выходит, ишаком был, если не мог сразу додуматься до таких простых вещей! Почему-то эти светлые мысли пришли только в Сухановке, которую сам для себя спроектировал".
    От потрясения, насмешек судьбы и ежедневных расстройств на этой почве Берия то рвал на себе последние волосы, то громко разговаривал сам с собою по-грузински, ожидая начала пыток. А их всё не было. Это ещё больше взвинчивало его воображение и нервы. Казалось, что пытки оттягивают специально. Чтобы он, ожидая их, сначала поседел от предстоящего ужаса - уж кто-кто, а он-то лично видел, как сажали людей на раскалённые бутылки и что начиналось после этого!.. - а уж потом, под занавес сделают так, чтобы испытал всё и на себе.
    Стараясь не довести свое дело до "занавеса", Берия решил ринуться в добровольные признания и умолял надзирателей вызвать прежнего следователя. Когда тот прибыл, наконец, и приказал привести его на допрос, Лаврентий впал в циничную откровенность и без конца повторял просьбу сохранить ему жизнь.
    И вновь полное одиночество и жесточайшая тишина Сухановки - как и там, в подземелье бункера. Он ещё не плакал, что нередко случалось с людьми, присутствовавшими на пытках, а потом оказавшихся в положении подследственных. Но стал заговариваться в ожидании суда. Тогда всё время о чём-то спорил с собой, что-то доказывал себе на родном языке, переходя иногда на русский мат. Кончилось это тем, что он так втянулся в свой нервный психоз, что находил в нём уже не только успокоение от томительного безделья, но и удовольствие - как морфинист от укола морфия.
    Так было и в этот раз. Расшатав нервы, дёргаясь лицом и телом, он пытался кому-то доказать простую мысль. Разве он один виноват в преступлениях, которые ему шьют? Почему тогда не сидят вместе с ним и эти другие? Почему за приказы Сталина должен отвечать только один исполнитель, Берия? Почему не допрашивают Молотова, Кагановича, Ворошилова? А чем лучше тот же Хрущёв или его друг, хитрый и старый армянский лис Микоян, пересажавший в тюрьму половину своей Армении? А Маленков? Разве не на совести Егорки ленинградец Кузнецов, и вообще все уничтоженные по "Ленинградскому делу"? Кто косил вместе с Микояном коммунистов Армении, как траву? А другие "дела"? Где справедливость?
    И тут же с гневной обидой начал спрашивать самого Сталина, словно тот был живым и оба они напились, как тогда, на охоте возле озера Рица, и стали выяснять отношения. Только раньше выяснял их Сталин, а теперь в яростной запальчивости спрашивал и выкрикивал похудевший Лаврентий:
    - Вспомни хотя бы последние годы, я не говорю уже о прежних! Кто тебе был нужен, когда ты затеял кампанию против "безродных космополитов" в 47-м году? А, Лаврентий Берия, так? Тебе надо было сажать учёных евреев, нет?
    А в 48-м? Кто тебе был нужен, чтобы устранить в Москве еврейский театр и прикончить директора этого театра Михоэлса? Разве не мои люди?
    А чтобы засадить на 10 лет в тюрьму ненавистных тебе баб? Жену Молотова и твою личную родственницу Анну Аллилуеву. Опять Берия, тут ты ничего не скажешь!
    А в январе 49-го? Разгон Еврейского антифашистского комитета - кто выполнил? Какие известные люди тогда слетели! Заместитель министра иностранных дел - у самого Вышинского работал! - Лозовский. Заместитель министра Госконтроля РСФСР Брегман. Старуха-академик... как её... Лина Штерн. Еврейские писатели, писавшие на "идиш" - Давид Бергельсон, Давид Гофштейн, Перец Маркиш, артист Зускин. Пришлось допрашивать 15 человек сразу! Чьи люди это делали? Мои люди, ты это знаешь.
    Рюмин, правда, оказался потом сволочью. Но, я думаю, это по твоему личному указанию. Ты использовал его, чтобы убрать нас, много знающих о тебе. И поставить вместо нас других.
    Я не договорил тебе о деле с Еврейским комитетом... Кто приказал нам задушить его? Ты, ты сам!
    Когда генерал юстиции Чепцов понял на суде, что "дело" Еврейского комитета, которое стряпал твой Рюмин, тухлое, он стал добиваться у Софронова возвращения материалов на доследование. А ты? Что ты сказал Генеральному прокурору Софронову? Никаких доследований! Кроме бабы - всех расстрелять! Вот что ты ему сказал. Думаешь, я не знаю, да? Но этот юридический донкихот не знал, что ты - лично следишь за этим процессом. И пошёл, чудак, к Волину, председателю Верховного суда. Тот знал всё, и всё же не решился защищать своих евреев. Но как еврей воспользовался добровольным чудаком и направил его к Шкирятову. Тот - тоже знал всё, и отказался от доследования. Тогда Чепцов направился к другому еврею - Швернику. Но и этот - хотя и Председатель Президиума Верховного Совета! - напустил в штаны, боясь твоего гнева. Гнева самого Сталина! Посоветовал Чепцову поговорить с Маленковым, моим бывшим "другом", чтобы он подавился и сдох!
    Маленков вызвал обоих моих людей - Игнатьева и Рюмина, которые вели это "дело". И стравил их с Чепцовым. Чтобы выясняли сами: надо доследовать это дело или нет? В конце концов, мы все вместе запугали этого дурака ответственностью. Потом, когда суд был продолжен, мы установили в совещательной комнате для судей прослушивающее устройство. Чтобы знать всё и влиять на ход суда и его решение. О, тогда ты, старый шакал, был нами доволен!
    Голос Берии то затихал и превращался в бормотание, то набирал силу вновь и обрывался. Порою он замолкал совсем, будто задумавшись. То говорил что-то про себя, расхаживая по камере и нервно потирая руки. Наконец, словно опомнившись от столбняка, выкрикнул:
    - Ты был доволен мной, Маленковым и Абакумовым, когда мы летом 49-го раскрутили для тебя "Ленинградское дело"!
    А что ты сделал со мной и Абакумовым потом? Я тебе уже говорил, старая ты и неблагодарная свинья, ты - поверил доносу какого-то майоришки! Которому ты сам же - повторяю, я убеждён в этом! - ты сам же и поручил написать этот донос на Абакумова. Ты знал, шакал, что рикошетом этот донос ударит по мне. Ты посадил Абакумова, Рюмина - сделал правой рукой Круглова. Меня ты отстранил от постов, зная, что я - твой верный пёс, твой брат по крови - грузин! Ты поставил во главе МГБ моего бывшего подчинённого, пешку Игнатьева. Ты дал ему в подчинение сразу 2 министерства! Чего не захотел сделать в своё время для меня, маршала, которого ты знал столько лет! Это ведь была моя идея объединить под одной сильной рукой МГБ и МВД. А ты - отдал эти посты Игнатьеву! Почему ты так сделал? Потому, что этим выдвижением - плюс выдвижением сопляка Рюмина с душой продажной женщины - ты хотел плюнуть мне в лицо. И ты это сделал перед своей смертью, шакал! Но через год - нет, даже меньше! - ты подох. Думаешь, я не в курсе, как ты подыхал на своей даче и как никто не решился тебе помочь? Мне рассказал всё - по часам и минутам - помощник коменданта твоей дачи Пётр Васильевич Лузгачёв. это ты, ты многого не знаешь. И уже никогда не узнаешь! А мне - всегда было известно о тебе всё. И не только о тебе, вонючий ты импотент, но и о твоей семье. Твоя мать - была блядью. Твой отец - алкоголиком. Тёща - блядью. И твоя рыжая дочь - тоже блядь. Твой сын Васька - алкоголик, на которого я завёл "Дело", чтобы расстрелять его после твоей смерти. Полез на самого Берию, хилый засранец! Футболиста и хоккеиста Боброва у меня перехватил... А твой заморыш Яшка? Думаешь, мне не доложили, что армейская разведка разыскала его в Италии и привезла к тебе в Москву? Доложили! К сожалению, не сразу, и неизвестно, куда ты его спрятал. Тут взял верх ты надо мной, старый хитрец и конспиратор! Я до сих пор не выяснил этого. Раз ты удалил всех со своей дачи, в том числе и свою экономку-блядь и даже Власика - охранники сами признались мне в этом, но им ничего не было известно - то и я не мог выяснить ничего. Не лезть же мне было в армейскую разведку, чтобы насторожить там всех! Но, если бы я это выяснил, тебе не поздоровилось бы! Я сделал бы так, что об этом узнал бы весь мир, и ты был бы опозорен. Все узнали бы ещё и о том, что в твоей семье вообще не было порядочных людей, разве что один только Сергей Яковлевич Аллилуев, которому его жена, а твоя тёща, всю жизнь наставляла рога. Да ты и сам большой преступник и алкоголик. Помнишь, как ты кричал мне в 39-м году: "Когда твоя разведка убьёт Троцкого? Не можете убить, так хотя бы кастрируйте! Я хочу видеть его яйца у себя на столе, понял, нет?! Привези мне его яйца! Я скормлю их собакам. И все будут знать: Сталин кормил собак яйцами Троцкого!" Ты вёл себя, как злобный алкоголик. Ты и подох оттого, что много пил и позволил мне этим воспользоваться. Я хорошо помню ту ночь, когда началось второе марта. Я находился тогда в особняке у одной бляди. Вот там и разыскал меня Лузгачёв по телефону в 2 часа ночи...


    - Лаврентий Павлович? Это полковник Лузгачёв беспокоит. Здравствуйте. Извините, что в такое неурочное время звоню. Но у нас тут, на даче товарища Сталина - ЧП!
    - Что такое?! - обрадовано "встревожился" Берия.
    - Товарищ Сталин находится без сознания. Похоже, что уже давно...
    - Как это - давно? Докладывай всё по порядку...
    - Слушаюсь. Значит, так... Утром Иосиф Виссарионович, как обычно, в 11 часов, не поднялся и никого к себе не вызывал. Обслуга, естественно встревожилась, но без разрешения, как вы знаете, никто сам к нему не посмел - он запретил такие визиты. Чтобы без дела, мол, не беспокоили. Не вызывал он никого и к обеду, и сам не появлялся нигде.
    - Ну и что! - перебил Берия. - Может быть, товарищ Сталин устал. Поздно лег и захотел поспать.
    - Да мы это всё понимаем, потому и не тревожили. Мне доложил вчерашний дежурный, Хрусталёв: были гости, уехали под утро. Товарищ Сталин сам проводил всех гостей и сказал, что хочет спать. И даже охранникам велел выйти: "Вы, - говорит, - идите спать тоже. Мне сегодня никто уже не понадобится". Такого никогда ещё не было! Но - приказ есть приказ. Утром Хрусталёва сменил полковник Старостин. Всё было нормально, решили, что товарищ Сталин - спит. Я тоже так подумал: спит, наверное. Но потом, когда целый день прошёл, я засомневался: не может же человек так долго спать! Когда, смотрим, вечером в его кабинете загорелся свет.
    - Во сколько? - встревожился Берия.
    - В 18.30.
    - Ну вот, а ты паникуешь!.. - А голос был неуверенным.
    - Нет, товарищ маршал, вы дослушайте... Я хочу, чтобы вы знали всё... - Лузгачёв умолк, дыша в ожидании в трубку. Берия его поощрил:
    - Что там у тебя ещё? Докладывай, я слушаю.
    - Так вот я и говорю. Ждали мы всё, ждали, когда товарищ Сталин прикажет подавать обед или ужин, не знали уже, как и назвать. А звонка всё нет и нет. Опять же и почту не просит. И не зовёт никого, и тишина эта непонятная... Стали мы, значит, совещаться все - обслуга и охрана, что делать? Время-то шло... Почти до 22-х часов прождали.
    - Кто именно?
    - Я, Старостин, Туков и подавальщица Бутусова Матрёна Петровна. Решили, что идти надо мне. Я взял для предлога почту и пошёл. Разрешите, мол, товарищ Сталин, узнать: может, вам надо чего? Вот вам и почта заодно... Ну, пошёл я, значит, через все комнаты, включаю в каждой свет. Дохожу до большой столовой, и тоже - за выключатель. Да так и обмер весь! На полу, прямо на ковре, лежит возле стола товарищ Сталин в тапочках, в какой-то луже. Ногу как-то странно так... будто подвернул... Меня прямо шатнуло от страха! А он мне так слабо... правой рукой... точно на помощь... Ну, я к нему. Наклоняюсь, а он мне хочет что-то сказать и, вижу, не может. Только смотрит с мольбой. Рядом с ним "Правда" валяется. На столе - бутылка "Боржоми" раскрытая...
    - Может, он на пол лёг от жары? Газету читал?..
    - Да нет же, товарищ маршал! Если б он читал, горел бы свет. А он, видно, ещё днем туда вошёл... из ванной. Ну, и если вечером света не включил, когда стемнело, выходит, давно уже так лежал...
    - Что дальше? - нетерпеливо подстегнул Берия.
    - Дальше - я побежал к Тукову и Бутусовой. Беда, мол. Надо вызывать врачей, а по инструкции, подписанной вами, никто этого теперь, кроме вас, делать не имеет права. Перенесли товарища Сталина на его диван, уложили. Стали звонить вам, но не дозвонились. Я позвонил товарищу Маленкову, но он тоже вас не нашёл. Сам перезвонил потом и приказал разыскать вас и сообщить обо всём. Тогда мы позвонили генералу Игнатьеву. Он тоже ничего без вас не решил. Посоветовал позвонить вам на городскую квартиру ещё раз. На этот раз трубку сняла Нина Теймуразовна. Сказала, что вас дома нет, где-то на службе. Вот только сейчас еле нашёл вас: телефон подсказал ваш адъютант, спасибо ему.
    - Когда ты звонил Игнатьеву?
    - Ровно в полночь. Как раз по радио били кремлёвские часы. А теперь уже 2-е марта, 2 часа...
    - Ладно, - заключил Берия, - ничего там без меня не предпринимайте. Сейчас я позвоню Маленкову, и приедем. На месте сами решим, что делать.
    - Врачей - вызывать? - напомнил Лузгачёв.
    - Я тебе что сказал?! Без меня - никаких действий! Забыл, какие у нас врачи!.. - резко ответил Берия и повесил трубку. В его мозгу заплясало радостью и испугом одновременно: "Наконец-то! Старый шакал подыхает! Врачей ему? Как бы не так!.."
    Испуг уже прошёл, осталось одно ликование: "Всё, всё! Кончились мои страхи. Это же надо! За сутки - чуть не умер от страха. Ни радио, ни телефон - ни слова о шакале! Все молчали, а я чувствовал себя, как в гробу. Нет, как в могиле! Полная тишина. А вдруг на скорпиона не подействовало, и он ходит себе там, живёт? - сомневался я. - Значит, мне погибать? Почему ничего не происходит? Вот что я пережил! С ума, думал, сойду. А шакал-то, оказывается, уже лежал. И сейчас лежит... Ну, нет, теперь он у меня уже не поднимется!.. Стоп! Надо не забыть забрать у него ключ от его сейфа. Доставал всегда из правого кармана... А шифр - нам давно известен..."
    В 3 часа ночи Берия и Маленков были уже возле Сталина. Берия ворвался стремительно - хотелось самому скорее увидеть: в каком состоянии скорпион? А Маленков, дубина, снял сначала ботинки и, неся их у себя подмышкой, осторожно ступал в одних носках. Вид нелепый, конечно. Однако Берии было не до него: встретился взглядом со Сталиным, лежавшим на диване. Тот смотрел почему-то одним левым глазом и, кажется, узнал. В зрачке плеснулась ненависть - точно пламя качнулось в свече. Неужто догадался?.. Глаз тут же закрылся, и враг от бессилия и злобы начал хрипеть.
    Берия радостно воскликнул, обращаясь к Лузгачёву:
    - Ну вот! Товарищ Сталин даже храпит во сне, а вы подняли панику...
    Подала голос Бутусова:
    - Непохоже это на сон: хрипит он! Да и так... Разве же не видно? Плохо ему, только сказать не может.
    Берия забормотал:
    - Ладно, сейчас вызовем надёжных врачей. Они без нас определят, что с товарищем Сталиным? - И повернулся к Маленкову: - Я - привезу сейчас врачей. А ты, Георгий Максимилианович, поезжай к себе и обзвони на всякий случай членов ЦК. Чтобы немедленно ехали все сюда. Впрочем, я сам позвоню Хрущёву. А он - оповестит остальных. Свободны все!..
    К машинам Берия шёл по территории дачи не спеша, словно заботился о тучном Маленкове, пыхтевшем от одышки, как паровоз. Оба молчали. Берия - оттого, что не знал, что сказать, почему задержался один возле Сталина тогда, после ужина. Маленков - боялся своего властного и грозного друга. Хоть и не министр МГБ теперь, а всё равно - там, в этих карательных органах. В его руках многое... И послушаются там только его, если даст команду.
    Так молча и сели, каждый в личную машину. Берия погнал своего шофёра в Кремль на огромной скорости - хотел проверить кабинет Сталина и его знаменитый сейф без свидетелей. Нет ли какого распоряжения насчёт возможного преемника? Если есть, забрать с собой и уничтожить сразу же, как только шакал умрёт. В том, что он умрёт, Берия был теперь уверен. Понимал он и другое: авторитет Сталина для всех баранов из правительства настолько велик и привычен, что они не решатся не выполнить его предсмертную волю. И тогда место Сталина займёт...
    "Кто? - мучил жгучий вопрос. - Кого он наметил вместо себя в вожди? Шакал, шакал, подлец!.."
    Увы, предположения Берии не оправдались. Старый генералиссимус никого не хотел видеть на своём месте, и никаких распоряжений на этот счёт в его сейфе не оказалось. Был лишь заготовлен Указ на выдвижение на пост Председателя Совета Министров СССР Пантелеймона Пономаренко, безвестного для всех, бывшего секретаря ЦК компартии Белоруссии, переведённого Сталиным после войны в секретариат ЦК КПСС.
    Берия был потрясён. Сталин не собирался умирать, но... собирался посадить на своё место какое-то ничтожество? Что с того, что этот Пономаренко слыл в войну толковым мужиком, возглавлявшим штаб всего партизанского движения? Что с того, что был отличным организатором? Разве Лаврентий сам не обладает такими же качествами? А может, ещё и лучше. Берию - знают все. А кто знает этого? Что может означать такой ход старого шакала?
    Остыв, Берия понял, выдвижение Пономаренко могло означать только одно. Шакал утомился и не хочет больше заниматься делами Совета Министров. Он нашёл для этого себе человека, который был бы и толковым на этом месте, как расстрелянный академик Вознесенский, и не способным к захвату всей полноты власти в свои руки. То есть, смог бы управлять Советом Министров страны бескорыстно. А что? Расчёт шакала был прост, но безупречен. Маленков - тянет всю партийную работу, Пономаренко - будет тянуть хозяйственную. Сталин же - не будет заниматься ничем, но будет считаться Верховным Правителем государства. Вот что это могло означать. Сталин почувствовал себя стариком, но о смерти - ещё и не помышлял. Просто хотел пожить с бо`льшим комфортом, не обременяя себя никакими нагрузками, и в то же время, как говорится, не отходя от власти.
    Пряча в карман заготовленный Сталиным Указ, Берия стремительно размышлял: "Смотри ты, оказывается, даже завизировать успел, у троих членов Президиума ЦК! Ну, нет, ничему этому не бывать! Возглавить правительство должен я. Только я, и никто другой! Теперь весь вопрос в том, как это право всем доказать? Никакого завещания нет. Надо действовать!.. Там видно будет, как действовать? Покажут обстоятельства..."
    Приказав начальнику охраны Кремля опечатать кабинет Сталина и никого туда без его разрешения не впускать, Берия позвонил Хрущёву, чтобы тот оповестил всех и выезжал к Сталину на дачу. Выждав после этого ещё с полчаса, он вызвал к Сталину "скорую помощь" из кремлёвской больницы и самых лучших врачей. После этого вновь выехал на дачу и сам.
    Прибыл он к умирающему Сталину почти одновременно с другими членами правительства - всё рассчитал. Только вошёл в дом, и подкатила "скорая помощь" с врачами. Но он уже знал, спасать Сталина поздно. Подумал с радостью и о Хрущёве: "Молодец, кабан! Сообразил, что врачей надо было вызывать не в первую очередь".
    В комнату, где лежал Сталин, вслед за врачами, вошли, прибывшие только что, Ворошилов и Каганович. Ощущая себя к Сталину более близким, Каганович приказал кардиологу Лукомскому:
    - Приступайте к обследованию, профессор.
    Лукомский осторожно, словно прикасался к горячему железу, взял левую руку Сталина. Нащупывая пульс, дёргался, будто его ударяло током. Увидев это, Берия грубо сказал:
    - Возьмите его руку, как следует, вы же врач!
    Закончив обследование, Лукомский заявил:
    - Правая рука у товарища Сталина не действует. Парализована также и правая нога. Не может он и говорить. Состояние очень тяжёлое. Видимо, это инсульт.
    К дивану, на котором лежал Сталин, подошли 2 врача и разрезали на вожде плотный шерстяной костюм. Ловко его сняли по частям, подозвали помощников и перенесли больного на кушетку в большую столовую, где было много места для всех и свежего воздуха.
    Расхаживая по длинному залу столовой, Берия рассудил: "Раз он был одет, значит, проснулся в воскресенье после пьянки и сам оделся, оставив включённым свет. Стало быть, инсульта у него ещё не было. А был, видимо, уже вечер, если пришлось включать свет. Выходит, спал очень долго, и сон сохранял его от удара. А потом он, наверное, захотел пить или есть и пошёл в столовую. Надел не ботинки, а шлёпанцы - значит, никуда из дома ехать не собирался и чувствовал себя всё ещё хорошо. Но вот от ходьбы последовал, видно, удар.
    Не успел поэтому включить даже света - упал. Свет в столовой включил Лузгачёв, он это сказал мне, когда звонил. Хотели узнать, почему так долго никого к себе не зовёт. Зажёг свет в столовой и увидел шакала лежащим на полу и в луже. Значит, обоссался, когда упал. Не успел ни выпить ничего, ни покушать. Дошёл, открыл дверь, и на этом его исторический путь окончился - сел, как говорят русские, в лужу.
    Старостин пошёл к нему уже после доклада Лузгачёва. Получается, что шакал пролежал на полу несколько часов. Старостин говорит, что когда вошёл к нему, он уже был в сознании и делал ему какие-то знаки - хотел, чтобы он подошёл к нему. Потом охранники перенесли обоссавшегося вождя, жаль, что не обосравшегося, на диван в малую столовую. Там он потерял сознание опять, а они решили, что просто уснул и не стали тревожить. Старик не любил, когда охрана или прислуга заставала его на карачках пьяным или шедшим в уборную, как матрос по качающейся палубе; не раз было, часто напивался, как свинья.
    Начался уже понедельник, когда сообразили, что с шакалом что-то не то и стали разыскивать по телефонам меня. А теперь и понедельник уже кончается, а помощи другу и учителю всех народов всё ещё никакой... Надо быть здоровым и молодым буйволом, чтобы такое перенести и не подохнуть! Значит, слава Богу, подохнет: хватит держать в напряжении мир".
    Осмелев, Берия решил разыграть небольшой спектакль, взяв в нём на себя роль заботливого товарища по партии и любящего друга. Обращаясь к суетившимся возле Сталина врачам, разразился скорбной тирадой:
    - Вы мне гарантируете жизнь товарища Сталина? Вы понимаете, какая на вас ответственность за здоровье товарища Сталина? Хочу предупредить всех: не жалейте ни сил, ни средств! Надо какое дорогое лекарство - скажите мне! Привезут на самолёте из Китая, Америки, откуда хотите...
    Врачи засуетились, стали показывать, что усердствуют изо всех сил. И хотя Сталин лежал без сознания, его пытались кормить с ложечки - давали тёплый бульон, сладкий чай, чтобы поддержать угасающие силы. Затем, вставив в член больного вождя катетер, начали откачивать мочу. Свободные врачи принялись договариваться между собой, кто, в какое время, будет дежурить возле больного - находиться на месте сразу всем, значит, выбиться из сил одновременно, да и только мешать друг другу. А кто же будет спасать потом самого больного?..
    Глядя на врачей, стали распределять время партийного дежурства возле вождя и члены ЦК. Берия и Маленков, ощущая себя самыми главными, заявили, что будут дежурить завтра днём. Рядом со Сталиным должны были пока оставаться свежие Ворошилов и Каганович, которых сменят утром Хрущёв и Булганин.
    Собираясь уезжать, Хрущёв вдруг заметил, что Сталин пришёл в себя после откачки мочи и, видимо, чувствуя стыд оттого, что у него в члене находится катетер, пытался, словно бы, прикрыться. Но Берия лишь досадливо махнул рукой и, взяв Хрущёва под локоть, отвёл в дальний конец столовой и принялся "увещевать":
    - На х.. он тебе сдался? Ты что - врач? Пусть делают своё дело сами. Наше дело - не допустить в другой раз, когда поправится, чтобы он пил! Старый гипертоник, а такой, извини меня, ишак! Разве можно каждую субботу - гости, гости! Холостяцкие пьянки до утра. Что он - молодой человек, да? Перепутал, понимаешь, когда у людей ночь, когда день! Когда, понимаешь, всем работать надо. Такой режим и молодому не выдержать, вот и доигрался! Так я говорю, нет?..
    Пребывая в страхе от "дружеских" тирад грозного маршала, Хрущёв, наученный циничными правилами Кремля и предательствами, молчал, боясь, что его слова могут быть потом перевраны и перетолкованы вкривь и вкось. Хитрил и Берия, желавший казаться лучше грубым, чем подозреваемым в убийстве, а потому, как бы не в силах сдержаться при его темпераменте от дружеского возмущения, продолжал:
    - Сколько раз предупреждал старого мудака: "Иосиф Виссарионович, не надо, поберегите себя!" Ты думаешь, слушал? Как бы не так! Не может забыть мне, что я знаю его тайну! Потому и понизил.
    - Какую тайну? - насторожился Хрущёв.
    - А ты что, не знаешь, что он - с 31-го года - почти полный импотент?
    - С чего ты взял? По-моему, это произошло гораздо позже, когда уже состарился. То есть, как и положено... как у всех.
    - Много ты знаешь! Это он тебе так говорил, да?
    - Да нет, я с ним на такие темы не мог разговаривать... - уклонился дальновидный Хрущёв.
    - А я - мог, и знаю. Сам подбирал для него женщин. А он, оказалось, делал только вид, что они ему нужны. А мог - да и то не долго - только с одной. Знаешь, кто эта женщина?
    - Нет, не знаю, да и знать не хочу - не моё это дело...
    - Зря боишься. Про Валентину Васильевну многие знают - это экономка.
    - Неподходящий момент обсуждать такие вещи, - пытался Хрущёв увести разговор с опасной дорожки.
    - Почему неподходящий? Плакать, что ли? Заранее? Я хочу, чтобы он выздоровел, потому такой разговор... Мужской! Да и давно дело было - и с экономкой, и с его Надей, которую он не мог удовлетворять. Потому она и пыталась разойтись с ним. У него в те годы шла борьбы за власть, жил на одних нервах. А ей - нужен был муж, а не политический деятель-импотент! Гнать таких надо... Вот у меня жена - покорнее лани! Настоящая грузинка! А он себе выбрал...
    Что-то заметив по лицу Сталина, куда поглядывал, Берия неожиданно прервал свою болтовню и быстрыми шагами направился к дивану, на котором застонал Сталин. Подойдя, он склонился над умирающим вождём и в ужасе окаменел там. На него осмысленно и грозно смотрел человек, пришедший в себя и в твёрдую память. А память у Сталина на обиды и месть, все знали, ох, как была хороша! Перемена в лице Берии была настолько разительной, что окаменел и подошедший Хрущёв. На его глазах Берия неожиданно опустился перед диваном на колени и, схватив свисающую кисть Сталина в свои руки, принялся целовать её, что-то бормоча.
    Дежуривший за отдельным столиком врач - тоже было видно по лицу - не знал, что делать. Он давно уже не верил в выздоровление Сталина. А Берия, что же? Поверил, что ли? Что там произошло?.. Чуть не бегом врач подхватился к больному тоже.
    Врач склонился над Сталиным в тот момент, когда он потерял сознание вновь. Глаза вождя закрылись, мускулы на левой половине лица расслабились. А Берия, резко поднявшись с колен, и не стесняясь ни врача, ни Хрущёва, досадливо сплюнул на пол. Выпрямился, как после невыносимого оскорбления, и направился к выходу.
    Постояв немного, Хрущёв пошёл из столовой тоже. В коридоре он встретил Булганина, одетого в дорогу. Подойдя к нему, прошептал:
    - Надо срочно поговорить...
    Зная расположение дальних комнат, Булганин шёл впереди, ведя, как бы за собою, Хрущёва. Войдя в пустую комнату для гостей, министр обороны снял с головы каракулевую папаху, выдохнул:
    - Ну, что там у тебя?..
    - Николай Александрович, - начал Хрущёв осторожным полушёпотом, - мы, видимо, находимся сейчас в таком положении, что Сталин скоро умрёт. Об этом говорят уже и врачи. Так вот... ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?
    - Какой? - тоже почти шёпотом спросил Булганин.
    - Судя по наглости, с какой он начал вести себя - только что - он возьмёт себе пост министра госбезопасности.
    - А почему не повыше? Может, он захочет...
    - Не думаю, что захочет. Он умнее, и сразу на это не пойдёт. А вот министром госбезопасности, которому не страшен никто, он уже себя ощущает. - Коротко передав свой разговор с Берией, Хрущёв заключил: - Понимаешь, нам никак нельзя допускать его теперь к госбезопасности.
    - Почему?
    - Если он получит госбезопасность - это будет началом нашего конца.
    - Согласен с тобой, - ответил Булганин, подумав.
    - Надо что-то делать... - заметил Хрущёв, вздыхая.
    - Что-о?.. Вот вопрос!
    - Давай обсудим... Помнишь, что говорил о Берии бывший секретарь компартии Азербайджана Каминский?
    - Ну?
    - Так вот, я тоже не верю в то, что Берия считает себя коммунистом. Каминский, видимо, был прав, что в 19-м году Берия был английским агентом.
    Булганин молчал.
    Хрущёв сменил тему:
    - Ладно, всё это выяснится потом. А пока - нам надо переговорить с надёжными членами Политбюро.
    - Теперь это - Бюро президиума цека, - поправил Булганин.
    - Я - беру на себя разговор с Маленковым.
    Булганин недоверчиво уставился Хрущёву в глаза - ждал. А Хрущёв, понимая право Булганина на недоверие, продолжил:
    - Думаю, что он поймёт нас. В душе - он ведь такого же мнения.
    - Не знаю, не знаю...
    - Надо сговариваться, Николай, иначе будет полная катастрофа не только для нас, но и для всей страны. Зря ты со мной осторожничаешь: мы же с тобой вместе начинали, когда были молодыми. Я же вот тебе - напрямую... Смотрю прямо в глаза.
    - Ладно, - поверил Булганин, теплея взглядом, - я тебе - тоже доверяю. Но, пока ты не переговоришь с "Маланьей", я - ничего предпринимать не буду. Не хочу, понял?
    - Понял. Переговорю. - Хрущёв открыто заулыбался, думая о том, что Булганин не постеснялся назвать при нём Маленкова "Маланьей" - кличка эта ходила по Кремлю давно, но её решались произносить лишь при "своих" в доску. Значит, Булганин дал понять, что считает его своим, хотя и знает, что он дружен с Маленковым.
    - Вот тогда, Никита, и будет видно, что делать дальше. А сейчас - поехали, надо поспать хоть немного.

    5

    Во вторник приехавший на дачу Сталина Берия увидел входящую в зал столовой рыжеватоволосую дочь Сталина Светлану. Оказывается, исполнительный Хрущёв вызвал сюда не только членов Президиума ЦК, но и детей вождя. Вслед за Светланой явился и опухший от беспробудного пьянства, весь какой-то, словно помятый, сын Сталина Васька, одетый в генеральскую форму. Этот, увидев, как врачи ставят на затылок отца пиявки, подсоединяют проводники, чтобы снять электрокардиограмму, начал истерично выкрикивать:
    - Сволочи! Загубили отца...
    Был он ничтожно маленький, как и Сталин, хлипкий телом, узкогрудый. А главное, казался никчемным здесь, в этой больничной обстановке. Однако о нём тут же забыли все - Сталин пришёл в сознание после пиявок. И хотя глаза у него были закрыты, это было видно и по его лицу, и по тому, как метнулась к нему дочь. Подошли сразу и все остальные, кто присутствовал в зале.
    Почувствовав людей, Сталин открыл глаза. Попытался что-то сказать, но язык не подчинялся ему и тогда он приподнял левую руку, показывая ею не то на потолок, не то на стену. На губах появилось подобие улыбки. К нему начали подходить члены правительства, и он стал по очереди пожимать им руки своей слабой левой рукой. Все облегчённо вздохнули. Окаменел лишь Берия, напрягшийся до предела. Но и он подошёл, остановившись за спиной Булганина.
    Хрущёв, думая о том, что Берия будет теперь опять не опасен, обрадовано объявил:
    - Товарищи, знаете, почему Иосиф Виссарионович показывает нам рукой? На стене висит картинка, вырезанная из "Огонька". Смотрите: там девочка кормит из рожка ягнёнка! А мы - поим товарища Сталина с ложечки. Вот он и хочет, наверное, сказать, что он - в таком же состоянии, как этот ягнёнок.
    Радость, однако, была недолгой. Не успела дочь Сталина договорить что-то своё, как Сталин потерял сознание вновь. Ворошилов, Каганович, Хрущёв - тихо и умело "плакали". Впрочем, Хрущёв, ненавидевший Сталина, как и Берия, плакал, может быть, даже искренно - от страха перед будущим. Микоян сидел в стороне в глубоком кресле и о чём-то сосредоточенно думал - хищный, круто загнутый нос делал его похожим на замершего стервятника, готового вспрыгнуть на подыхающую добычу. Булганин, одетый в военную форму, осторожно прохаживался. Берия же, только теперь, безбоязненно подошёл к Сталину и, видя, что тот лежит без сознания, громко проговорил:
    - Товарищ Сталин! Здесь - находятся сейчас все члены Политбюро. Скажите нам что-нибудь...
    Сталин молчал. Врачи продолжали суетиться возле него - что-то делали. Остальные люди в белых халатах, самые знаменитые светила медицины, вызванные в этот день - расположились в двух просторных комнатах по соседству со столовой: сидели на широких тахтах. На консилиум были собраны профессора-невропатологи Филимонов и Ткачёв, главный терапевт Минздрава профессор Лукомский, терапевт Лечсанупра Кремля доцент Иванов-Незнамов, начальник военно-санитарного управления Смирнов. Входили только что приехавшие доктора Коновалов, Куперин. За ними - Глазунов, Тареев, Мясников. Возглавлял консилиум новый министр здравоохранения Третьяков, занявший этот пост после нашумевшего "дела врачей". К нему и подошли шептавшиеся врачи Мясников и Коновалов с тихим и совершенно диким вопросом, произнесённым министру на ухо: "Не возникнут ли потом осложнения там по поводу наших фамилий? Может, лучше не брать нас в состав консилиума, а пригласить других врачей?"
    Министр молча замахал на них: "Сидите уж, коли приехали! Будет хуже, если уедете. Вот тогда уж точно обратят внимание на смысл фамилий..."
    Пожилая медсестра, всхлипывая, делала умирающему Сталину какие-то уколы. Там было тесно от людей в белых халатах, остро пахло лекарствами, несмотря на полностью раскрытую форточку. Все были, словно в шоке. Сидела неподвижно, без слёз, дочь Сталина - будто смотрела не на лежавшего отца, а всматривалась в себя.
    Берия опять подошёл к знаменитому профессору. Глядя на пожилого интеллигента сквозь холод пенсне замораживающими глазами, спросил:
    - Будет жить?
    Испуганно пожимая плечами, профессор пролепетал:
    - Коллапс... Состояние продолжает оставаться крайне тяжёлым... Но мы постараемся, конечно, сделать всё, что в наших силах...
    По синеве лицо Сталина было похожим на утопленника. Но вождь всё ещё дышал, прикусив распухший язык. Его невенчанная прислужница-жена Валентина Васильевна Истомина плакала возле него от страха, что Берия теперь выгонит её с дачи за ненадобностью: "Где тогда жить, что делать? Одна, нет никого...". Увидев, что на неё обращают внимание, она тихо поднялась и направилась в дальнюю комнату. Там стала рассказывать, свободной от работы, медсестре:
    - Светочка приезжала к нему на Октябрьские. И ещё раз потом... в день его рождения. Была тут вместе с детьми. Иосиф Виссарионович играл с ними... А Вася - только поздравил его по телефону.
    - Васька всё пьёт! - оборвал её появившийся Берия. И пошёл дальше, вспоминая, как встретился ночью с жутким и, казалось, всё понимающим взглядом Сталина. Почудилось даже, что Сталин и сейчас говорит ему с укоризной в спину: "Что, Лаврентий, ты решил, что со мной уже всё, обрадовался, да? Останутся от Сталина только 2 музея, похожие на вход в станцию метро? И там, и там - ты поместил домики, в которых я жил, так? Чтобы не портились, говоришь? Вах! Я лично не видел, смотрел только в кинохронике, которую запретил показывать. Но, говорят, твоя идея и в жизни выглядит так же нелепо, как и в кино. Будто ты - поместил мои домики в гроб. А теперь - тебе не терпится поместить в гроб и меня самого?.."
    Прохаживаясь по комнатам и разглядывая обстановку, чтобы скрыть ликование, Берия подумал о Сталине, словно отвечая ему: "Ты сам заключил себя здесь, в свою камеру-одиночку! Потому и подох. Некому было тебе ни помочь, ни заранее что-то предусмотреть для тебя. Нет даже медицинской аптечки! Нет лекарств первой необходимости. Нет и людей, которые дорожили бы тобой. Потому что ты - никого сам не любил! И никому не доверял всю жизнь". Вслух же произнёс свою мысль по-другому:
    - Сам себя... заключил здесь... в одиночестве.
    И снова обрушился мысленно на вождя: "К счастью, ты, шакал - уже не жилец, не надейся! Ты - только вонючий полуживой труп. Да и кому ты был нужен? Ты никогда ничего не делал сам. И не умел делать. А в последние годы - ты даже и не писал ничего. "Проблемы социализма" - ведь не ты написал! Думаешь, не знаю, да? Ты - только книги читал по ночам. Сидел здесь у себя, как старый рябой филин, и не спал. А днём отсыпался. Но, считалось, что ты руководил всеми народами, которых ты не видел в глаза никогда. Ты - знаешь лишь свою дачу здесь, да в Сочи. Ты - только ел и спал последнее время! Ну - ещё ходил в уборную... Сраный "вождь народов"!"
    На стенах гостиной по-прежнему выделялись нелепые картинки, которые Сталин вырезал из иллюстрированных журналов и приклеивал прямо на стены. Преобладала детская тематика: девочка поила молоком из рожка козлёнка; мальчик на лыжах; дети под цветущей вишней. Видимо, на старости лет в нём стало побеждать стариковское. Не имея под рукой ни котёнка, ни своих внуков, Сталин находил утешение в чужом счастье, расклеенном им на стенах. Поражала своим безвкусием и вся убогая, примитивная обстановка в гостиной. На одной стене висела в простой багетовой раме копия репинских запорожских казаков, выполненная литографским способом и размноженная миллионными тиражами. На другой стене - портретик Ленина, которого ненавидел, но держал, изображая, что чтит и продолжает его дело. И всё это - в доме вождя огромнейшего государства! Мог бы приобрести себе несколько мировых шедевров-подлинников и вывесить для обозрения. А вместо этого - серия репродукций с рисунков художника А.Яр-Кравченко: портреты Горького, Шолохова, Фадеева и других писателей, которых так же не любил, как и Ленина.
    Разглядывая портрет Горького, Берия негромко сказал, обращаясь к подошедшему Маленкову:
    - Не дожил Алексей Максимович до свадьбы своей внучки с моим сыном. - А сам смотрел на Хрущёва, убеждавшего в чём-то Булганина в дальнем углу гостиной. Не знал, что Никита уговаривал объединяться против него, не допускать его к власти, если Сталин умрёт.
    Маленков понял реплику Берии по-своему. Хочет лишний раз подчеркнуть своё превосходство. Не только, мол, грузин, как и умирающий Сталин, но ещё и родственник великого писателя. И в ту же секунду вспомнил, что жена Берии, увядшая красавица Нина Теймуразовна, выглядит вечно запуганной и старается исчезнуть из комнаты, как только её муж появлялся с кем-либо из кремлёвских сослуживцев. В её вечно заплаканных глазах был страх. Наверное, что-то знала о его жестокостях. А ведь её двоюродный брат, Алексей Гегечкори, был известным революционером в Грузии, наркомом внутренних дел, а одно время и заместителем председателя Совнаркома Республики. Видимо, он и помог тогда восхождению Лаврентия.
    Так ничего другу и не ответив, думая о его жене, Маленков предположил: "Наверное, она самая несчастная из всех жён в нашем правительстве". И пошёл встречать Молотова, который появился, несмотря на то, что болел в эти дни гриппозной пневмонией. Видимо, Вячеслав хотел лично удостовериться, что гонитель его жены помирает, и для Полины настанет час избавления от мук.

    6

    Уставший от ночного дежурства при Сталине Хрущёв приехал к себе на дачу ранним утром в среду. Немного поел и лёг спать. Однако не успел его мозг отключиться и провалиться в сон, как возле самого уха раздался на тумбочке телефонный звонок. Звонил Маленков:
    - Никита Сергеевич, это я. Срочно приезжай, у товарища Сталина произошло ухудшение. - И повторил: - Приезжай срочно!
    Делать было нечего, надо было одеваться. Хорошо, что не поехал ночевать домой в Москву, а приказал шофёру везти на дачу, чтобы находиться поближе, если понадобится. Вот и понадобился. Быстро поднялся, позвонил шофёру и, пока одевался, тот уже просигналил во дворе - машина, мол, подана.
    Сталина Хрущёв застал, действительно, в тяжёлом состоянии. С этого момента время потянулось так медленно, будто не хотело отпускать вождя на тот свет. Съехавшиеся члены правительства целый день томились в бездействии. Всем хотелось есть, полежать. И они, непривыкшие к дискомфорту, осторожно и по очереди, поднимались на верх, "подкреплялись" водкой в большом зале (точно такой же столовой, которая была под ними с умирающим), садились обедать, а потом разбредались по комнатам для отдыха и, лёжа там на диванах одетыми, думали только о том, оставил ли завещание Сталин? Если оставил, то что в нём? Кому и какой достанется пост? И, мучимые этим, вскакивали и ходили узнавать: умер, нет? В общем, не жили до самого вечера, а напрягались, как и тяжело умиравший Сталин.
    Когда в зал к задыхающемуся вождю вошёл Хрущёв, у того началась агония - появилась рвота с кровью, упали кровяное давление и пульс. Забегал врачебный консилиум в белых халатах. Пошептались, позвали пожилую медсестру. Та закивала и сделала, по их назначению, ещё один укол. Вроде бы, стало больному лучше. Тогда к его изголовью подошёл Ворошилов, склонился и громко проговорил:
    - Товарищ Сталин! Мы все здесь! Твои верные друзья и соратники. Как ты себя чувствуешь, дорогой?
    Все знали, последнее время Сталин не подпускал к себе Ворошилова. И тот, видимо, на всякий случай, старался задобрить вождя - вдруг выздоровеет? Но Сталин, перенесённый теперь с дивана на большой стол, где ему было ровнее лежать, а врачам наблюдать за ним со всех сторон, лежал безмолвно, грузный, и неожиданно показался всем очень коротким и толстым. Лицо у него было перекошено, правая рука и правая нога стали, как плети, что подтверждало диагноз о параличе всей правой части тела. Он стал часто и тяжело дышать, то сильнее, то тише.
    - Началось, по-моему, "дыхание Чейн-Стокса", - заметил профессор Коновалов. - Мерцательная аритмия.
    Профессор Ткачёв, пожевав верхнюю губу, заключил:
    - Кровоизлияние в левом полушарии мозга, на почве гипертонии и атеросклероза.
    Маленков спросил:
    - Ну, и каков же ваш прогноз?
    - Трудно сказать... - Профессор пожал плечами. - Систематического наблюдения за здоровьем - не было. Лечащего врача - тоже. Только что была снята электрокардиограмма, и наш молодой врач заявила нам: "Это, мол, инфаркт! Острые нарушения кровообращения в венечных артериях сердца. И - очаговые изменения в задней стенке сердца". Однако мы не согласны с её диагнозом. Тут - явно другое... Но и при том, и при другом диагнозе - смерть уже неизбежна. Слишком долго не было оказано никакой помощи.
    Поняв, что Сталин больше не поднимется, Берия начал везде распоряжаться своим зычным и, казалось, радостным, голосом. Грубый от природы, он не умел скрывать своих чувств перед теми, кого не боялся, хотя в настоящем случае и пытался: то громко сморкался - "от слёз", то вздыхал, как корова в хлеву, напуская на лицо непереносимую печаль - "скорбел". Но тут же легко забывал о принятой на себя роли, заводил посторонние и нелепые разговоры. Рассказал даже грубоватый анекдот про врача, который лечил стариков и старух таблетками, изготовленными из высушенного кала: "Вкус к вам уже вернулся, аппетит придет позже". И забывшись, чуть не заржал.
    Думая про себя на грузинском, он уже расхаживал по комнатам, как хозяин, и ликовал: "Всё, скоро подохнет, настанет моя очередь приказывать всем! Слышишь, ты, генесралиссимус? Теперь я поведу страну дальше, я, маршал Берия! Но я - в отличие от тебя - буду править страной гибче, умнее. Ты - всё и всем запрещал. А я - буду поступать наоборот: начну понемногу разрешать. При тебе - все вопросы входили в компетенцию партии. А у меня - всё будет решать Совмин. Как при Ленине. И все, наконец, увидят, что настоящий ленинец - Берия, а не Сталин. А партия - будет ведать только кадрами и пропагандой. И роль Советской власти, таким образом, будет, как бы, восстановлена. Ты хоть понимаешь, какой это вызовет у всех восторг!..
    Но это не всё. Я разрешу восточным немцам объединиться с западными. Чтобы немцы из ГДР не бегали больше десятками тысяч на Запад. Не дискредитировали там наш социализм. Но преподнесу это - в другой упаковке, конечно. Вот вам, господа капиталисты всего мира, миролюбивая политика! Вместо сталинского "железного занавеса". Это откроет мне сразу такие кредиты в доверии и экономике, что ахнет весь мир. Ну, и советский народ немного вздохнёт от бедности. И вознесёт меня - ещё выше тебя. Но и это ещё не всё. Ты - порвал отношения с братской нам Югославией. А вот я - помирюсь с ней. Это тоже произведёт впечатление на Запад. А когда я освобожу из тюрьмы всех врачей, которых ты приказал засадить туда как врагов народа и сионистов, весь еврейский мир поймёт, что Берия - изменил сталинскую политику окончательно и бесповоротно. А у них - золото мира, мировая власть. Мой авторитет будет вознесён ими во всех уголках земли! Да и в конце концов врачи вылечили меня от сифилиса после войны. И не разгласили при этом моей тайны. Так должен быть Берия им благодарен или нет? Как человек, не только как политик. А ведь ещё придётся проверять мою маленькую дочурку! Которая родилась у меня от этой молоденькой и красивой Ляльки и живёт теперь на бывшей даче Обручникова. У неё же теперь - моя кровь!.. А вдруг - там бледная спирохета? Нет, врачи могут мне пригодиться ещё не раз, как и вообще евреи! У меня тоже есть немного их крови. Это ты их боялся. А мне - бояться нечего. Я буду их другом после этого - навсегда. Вот, сколько у меня планов! И ещё будут. А ты, шакал, заготовил Указ на какого-то... фу, на какую-то козявку! Выплескивал мне в лицо вино. Вот увидишь, меня будут уважать, а не только бояться.
    Сомневаешься, что вместо тебя - буду я? Согласен - может, не сразу, не завтра. Я это понял уже, подумал... Но, ты же знаешь, сколько во мне ещё силы, энергии! Всё-таки - я младше тебя на 20 лет. И мозги есть - не хуже твоих, не сомневайся! Я смету всех со своего пути! - Берия презрительно посмотрел в сторону членов правительства, словно Бог, не подверженный капризам судьбы и потому абсолютно уверенный в своей победе. - Разве это люди? Навоз! Черви! Можешь думать обо мне теперь что угодно, мне наплевать.
    Помнишь, старый тиран, как ты унизил меня, когда выплеснул мне в лицо вино, которое ты не допил? Но это ничего, этого никто не видел. Как никто не видел в 36-м году, что я отравил, по твоему заданию, у себя на обеде Нестора Лакобу. Твоего друга, на могилу которого ты принёс потом свой венок! В Абхазии только удивились, когда, через год, мы арестовали его красавицу жену. Но никто уже не видел, как её пытали, и как она умерла после одной из пыток. Никто не видел, как засекли плетью в Сухановской тюрьме другую грузинскую женщину - жену Папулии Орджоникидзе. Ты - хотел унижения всех, кому завидовал! Даже из-за красавиц жён. Как это?.. Такая женщина, и не у тебя! Брат твоей первой жены - тоже поплатился жизнью. Из-за того, что интеллигент, получил образование, и жена красивая. Из-за того, что не хотел унижаться и просить у тебя прощения. Зато, какой урок ты преподал мне! Теперь - унижать буду я. Я это сделаю не хуже тебя.
    Вон, сколько их здесь собралось! И все ждут твоей смерти. А ты - думал, что они любят тебя все, да? Но царствовать после тебя - моя очередь. Я тоже буду говорить о себе в третьем лице. Как ты. Это выглядит очень эффектно. Надо только приготовить "тронную" речь.
    Нет, сначала - панихидную речь, как ты, над гробом Ленина. Из которой явствовало бы, что Лаврентий Берия - духовный наследник Сталина, его преемник. Надо сделать всё, чтобы не допустить к трону кого-то другого, из русских. Грузин - передал власть другому грузину. Так было задумано. Так хотел Сталин! Потому и первую речь произнесёт Берия.
    Потом Берия перешерстит пол-цека и пол-правительства. Заменит ненужных людей своими, с Кавказа. И - не допустит народ к правде происходящего и дальше. Как это умел делать, кстати, ты сам. Госбезопасность - всегда будет держать всех в повиновении. А кто поднимет голову, тому в подвале Лубянки - раскалённую бутылку в задницу! Этого ещё никто не выдерживал.
    Интересно, а если бы тебя самого посадить на бутылку? Что "показал" бы ты на себя? О, я заготовил бы для тебя такой текст, что ты весь, с головы до ног, оказался бы в дерьме! И ты, трусливый шакал, подписал бы мне его! "Признался" бы во всех преступлениях. Не надо ничего и выдумывать - писать только правду".
    От сладостных дум оторвала медсестра, плакавшая в голос в соседней комнате. Дура не знала ничего и не могла примириться с предстоящей смертью своего хозяина. Однако смерть шакала ещё не наступила, но приближалась уже неотвратимо, и все это понимали.
    Делать в доме Сталина членам правительства было нечего - только мешали врачам и родственникам, а потому решено было разъехаться всем по домам, чтобы передохнуть. Надо было обдумать к тому же, как известить о кончине главы государства народ, продумать свои выступления на похоронах...
    Так только говорилось вслух. На самом же деле всех занимал другой, самый главный вопрос: кто займёт место Сталина? Кажется, он перестал уже и дышать. Нет, всё ещё пытался вздохнуть и не мог - задыхался. Лицо его стало похожим в удушье на дьявола, он не умирал, а подыхал, подыхал злой удушливой смертью, которая, казалось, вцепилась в его горло и не давала больше вздохнуть - давила, давила... За всё. За все мучения, которые исходили от этой, всё ещё дергающейся в последних тисках, гадины. Врачи принялись делать ему искусственное дыхание: появился какой-то верзила в белом халате и начал тискать посиневшего вождя, чтобы вернуть ему дыхание. Хрущёв поморщился, видя, как этот усердный дурак терзает мёртвое тело. Не выдержал и сказал ему:
    - Послушайте, бросьте это, пожалуйста. Умер же человек!..
    Громадина, поняв, что Сталин действительно мёртв, прекратил свои зверские манипуляции и вытер на лбу пот.
    "Подох!.." - обрадовано подумал Берия, и вскричал бывшему охраннику Сталина:
    - Хрусталёв! Машину... - Он и сам не понимал в эту минуту, почему из всех охранников выбрал именно этого. И умчался к телефонам Сталина отдавать какие-то распоряжения.
    Оставшиеся члены правительства, с Маленковым во главе, решили вызвать на дачу к Сталину всех членов Бюро Президиума ЦК КПСС и, если получится, всех членов Президиума ЦК партии.
    Пока дежурный офицер звонил и оповещал всех, Маленков, волнуясь, расхаживал по комнате, в которую ушёл, чтобы не видеть покойника. К нему, нарушая тревожное одиночество, осторожно прокрался Хрущёв.
    - Егор, мне надо с тобой побеседовать наедине.
    - О чём? - холодно спросил Маленков.
    - Сталин - умер. Как мы дальше будем жить, вот о чём.
    - А что сейчас говорить? Вот съедутся все, и будем говорить. Для этого и собираемся.
    Хрущёв понял по тёмным глазам Маленкова, неприветливо мерцающим из под нависающих пухлых век, что все вопросы Маленков уже обговорил с Берией, советоваться с ним - глупо и поздно. Пробормотал:
    - Ну ладно, поговорим потом...
    Вошёл Берия и бодро доложил:
    - Я перенацелил всех на Кремль - там будем обсуждать все вопросы. Не здесь же, где находится покойник! Поздно уже, ночь...
    Весь дом Сталина зашевелился, словно подняло всех ветром - торопливо прощались с дочерью Сталина и его сыном, бубнили, не глядя им в лица, свои "соболезнования" и выскакивали во двор. В головах у всех - опять только одна мысль: кто займёт место Сталина? С нею и направлялись к своим чёрным ЗИЛам, стоявшим в разных местах во дворе. Но садились не каждый в свою машину отдельно, а по двое - кто с кем в близких или доверительных отношениях, чтобы по дороге обсудить кое-что. Ответственный момент распределения власти фактически уже наступил. Все понимали, Сталин, надеясь жить долго, видимо, не подготовил документа о своём преемнике. Иначе Берия не молчал бы, как сейчас. Значит, никакой передачи власти не будет, власть - надо брать. Кому?..
    Почти все были уверены, что первым рванётся к захвату власти Лаврентий Берия. И если тут чуть только проморгать, он, несмотря на то, что уже не министр государственной безопасности, всё равно передушит всех и с поста "зама". Все кадры на Лубянке - его личные выдвиженцы. За своё будущее, за ещё большие должности и чины они сметут не только своего министра Игнатьева, но и обвинят и посадят многих других и будут выполнять теперь только приказы Берии. А это - конец всем. За ним аппарат подавления, войска госбезопасности. Значит, надо не подпускать его к власти сразу, с первых же шагов... А затем - додавить!
    Обдумывал на ходу и Берия, что делать, а чего пока нельзя. Догнал Маленкова, предложил ехать вместе. Тот обрадовался. Значит, Берия не лгал в своих намеках утром, предстоит разговор самый важный. Не забыл все-таки, что старые друзья!..
    Глядя, как громоздкий бронированный ЗИЛ увозит неразлучных "друзей", Микоян, оказавшийся рядом с Хрущёвым, тихо проговорил:
    - В 24-м Троцкий уехал лечиться в Грузию. Доехал, когда умер Ленин, до Тифлиса и связался по телеграфу со Сталиным.
    - Зачем? - не понял Хрущёв, жмурясь от света фар.
    - Просил разрешения у Политбюро приехать на похороны.
    Хрущёв понимающе усмехнулся - всё-таки рад был, что Сталин "подох, наконец":
    - Боялся, что без него разделят власть? Взял бы, да и приехал. Чего было спрашивать?
    - Тогда, без разрешения Политбюро, нельзя было делать ни одного шага, - объяснил Микоян тоном старшего.
    - Ну, и что ему Сталин ответил?
    - Сказал, что похороны будут в субботу, хотя сам назначил их на воскресенье. Троцкий, говорили потом, показывал "своим" телеграфную ленту, которую привёз с собой. Там было напечатано: "Вы не успеете. Похороны состоятся в субботу. Генсек Сталин".
    - Боялся, значит, что на место Ленина - сядет Троцкий?
    - Не знаю, может, боялся. Обстановка была такая же, как сейчас. Троцкий был убеждён, что Политбюро вызовет его и предложит пост председателя совнаркома. А Сталин не хотел его возвращения. Наверное, лучше понимал, что за власть - надо бороться, а не ждать. Поэтому, я думаю, и телеграмму ему отправил: "Политбюро рекомендует вам продолжить лечение. Генсек Сталин". Для верности, чтобы не приехал, пока главные события произойдут.
    - Выходит, Иудушка Троцкий сам прозевал тогда власть?
    - Может, прозевал, может, нет, кто его знает. Троцкого не любили в Политбюро. За высокомерие. Но ситуация была - точно такая же. Все ощущали себя временщиками и не знали, что делать. Троцкому надо было ехать в Москву, но он - уехал в Сухум.
    Хрущёв понял, Микоян, видимо, прощупывает его. А вот зачем, не мог сообразить. Размышлял: "Боится, что ли, что Берия, как и Сталин, не любит армян? Так ведь, вроде бы, дружен с ним, и давно. В чём дело? Собирает для Берии информацию, кто и как настроен против него? Значит, делает сам ставку на Берию, что ли? Или наоборот - на Маленкова? Знает, что я дружу с "Маланьей" и потому, что ли, затеял этот разговор? Так непонятный какой-то..."
    Покашляв для видимости и, так ничего и не сказав, Хрущёв поправил на лысой голове зимнюю каракулевую шапку и пошёл к Булганину, который ему махал, стоя возле своего ЗИЛа в свете фар. Вероятно, есть какой-то серьёзный разговор.
    - Садись, вместе поедем, - предложил Булганин, когда Хрущёв подбежал к нему в своих белых щеголеватых бурках.
    Сели от шофёра подальше, на заднее сиденье, отгородились молчанием. А как только шофёр лихо погнал по шоссе, оба, прислушиваясь к ровному гулу мотора, стали тихо переговариваться - "на ушко".
    - Как думаешь, облапошит он "Маланью"?
    - Думаю, что нет, если только в союзники не возьмёт. Егор, скорее всего, будет держать нейтралитет. - Хрущёв внимательно посмотрел на спину шофёра: прислушивается, нет? Знал, кремлёвские тайны вот так и просачиваются - сквозь любую, даже случайную, щель. И уходят потом в Москву, как вода под снегом, тихо и незаметно. Потому и замолчал, чтобы проверить. Потом повернул голову назад и некоторое время смотрел сквозь стекло на огни догонявшего их ЗИЛа с Молотовым и Кагановичем. Хотел вычислить, о чём могут сговариваться сейчас эти двое? Все они сегодня пристально наблюдали друг за другом на даче Сталина и теперь впервые прикидывали, кто и чего стоит? С кем идти, за кого подавать голос, если понадобится? Ни у кого скорби в душе не было, на лицах была тревога, умело выдаваемая за скорбь. Ну, да об этом знали: за 30 лет приспособленчества лица были так натренированы, что могли позавидовать выдающиеся мхатовцы.
    - Я думаю, Лаврентий не прозевает... - произнёс, наконец, Булганин и погрузился в невесёлые размышления.


    Поглядывая из своей машины на освещённые фарами сосны в снегу, Берия размышлял тоже: "Теперь, как и после смерти Ленина, вспыхнет борьба за власть. Один начнёт выхватывать у другого - и каждый будет рваться вверх. Выиграет в этой эстафете власти тот, кто сумеет перехитрить всех. Поэтому надо приложить все усилия к тому, чтобы тайна о подлинной сути шакала осталась закрытой для всех. Пусть почитают его и после смерти. Это нужно самим, если не хотим потерять всего, что у нас есть. До тех пор, пока рабочие и колхозники будут слепыми, как медицинская сестра, которая осталась делать уколы Светке и реветь вместе с нею от горя, мы будем - в безопасности. Нельзя разрушать политический режим, созданный Сталиным. Если же мы станем сейчас грубо делить власть и ссориться между собой, этим мы разрушим и своё благополучие. Рабы это увидят, и перестанут нам верить. Не захотят, чтобы мы бесконтрольно руководили ими и дальше. Вождизм на этом в государстве закончится - кстати, так закончилось у немцев в Германии после смерти Гитлера - и начнётся другая, непонятная для нас, жизнь. Допускать до этого, ни в коем случае, нельзя. Любые средства, любые меры будут хороши. Особенно - против интеллигенции".
    Берия взглянул назад. "Интересно, с кем поехал Хрущёв? Меня - никто из них не предложит на Бюро Президиума, это ясно. Значит, надо закрепить на месте Сталина пока Жорку. Против этой жабы им возразить будет нечего. Старый шакал притворялся в войну, что хотел видеть на своём месте то Жукова, то меня. После войны - Вознесенского. Нужны, мол, люди с железной волей и твёрдым характером. Способные возражать даже ему, Сталину. А как только узнал, что в Политбюро думают по-другому и прочат в преемники либо Молотова, либо Микояна, так сразу же и обрушился на них. Да с такой силой, что все подумали, арестует. И что же шакал после этого сделал? Заготовил Указ на... Пономаренко! Хорошо, что вовремя подох. Не видеть этому Указу теперь света! Да на это, всё равно, никто бы и не пошёл. А вот Маленков - исполнял обязанности Сталина фактически. Пусть исполняет и дальше. Вот что я им предложу! Пускай, мол, всё будет, как было. Не надо ничего менять и создавать борьбу за власть. Поймут, Маленков - не фигура. В первый момент это устроит всех: им - лишь бы не Берия! Каждый из них свободно вздохнёт и начнёт строить свою игру. От меня - они этого совершенно не ожидают сейчас. А потому с радостью согласятся. Но потом, когда появятся безбоязненные группировки, чтобы столкнуть Маленкова, наступит мой час. Значит, всем сейчас важно выиграть время.
    А когда группировки образуются, тут я их, как представитель госбезопасности, охраняющий интересы государства, и накрою всех. Сам буду объявлять народу по радио: "Заговор против нового вождя!" Все заговорщики будут арестованы. Был такой фильм 2 года назад: "Заговор обречённых", кажется. Хорошее название, хотя и про других. Так вот, Маленков после этого поверит в мою дружбу ещё больше и вернёт мне все мои прежние должности. В знак ответной дружбы и благодарности. И вот тогда, когда в правительстве будет полно моих людей, я сковырну и Жорку, если не захочет сам, "добровольно" предложить мою кандидатуру вместо своей. Не захочет - пересажаю всех! А пока - другого варианта нет, и надо действовать только так, только так..." - повторял он про себя, досадуя, что нет пути к захвату власти немедленно и придётся сколько-то ещё терпеть, ждать...
    - Ну, что, Георгий? - заговорил он вслух. - Надо брать власть. Ты замещал его последнее время, тебе и продолжать это дело. Иначе эти все, - Берия кивнул на задние машины, - перегрызутся, как собаки за кость. Вспомни, что началось после смерти Ленина...
    Маленков ошарашено молчал.
    - Ну, что ты молчишь?..
    - А как её брать - кому? Пусть решает Президиум ЦК, - уклонился Маленков от прямого ответа.
    - Вот я на Президиуме и предложу тебя! - страстно проговорил Берия.
    - Ме-ня-а?.. Ты-ы?!. - изумился тучный, страдающий одышкой Маленков. Горло у него казалось отёчным, оплывшим.
    - А что тут такого?
    - Я думал, ты сам...
    - Вот и ошибаешься, дорогой! Все ошибаются, кто думает, что Берия - хочет власти. Берия - не политик, Берия - охрана. Вот тебя - и буду охранять от всех. Тебе доверял сам Сталин. Он хотя и тиран, но в людях разбирался. Ты - уже заменял его. Знаешь, что и как делать на его месте. Вот об этом я и скажу им всем прямо в лицо! Чтобы не претендовал никто. Чтобы не было ни раздоров, ни правительственного кризиса. Всем нам нужно, в первую очередь, - что? Думать об интересах государства! Так, нет? Ты же меня знаешь, как я умею сделать напор!..
    - Ты серьезно так думаешь?
    - Конечно, серьезно. Говорю тебе всё, как другу. Не хочу, чтобы в правительстве был скандал. Не хочу, чтобы все думали, что Берия хочет власти. Власти - хочет Молотов! Каганович хочет. Может быть - Булганин. Найдутся желающие подхватить палочку власти. Начнётся такая страшная эстафета, что сначала станут предавать друг друга, а кончат предательством интересов народа, и всего, что было задумано Лениным. Но это - будет уже не политика, чёрт знает что! Тайны мадридского двора, вот что будет. А Берия хочет, чтобы политику продолжал честный человек - такой, как Георгий Маленков. Чтобы не было возврата назад, к методам тирана. Понял, нет?
    - Ну, спасибо тебе, Лаврентий, спасибо!..
    - Скажи честно, не ожидал, да? - Берия оскалился в отталкивающей, хищной улыбке.
    - Да признаться, не очень...
    - Ничего. Бери власть, будем дружить и дальше. А Берия - гарантирует тебе защиту этой власти от любого поползновения!


    Обещал в машине свою помощь и Каганович Молотову. Тоже понял, самому личная власть не достанется. Значит, лучше всего, если она достанется другу.
    - Вячеслав, ты - самая подходящая кандидатура. Столько лет был и первым заместителем Сталина, и министром иностранных дел. Ведь он и снял тебя только из-за того, что понял, ты - заменишь его! И ничего не случится нигде. Твой опыт дипломата, общения с политическими руководителями других государств... Кто ещё, скажи, может равняться с тобой? Вышинский? Все на голову ниже! А если власть возьмёт Берия - это же авантюрист, скажу я тебе. Восточный человек... Все погибнем, вспомнишь мои слова!
    - Да ведь жена - продолжает сидеть! Как думаешь, не помешает это?
    - У Калинина тоже сидела, ну, и что? Станешь у власти, тот же Берия сам привезёт Полину к тебе домой!
    - Измучилась там, бедняжка!.. - Молотов вздохнул. - И этот сукин сын, увидишь, именно на этом и будет играть, чтобы забаллотировать мою кандидатуру!
    - А мы: на что? Я думаю, остальные члены Политбюро поддержат тебя.
    - А если нет? Надо сначала договориться между собой, а тогда уже действовать...


    Продолжался разговор и в машине Хрущёва:
    - Никита Сергеевич, поверь, - говорил Булганин, склоняясь к шапке единомышленника, - я этого прохвоста знаю не хуже тебя. Если Сталин действовал по принципу, сначала человек должен поработать на свой авторитет, а потом уже авторитет должен работать на человека, то Берия будет придерживаться другой тактики. Он - горячий! Сразу попытается взять быка за рога. Поэтому ему - тоже надо сразу показать: что мы - не боимся его. Иначе он придёт к власти, насуёт в правительство своих, и уничтожит нас.
    Хрущёв спросил:
    - Что ты советуешь?
    - На Пленуме мы должны быть все заодно, объединиться. Тогда он поймёт, что за ним - нет реальной силы. Кто он такой сейчас? Даже не министр! Нельзя давать ему лезть нахрапом. Надо ему дать понять, что у него этот номер - не пройдёт! Чего молчишь?
    - Да я же тебе и сам говорил об этом, забыл, что ли! Мысль - та же. Держаться всем заодно.
    - Я тоже об этом, но с нюансом: нельзя упустить момент! Берия в горячке - может пойти на всё! Он - недальновидный, и потому опасный втройне. На любую кавказскую авантюру способен. И тогда таких нам дров наломает, что сами себя не узнаем!

    Конец третьей части
    книги "Рабы-добровольцы"
    Продолжение в четвёртой части книги
    ----------------------
    Ссылки:
    1. Чёрт побери (грузинск.) Назад
    2. сукин сын (грузинск.) Назад
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Обновлено: 01/02/2011. 129k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.